«Было бы неправильным не сказать о том, что после первых тяжёлых неудач и поражений на фронтах Сталин считал, что наступил конец. В одной из бесед в эти дни он заявил:
— То, что создал Ленин, все это мы безвозвратно растеряли.
После этого он долгое время фактически не руководил военными операциями и вообще не приступал к делам и вернулся к руководству только тогда, когда к нему пришли некоторые члены Политбюро и сказали, что нужно безотлагательно принимать такие-то меры для того, чтобы поправить положение дел на фронте».
Так рассказывал Никита Сергеевич Хрущев о состоянии Сталина в первые недели войны на том самом XX съезде, где он развенчивал культ предыдущего генсека. Ну а как было на самом деле? Попробуем разобраться.
С чужих слов…
Скажем откровенно, словам Никиты Сергеевича есть повод не доверять. И дело даже не в его нелюбви к Сталину, хотя и не без этого. На предыдущего руководителя страны Хрущев пытался повесить все грехи – что было и чего не было. Рассказ о недееспособности Сталина позже Никита Сергеевич повторил в своих «Воспоминаниях», записанных в конце 60-х.
Там он затрагивает этот вопрос чуть более подробно, ссылаясь на Берию, который якобы и поведал ему о панических настроениях Сталина. Дело в том, что сам Хрущев в это время находился в Киеве и просто не мог знать, как обстояли дела в Кремле. Сам же Берия о прострации главы государства нигде не упоминал.
Журнал посещений
Воспоминания – это хорошо, но куда показательнее официальные документы. К ним и обратимся. Речь о журналах посещения Сталина, в которых аккуратно отмечались все, кто посещал кабинет вождя народов с 1924 по 1953 годы. Так вот, судя по этим журналам, заседания с участием военных представителей и высших руководителей государства проходили ежедневно с 22 июня. То есть Сталин активно работал все это время, а вовсе не находился в прострации и панике. Впрочем, лишь до 28 июня включительно. 29 и 30 записи отсутствуют – вождь народов в эти дни никого не принимал – и возобновляются 1 июля 1941 года.
Наследие Ленина
Этот двухдневный пробел – очередной повод для измышлений по поводу психического срыва и прострации. Хотя, если обратиться к воспоминаниям и мемуарам соратников, проследить действия Сталина в эти дни также несложно. Так, 29 июня он посещает Наркомат обороны причем, по свидетельству А. И. Микояна, «держится спокойно». Впрочем, в итоге Сталин все же вспылил, поняв, что Штаб не имеет связи с фронтом и не контролирует ситуацию.
Покидая Наркомат, опять же, если верить Микояну, удрученный Сталин произнес ту самую знаменитую фразу» «Ленин оставил нам великое наследие, мы — его наследники — все это просрали…». Впрочем, несмотря на досаду и злость, вождь все же принимает ряд важных решений. Он дает указание Ворошилову направить на фронт маршала Кулика для установления связи и прояснения обстановки. А также утверждается в мысли о необходимости смены командования Западным фронтом. Кажется, что судьба генерала Павлова была предопределена именно тогда.
Самая тяжелая и памятная ночь
По-видимому, визит в Наркомат обороны все же подорвал уверенность Сталина в надежности фронтов. Следующие ночь и день он провел на так называемой «Ближней даче». Здесь его 30 июня и нашли члены Политбюро: Вознесенский, Молотов, Маленков, Ворошилов, Берия, Микоян. По их воспоминаниям Сталин был ««немножко подавлен», но при этом тверд. Тогда же приехавшие высказали предложение о создании Государственного Комитета Обороны (ГКО) со Сталиным во главе. Тот спокойно согласился, хотя, как вспоминает Микоян, и был несколько удивлен этим предложением.
Интересны в этом контексте воспоминания самого Сталина. На одном из послевоенных торжественных обедов он как-то упоминал, что ночь с 29 на 30 июня была «самой тяжелой и памятной» в его жизни. После он вновь вернулся к активной работе уже в статусе главы ГКО, а 3 июля выступил со своей знаменитой речью по радио.
Не претендуя на истину, от себя добавлю: мне кажется, что в жизни Сталина была и еще одна тяжелая и памятная ночь – в октябре 1941 года, когда он курил трубку у вагона эвакуационного поезда, уходящего в Куйбышев. В последний момент Сталин решил все же остаться в осажденной столице, которая так и не склонилась перед грозным врагом…