Будущее всегда шляется где-то неподалёку и наступает каждый день.
А мы к нему привыкаем практически сразу и принимаем как должное и, наверное, это правильно.
Но иногда, когда ты смотришь на своего ребенка, ты вдруг ощущаешь, насколько другой мир тебя окружает по сравнению с тем миром, что был вокруг, когда ты сам был ребенком.
Чужой опыт тут совсем не помогает, только свой.
Например, расскажет мама, как они бегали в детстве на обогатительную фабрику, чтобы стянуть немножко ртути для игр (нормальные такие игры – со ртутью, причём, чтобы получить некоторое количество материала, не нужно было разбивать градусник, достаточно было просочиться на территорию промышленного объекта и зачерпнуть там ртути; ужас, ага-ага!).
В общем, рассказывает такое мама, а у тебя в голове абсолютно абстрактные образы (фабрика, составленная из всех, какие ты видел… ртуть…)
Фиг знает, как оно там выглядело, поэтому представляю себе абстрактный чан, наполненный жидкостью со «ртутным» блеском…
Короче, чужую обстановку ты в этом случае приспосабливаешь к своей образной системе. То, что у Шекли называлось «метафорической деформацией».
А когда ты сравниваешь два мира – своего детства и своего нынешнего состояния, то никакой деформации нет… Вроде бы… Разве что та, которая склерозом обусловлена, но тут уж вы извините!
Вот как выглядел для меня полёт на самолёте в шестилетнем возрасте?
Тебя ведут на автобусную остановку на углу улицы Ленина и проспекта Горняков… Потом все садятся в ПАЗик (не оранжевый, а какой-нибудь бело-синий или бело-красный). Или КАВЗик? Вот не помню уже. КАВЗики были прикольнее – там водитель дверь рычагом открывал.
Потом автобус едет к аэропорту (ты в это время пялишься в окно и неизвестно, что больше привлекает твоё внимание – город за стеклом или ручка, которую нужно потянуть, чтобы сдвигая стекло, открыть окно, потому что ручка цвета слоновой кости выглядит такой круглой и приятной на ощупь, что её хочется облизать).
Автобус останавливается у одноэтажного серенького здания, в которое все заскакивают, чтобы получить картонную багажную бирку с кусочком шпагата. Эту бирку вяжут к своим чемоданам.
Остальное время до вылета все сидят на скамеечках или шарахаются вокруг здания. Через некоторое время с неба слышится шум и прилетает Ан-24. Бежит по утрамбованной грунтовке, останавливается неподалёку от людей.
Народ подхватывает чемоданы и пытается пройти к самолёту под крики аэродромного персонала «Да куда ж вы прётесь-то, ведь ещё не остановился же!». Какой-то мужик катит к самолёту трап из трёх ступенек, открывается дверь, из самолёта по одному вываливается на трап пассажиры с чемоданами…
Потом самолёт заправляют, лётчики успевают покурить, зайти в аэродромное здание.
Когда они возвращаются к самолёту, народ подхватывает чемоданы и осторожно, делая вид, что ничего не происходит, движется к самолёту.
Аэродромные тётки кричат: «Да бог с вами, идите уже!» - и все быстрым шагом топают к самолёту. И я тоже – вприпрыжку за своей тётей, которая обычно меня с собой возила на курорт.
В самолёт – по железной лесенке. На входе отсек для чемоданов и некоторая суета, потому что чемоданы всех пассажиров в него не помещаются. Потом я сажусь в кресло и расплющиваю нос об иллюминатор, чтобы увидеть, как начнёт раскручиваться винт, когда двигатель заведут. До сих пор люблю (правда, ничего не крутится, но зато элероны и закрылки шевелятся - кайф!).
Ну вот так как-то…
Вчера Роберт улетел на каникулы в Уфу. Привычно улетел – на такси до аэропорта; терминал, который я в детстве принял бы за космопорт; чемодан на ленту транспортёра («А почему первая лента гладкая, а вторая – в клеточку?» - да фиг знает, почему…
«Шоколадница», картошка фри, книжка, чтобы не было скучно. В самолёт по рукаву, в самолёте планшет в руки – через два часа ты в Уфе, ещё через час - у бабушки.
Ну и где тут место картонным биркам со шпагатом?
Вот оно и наступило, будущее.
Прикольно, да?