ПРО ЛИХОМАНОК
Заросло травой древнее капище. Буйные ветры да дожди-непогоды истёрли лики каменных истуканов. Крепко спят старые боги. Спят до поры, когда вспомнят о них и сызнова уверуют.
Вкруг капища чащобы непролазные. Берегут дерева вековые память о временах изначальных, хранят седые былины да предания.
– Жили когда-то на свете белом тринадцать сестёр. То ли прогневили чем родители их силы высшие, то ли роду пришла пора иссякнуть (ибо продолжается он по мужеской линии), но не появилось в семье ни одного мальчика. Тринадцать лет ждали муж да жена наследника. Тринадцать дочерей родила мать, а родив последнюю, умерла. Горевал отец по ушедшей любви своей, горевал о сыне нерождённом, а после вслед за любимой ушёл. И остались сёстры одни-одинёшеньки.
Утекают дни за днями, что вода в ручье, сливаются в года да в прошлом истаивают. Выросли девицы одна другой лучше: ростом высоки, станом тонки, в работе проворны. Стали парни на них засматриваться, стали замуж звать-позывать. Тут-то и пошли твориться дела тёмные.
Как первый снег землю покрыл, принялась молодёжь вечерами долгими да холодными собираться в какой избе на супрядки. Девки с собой работу приносили – куделю прясть, аль шить-вышивать чаво. А чтоб не скучали оне, парни являлись – разговоры говорить да песни петь. Ну, и, знамо дело, зазнобушку себе найти.
Вот в такой вечер и приглянулась одна из сестёр первому в деревне красавцу. Хороша девка – глаза что звёзды, румянец во всю щёку, и глядит весело, лукаво. Пошёл парень её до дома провожать да у крыльца не утерпел – сорвал поцелуй девичий. И будто жаром его обдало. Чует – разгорается огонь внутри. Токмо не тот энто огонь, что от сердца идёт. Распахнул мо̀лодец шубейку – всё одно палит. Засмеялась девица: «Экий ты скорый какой. Ступай, остынь»! И за дверь шмыгнула.
Вернулся парень в родительскую избу и на лавку без сил повалился. Бросилась к нему мать, а он – ровно печка. Послала она мужа к знахарю, а сама в тряпицу снега завернула да на лоб сыну положила. Пришёл знахарь, головой покачал, принялся травы смешивать да отвары готовить. Мечется парень в горячке, того и гляди, богам душу отдаст.
Без малого семь дней пользовал знахарь болезного, а на ноги его поставил.
Другая сестрица плясать горазда была. Как начнёт дроби бить, всяк притопывать да прихлопывать принимается. Случилось как-то лучшему плясуну деревни цельную беседу с девицей энтой кружиться. Раскраснелися оба, на улицу охолонуться выскочили. Обхватил парень девку и поцеловал её крепко в уста сахарные. А как домой вернулся, так и скрутило его – руки-ноги ходуном заходили. Ни стоять, ни ложку взять. Лежит да трясётся. Кабы не знахарь, одним духам ведомо, что было бы.
Дальше – больше. У кого корчи случатся, у кого – бессонница. Этого в ознобе колотит, а тот – хрипит да кашляет. Кто оглохнет, а кому мо̀роки мерещатся.
Только сестрицам хоть бы что. Смеются да забавляются. Будто за радость им людские страдания. А хуже всех старшая. Той по возрасту замуж поздно идти. Пока младших поднимала, перестарком сделалась. Коли парень какой захворает, ей оно бальзамом на душу. Да и есть ли там душа-то?
Знахарь деревенский вовсе с ног сбился. Весна на дворе, скоро в поле идти, а народ немочи так и косят. Отвар нужон крепче всех прежних. А делается такой из корня особого. Корень тот лишь в полночь глухую копать можно. Тогда в нём сила колдовская играет, а сила та теперича ох, как потребна.
Ночь чёрная выдалась. Оно и понятно – старая луна померла, а молодая ещё не народилася. Пошёл знахарь за корнем чудодейственным и вдруг видит, в избе, где сёстры живут, окошко светится. Подобрался он поближе да и заглянул. И открылася знахарю тайна великая.
Стоят сёстры в кругу. Все двенадцать, а старшая – посерёдке. В одних рубахах, волосы до колен распущены. Руки кверху подняли и поют. Прислушался знахарь. Призывают девицы самого Чернобога, просят жертву принять, а их красою да молодостью наградить. И верно, по̀ свету ещё звали знахаря к новому больному. Глядит знахарь во все глаза, а сестрицы всё краше делаются. Смекнул он, кто всему виной, и как рассвело, на капище кинулся.
Весною просыпается ото сна зимнего великий Перун, грозой в мир людей возвращается. Ему и взмолился знахарь: «Перун-громовик, заступник, оборони нас от ворога твоего лютого – Чернобога! Пройди ливнями могучими, молниями блескучими, загони в Навь поганых его прислужников»!
И услышал Перун мольбы горячие. Загремело на небе, засверкало. Сорвалась с высоких туч золотая молния да прямо в избу сестёр ударила. Вспыхнула изба, и осталися от неё одни головёшки.
Токмо на том дело не кончилося. Сгорели сёстры окаянные, тела в пепел обратилися, а души злобные к богу их мрачному отправилися. Едва придут холода осенние, посылает Чернобог тринадцать сестёр-лихоманок обратно в мир людской. У кажной своё имя: Глядея-бессонница, Трясея-лихорадка, Ломея-ломота, Знобея-леденящая, Невея-мертвящая, Коркуша-судорога, Огнея-горящая, Морока-видение, Гнетея-тошнота, Грудница-хрипота, Глухея-глухота, Пухлея-распухающая, да главная сестра – Кумоха-простудница. Ходят лихоманки невидимо да неслышимо, хвори-недуги с собою носят. А кого поцелуют, не минует того беда.
– Как же от них уберечься-то, бабулечка? – у Нюрки аж губёшки подрагивают. Видать, испужалась девчонка.
– Аль не догадалася? – Авдотья хитро щурится. Вынимает из короба своего куколок. Двенадцать маленьких, а одна – побольше. – Вот они – лихоманки-то. Повесим их возле печки, чтоб по трубе нечисть в избу не пущали.
– А ежели сестрицы энти за порогом подстерегут? – не унимается Нюрка.
– От той хвори-простуды у нас ещё избавительница сыщется. Завтра покажу. Поздно нынче ужо. Спи. Утро вечера мудренее.
#народные куклы #сказки #фольклор