Алексей Леонов – легендарный летчик-космонавт СССР № 11. Первым из землян он совершил выход в открытый космос. Впоследствии возглавлял группу советских космонавтов, готовившихся к полету на Луну. Как командир экипажа участвовал в первой стыковке космических кораблей СССР и США. Дважды Герой Советского Союза, генерал-майор авиации, лауреат Государственной премии СССР.
Это одно из последних интервью Алексея Леонова, которое он дал нашему внештатному корреспонденту Юлии Новицкой.
– Алексей Архипович, вы познакомились с Юрием Гагариным еще до зачисления в отряд космонавтов?
– Верно. В октябре 1959 года я с группой молодых летчиков прибыл в авиационный госпиталь, располагавшийся в Сокольниках, для прохождения тестовых исследований. Когда 4 октября во второй половине дня я зашел в госпитальную палату, мне открылась интересная картина: на стуле сидит парень примерно моего возраста по пояс раздетый. «Здравствуйте», – повернулся он ко мне.
Первое впечатление – совершенно русское лицо с ярко-голубыми глазами, которые, казалось, сверкали, и негаснущая улыбка. Позже я понял, в чем дело. Уголки губ у Юры были слегка приподняты, поэтому и создавалось впечатление, что он всегда улыбается, даже когда встревожен или рассержен.
Русоволосый, улыбчивый, ясный, чистый… Через полчаса мне казалось, что я знаю о нем все, ну, или почти все. Он был старше меня на два месяца, но уже успел жениться. И сейчас в Заполярье у него осталась жена Валентина и дочка Леночка, которой было всего несколько месяцев. И ему необходимо как можно быстрее пройти медкомиссию. Надо успеть, пока не закончилась полярная ночь, получить подтверждение 1-го класса. Представляете, первый день в госпитале ─ и уже так торопится!
– В то время никто не знал, что вас может ждать в космосе, поэтому готовили к самым суровым испытаниям…
– Совершенно верно. Корабль «Восток» был сконструирован так, что перед посадкой кресло с космонавтом катапультировалось. Отсюда – стремление научить нас безупречно владеть парашютом, будучи одетыми в скафандры. Это был один из главных элементов подготовки будущих космонавтов.
За месяц мы выполнили программу мастеров спорта – совершили по 36 прыжков и получили квалификацию «Инструктор парашютно-десантной службы». Руководил нами заслуженный мастер спорта Н.К. Никитин. Он в ускоренном темпе смог подготовить нас на высочайшем уровне – мы выполняли такие операции, как свободное падение до двух минут, сближение и расхождение, что делали лишь мастера спорта.
Подготовка на центрифуге. Перегрузки голова – таз доходили до 5 – 8 g, а грудь – спина до 10 g. Это очень сложно. Такую перегрузку надо было держать до 30 секунд. Было еще и такое упражнение – продержаться на центрифуге максимальное время, до потери сознания.
Или сурдокамера, когда человека помещали на 15 суток в состояние полной изоляции от внешнего мира, а врачи меняли различные режимы жизни незаметно для испытуемого. При этом постоянно снимали физические характеристики, в том числе и электроэнцефалограмму. Да еще давали решать логические задачи при различных помехах. Упражнение очень сложное. Здесь уже полностью проявлялся интеллект.
– Я слышала еще про исследования при воздействии высоких температур.
– И такое было. При 80 градусах нам доводилось сидеть не минуты, а часы! При этом шло серьезное исследование функций сердечнососудистой системы. Оказывается, при тепловом воздействии можно определить пороки, которые в обычных условиях подчас не проявлялись.
В барокамере меняли высоту и парциальное давление кислорода. Обычное, как вы знаете, равняется 160, а здесь – 320 – 330. Это уже гремучий газ. Самый молодой из нас, Валентин Бондаренко, сгорел во время проведения испытания. Вот и судите, опасными были эти тренировки или нет.
– В 1965 году вы совершили свой первый полет и первым из землян вышли в открытый космос…
– Когда я вспоминаю наш с Павлом Беляевым полет, то понимаю, что предугадать все было нереально. Смоделировать на Земле все потенциальные опасности невозможно – таких барокамер до сих пор не существует. Есть маленькие лаборатории. В одной из таких проводили испытания пленки. Ее помещали в маленькую барокамеру, где в течение десяти часов откачивали воздух, чтобы создать вакуум, создавали среду, в которой я должен был работать вместе с кинокамерой.
Когда я совершал выход в открытый космос, температура внутри скафандра была примерно 20 градусов тепла. С солнечной стороны она достигала + 150, а со стороны тени – 140! Скафандр был покрыт белым дедероном, по Циолковскому, «балахоном» – он обладал высокими свойствами по отражению солнечных лучей.
Следует также заметить, что корабли «Восток» и «Восход» не имели системы терморегуляции. «Союз» может лететь, не вращаясь, поскольку он имеет систему терморегулирования. Что это значит? Он весь опутан тоненькими трубочками, в которых находится хладагент. В том месте, где на них попадают прямые солнечные лучи, они нагреваются, а в тени – отдают свое тепло. И так по кругу. На «Востоках» у нас был маневр «закрутка на Солнце» – мы заставляли корабль вращаться, подставляя Солнцу попеременно то одну, то другую его сторону.
На Земле мы проводили испытания в барокамере при вакууме, соответствующем высоте 60 км... Когда же я вышел в открытый космос, то в космическом вакууме мой скафандр деформировался. Я, конечно, предполагал, что это случится, но не думал, что деформация будет настолько сильной. Я затянул все ремни, однако скафандр так раздулся, что руки вышли из перчаток, а ноги – из сапог. В таком состоянии я, разумеется, втиснуться в люк шлюза не мог.
– Возникла критическая ситуация, и времени, чтобы посоветоваться с Землей, не было…
– Разумеется! Пока бы я им доложил, пока бы они совещались... И кто взял бы на себя ответственность? И тут я, нарушая все инструкции, перешел на второй режим работы скафандра. После этого все «село» на свои места.
На нервах сунул в шлюз кинокамеру, и сам, нарушая инструкцию, пошел в шлюз не ногами, а головой вперед. Потом я закрыл внешний люк и начал разворачиваться, так как входить в корабль все равно предстояло ногами. Но перед разворотом мне надо было обязательно проконтролировать закрытие внешнего люка. Поэтому мне пришлось разворачиваться (внутренний диаметр шлюза – 1 метр 20 см, ширина скафандра в плечах – 68 см, высота – 190 см). Вот здесь была самая большая нагрузка! У меня пульс дошел до 140 ударов в минуту. Мне все же удалось перевернуться и войти в корабль ногами, как было положено. Но у меня был такой тепловой удар, что я, нарушая инструкции и не проверив герметичность, открыл шлем, не закрыв за собой люк. Вытираю перчаткой глаза, а вытереть не удается, как будто на голову кто-то льет…
– Насколько я знаю, в этом полете вы собрали довольно большое количество нештатных ситуаций…
– Во время нашего полета (за 26 часов) они возникали неоднократно. Первая – когда я находился в открытом космическом пространстве. Случилась она из-за деформации скафандра при возвращении в корабль. Затем – повышение давления кислорода на борту, отказ автоматической системы управления…
– Ваш старт был запланирован на 18-е, а двумя днями ранее был запущен беспилотный корабль в вашем варианте – с вашим шлюзом, с вашим макетом...
– Отлетал он хорошо. А при возвращении случилось чудовищное событие. Оказалось, что конец одной команды и начало другой совершенно невообразимым образом сформировали команду на подрыв объекта. И произошел взрыв! В пилотируемом корабле на борту нет взрывчатых веществ. А в беспилотном есть система автоматического подрыва объекта. Это необходимо для того, чтобы в случае какого-либо отказа объект не упал на Землю. Таким образом, у нас не было никаких результатов того полета.
После этого случая к нам в гостиницу приехали С.П. Королев и М.В. Келдыш, чтобы разъяснить ситуацию. В ходе разговора прозвучало предложение переделать наш корабль в беспилотный. Был уже дан приказ о закладке нового корабля. Но для этого требовалось время, ни много, ни мало – девять месяцев. Технологию никак нельзя было ускорить.
Мы начали уговаривать Сергея Павловича, сказали, что очень хорошо знаем корабль, чертежи. Каждую неделю мы по нескольку дней присутствовали на сборке, знали его до винтика. Одних аварийных ситуаций нами было просмотрено порядка трех тысяч! На что он сказал: «А если будет 3001-я?». И сам же ответил: «Если вы все умеете, вы с ней справитесь».
И действительно, были и первая, и вторая, и пятая, и седьмая аварии, которые не были предусмотрены документами. Они родились внутри опытного корабля, который еще не успел пройти испытания. Но мы же испытатели, поэтому говорить о том, что нам достался плохой корабль, глупо. Мы осознанно шли на риск.
– Из-за отказа системы автоматического управления спуском посадка корабля осуществлялась в ручном режиме. Впервые в мире…
– Это было связано с сырой еще конструкцией космического корабля. При отстреле шлюзовой камеры пороховые замки закоптили солнечный датчик, который является одним из элементов автоматической ориентации корабля – одной осью на Солнце, и тангаж и крен – на Землю. При отстреле шлюза у нас возникло сильное вращение – один оборот за 15 секунд. Солнечные зайчики от трех иллюминаторов хаотично бегали по кабине, создавая своеобразный оптокинетический раздражитель. На Земле проводили подобные исследования. Брали полосатый внутри барабан и крутили в нем человека. Через какое-то время человек терял устойчивость и даже падал, так как у него кружилась голова, хотя вращался не он, а барабан. Нам, конечно, говорили, что необходимо закрыть иллюминаторы. Но делать это было нельзя – мы теряли возможность проводить наблюдения и научные эксперименты с Землей, в частности, по изучению ее атмосферы.
Перед полетом нам никто не объяснил, как ведет себя корабль при автоматической ориентации. И нам в голову не пришло спросить, какова динамика корабля в этом случае. Перед нами все приземлялись в автоматическом режиме. Это потом я рассказывал ребятам динамику корабля при автоматическом спуске, добиваясь четкого понимания процесса от включения программы до запуска тормозного двигателя.
У нас осталось пять минут до включения двигателя, а корабль странно себя ведет. Но мы-то уже израсходовали топливо во время стабилизации при выходе в открытый космос и во время ориентации. И если принимать решение о выключении программы, то дальше что? Это было очень серьезное и рискованное решение. А вдруг корабль в последние секунды будет сориентирован? Мы же не знаем этого. Это потом я уже всем космонавтам объяснял и чертил график, как ведет себя корабль – здесь ты включаешь двигатель, а до этого все должно быть подготовлено в плане ориентации. Если за десять минут до включения двигателя нет ориентации, смело принимай решение о ее отключении. Конечно, находясь в зоне связи, необходимо об этом докладывать. А как докладывать в нашем случае?
Мы находились над Австралией, нас не видели и не слышали. Были только два парня, которым дали право принимать решение, от которого зависела их жизнь.
Мы приняли решение выключить систему спуска, а на Земле прошел ложный доклад, что все сработало как положено. На Земле уже собираются праздновать, и в это время мы выходим на связь. С.П Королёв спрашивает, где мы сели. Да нет, говорим, мы еще не сели. Мы сейчас находимся над вами. Во столько-то часов столько-то минут мы выключили систему автоматического спуска, корабль вел себя неадекватно, ориентации не было. И просим дать указания на выполнение ручного спуска. Его до нас никто не делал и никто не знает, что это такое, как поведет себя корабль.
– Представляю, какой шок испытали на Земле!
– Не то слово! Через некоторое время на связь с нами выходит Юрий Гагарин и говорит, что нам разрешается идти в ручном режиме. Мы ответили, что все поняли…
На Земле не получили от нас ответа. К нам-то сигнал прошел, а от нас – нет. Тогда они включили радиостанцию, расположенную на чкаловском аэродроме. Она была создана специально для обеспечения перелета Чкалова в Америку. И вот спустя столько лет ее задействовали! На длинных волнах стали нам передавать. Мы смотрим – у нас загорелось табло «Длинные волны». Мы включаем приемник и слышим: «Восходы», вам дали разрешение идти на ручной спуск. Как поняли?». Мы ответили, что уже выполняем ориентацию.
– И вы смогли, наконец, вздохнуть спокойно?
– Нет, на этом наши трудности не закончились. На визире, через который мы выполняли ориентацию, была размещена шлюзовая камера (считали, что он не нужен, космонавты сядут на автоматике). А мы сидим по отношению к нему под 90 градусов. Когда шлюз отстрелили, он освободился и стал работать как визир. Но что это такое? Нужно было управлять кораблем, повернувшись боком. Это была проблема. Пришлось развязываться и, нарушая все инструкции, вылезать из кресла, ложиться поперек его и так управлять. Топлива у нас осталось на один режим, ошибиться нельзя. Это было смертельно опасно.
Я расположился таким образом, что ничего не вижу в иллюминатор, а Паша видит. И я у него постоянно спрашивал, как расположена Земля в иллюминаторе. Мы прекрасно знали: есть две позиции, в одном случае ты станешь вечным спутников, в другом – вернешься. Он мне показывает – вот так. Включаем двигатель, он заработал. Мы начали занимать свои места. Это категорически запрещено, ведь перемещаясь относительно центра тяжести можно создать крутящий момент, и корабль начнет вращаться. А это уже смерть. Но мы пошли на этот шаг. Позже Сергей Павлович спрашивал, зачем мы это сделали, почему мы не зафиксировали себя перед включением двигателя? Видно, разработчики ему до конца не разъяснили, что пошли на эту хитрую схему с надеждой на стопроцентную гарантию автоматической системы спуска.
Это были две самых страшных аварии, из которых могли выйти только хорошо подготовленные люди, понимающие динамику корабля и свое место в пространстве.
– Во время второго полета вам довелось производить стыковку космических кораблей «Союз» и «Аполлон»…
– На самом деле это была не проблема, мы уже умели делать стыковки. Прежде чем прийти на «Союз – Аполлон», я был командиром экипажа и первой орбитальной станции, и второй, и третьей. У меня было столько стыковок, что я говорил: «Покажите мне звездочку, и я с ней состыкуюсь».
В полете имел место один интересный момент. Мы должны были открыть люки над Москвой и вести прямую трансляцию происходящего.
Я до сих пор не знаю, как такое могло произойти – мы пожали друг другу руки не над Москвой, а над Эльбой!.. В 1945 году наши отцы жали друг другу руки на Эльбе – произошла встреча советских и американских солдат. И спустя 30 лет над Эльбой пожали друг другу руки их дети. Это просто невероятно! Я следил за временем, все шло по графику, где мы просчитались на 30 минут – не знаю. И когда мы подлетели к Москве, нам с Земли говорят, чтобы мы начинали открывать люки, камеры включены, все готово. А мы отвечаем, что уже сидим за столом. На Земле потеряли дар речи. Но у нас на борту были установлены пять телекамер и одна кинокамера, потому записи этого события были.
Вот такой получился казус. Но тем не менее это было здорово! Как будто кто-то руководил нами и заставил повторить то, что уже было в истории. Только теперь в космосе.
– Алексей Архипович, вы по натуре очень деятельный человек, ведете большую общественную работу. Но вы еще и художник. Как у вас на все хватает времени?
– Я всю жизнь очень серьезно регулировал себя. У меня не было такого момента, чтобы я не знал, куда деть время. У меня собрана богатейшая библиотека по искусству, много редких книг. Даже есть все сборники Пикассо. Я с ним встречался при жизни и имел возможность пообедать.
А в детстве я расписывал печки. Я научился этому у переселенцев из Украины, которые жили по соседству. В 1943 году, когда учился в первом классе, я увидел книжку Айвазовского у своего одноклассника и очень захотел ее приобрести. Я храню ее до сих пор. Маленькая такая книжечка, черно-белые иллюстрации и всего лишь три цветных. Она обошлась мне очень дорого – я отдал за неемесячную пайку хлеба. В школе нам давали 50 грамм хлеба и ложечку сахара в день. И в течение месяца я это все отдавал в уплату за книгу мальчику, у которого купил ее. Современные дети смогли бы так поступить?
Живописью я занимался серьезно. Ходил в Кемеровский Дворец пионеров. В 10 классе во время весенних каникул поехал в Ригу в академию на попутной машине. А это без малого 600 км! Нашел улицу Зиргу, дом 14 (адрес помню до сих пор). Захожу. На мне надет отцовский костюм, под мышкой папка с работами. У секретарши спрашиваю, где мне найти начальника. Выходит ректор и спрашивает: «Ну что, приехал покорять? Пойдем». Я достал свои работы – акварели, карандаш. Там были портрет Горького, Шопен на смертном одре, лошади, парусник, королевский замок. Он посмотрел и сказал: «Заканчивай школу, ты – наш студент». В академии ведь надо сдавать вступительные экзамены, первый экзамен – рисунок на вольную тему, затем постановочный. А у меня все это уже было.
Я просто летел на крыльях! Смотрю, идут студенты. Я останавливаю одного и начинаю задавать вопросы. Узнаю, что общежитие дается с третьего курса, стипендия – 500 рублей, комната – 500 рублей. А у меня отцу было уже 70 лет, младший брат учился в 7 классе. И как я мог поехать в столичный город, не имея ничего? А студенту-художнику нужна не только комната, где можно жить, но и помещение, где можно рисовать. И если дома я ходил разгружать вагоны, то здесь станции нет, не подработаешь. Что делать?
Где-то в глубине души я даже обрадовался… Я ведь очень сильно любил самолеты, пересмотрел все фильмы про летчиков. Ладно, решил я, буду летчиком. Но увлечение живописью бросать не буду. И я поехал поступать в летное училище с этюдником. Ребята недоумевали: что это у меня за деревянный ящик и зачем столько зубной пасты. А это были масляные краски (смеется). И я продолжал рисовать.
Раньше в каждом номере журнала «Огонёк» был вкладыш с картинами из Третьяковской галереи и рассказ о ком-то из художников. Я все это собрал. Еще учась в школе, я часто выступал с докладами о различных художниках. И когда я впервые попал в Третьяковскую галерею в 1956 году, я знал, что в каком зале расположено. Мне было неинтересно слушать рассказы экскурсоводов. Хотелось постоять, полюбоваться, а потом подойти и потрогать картину . Ведь, не потрогав фактуру холста, ты ничего не поймешь. А это было запрещено. Но я выжидал, когда вокруг никого не было, и все-таки трогал.
Вот так я и остался на всю жизнь полухудожником. А вот как летчик и испытатель я состоялся.
С.П. Королёв: «Я бы отметил основную черту Леонова – это его сообразительность, живость, сметливость ума, смекалку. Это первое. Второе – хорошее усвоение им технических знаний. Третье – прекрасный характер. Он художник, сам рисует, очень общительный, очень, по-моему, добрый и располагающий человек. Смелый летчик, технически прекрасно владеющий современными реактивными истребителями, прошедший всю подготовку. Мне кажется, этот человек заслуживает самого большого доверия».
Юлия Новицкая, фото из открытых источников