На Дальнем Востоке все дальнее. На Камчатке «дальнее» по-особенному.
Выходишь из подъезда дома. Небо как у Аркадия Рылова «На голубом просторе», – огромное, живое, командует морем.
В городе небо наблюдай с любой точки, а городок Петропавловск-Камчатский небольшой, пятиэтажки военных моряков на разной высоте. Идешь, сначала ветер, потом воздух, будто из кристалликов. Хоть руками трогай.
Идешь на пирс, там клюет камбала. Кто не знает, рыбеха плоская, клюет так, что тянуть приятно, потому как тяжело вытягивать. Но ловится, как правило, с ладонь. Бывает, звезды цепляются, но жарить их бабушка отказывалась.
Выходишь к бухте, камни мелкие, холодные, шелестят друг об дружку, видно, пытаются согреться. Ноги обязательно промочишь, – вода ледяная. Такой привет от Авачинской бухты. Удержаться от этой воды трудно, если учишься в каком-нибудь четвертом классе, как я когда-то.
После знакомства с бухтой не идешь, летишь! Наверх, в город, на свою Рябиковскую улицу, где одна из панельных потрепанных ветрами пятиэтажек твоя.
Оглянешься. Внизу, как при взлете «кукурузника», все игрушечное. Быстро поднялся, быстро стало все игрушечным. Как в сказку попал и промочил ноги.
Еще попадание в сказку бывает зимой, и часто. Пурга, ждешь объявление в школу не ходить. Она, пурга, утихнет, чтоб ты сходил на горку. А начинается все рано утром, с объявления по радио. «В Вилючинске такая-то температура, в Елизово такая, в Ключевском метет, в Палане просто «столбик термометра…», а в Петропавловске-Камчатском не надо идти в школу, вот это самое важное.
Выезжали по весне. Как-то cпустились к реке Еловке, там ловится чавыча. Ее медленное течение потащило наши глаза сначала к сушняку на берегу и дальше, к океану. Мне все казалось спрятана в этой мутной воде какая-то древняя загадка, и вероятно дрожит отражение того древнего охотника, что гнался за оленем и нагнулся за студеной прохладой, дабы освежить свой охотничий лик. Отражение не появлялось, а между тем надо мной нависли тучи насекомых, будто это уже не река, а продолжение долины.
Убежал от комаров. Чуть поодаль, cреди многотравья, из земли росли оленьи рога. Они давно забыли те времена, когда неслись на оленьей голове по этой долине, играя с ветром. Теперь они весной приветствуют побеги новой травы, и вместе с ними встречают камчатские рассветы и провожают камчатские закаты.
Меня позвали. Увидел медведицу, ту самую, что ночами видел на небе. Эта одна лежала на импровизированном пляже и размышляла о смысле жизни. Вокруг копошились двое медвежат. Подошли чуть ближе. Она взглянула на нас и отвернулась. Задолбали фотографы – ну ладно, снимайте. Только мне не до вас. Рыбалка у меня была славной - лежу теперь, чтобы накормить молоком бойких медвежат, которые тут как тут, фыркают чего-то. Говорят, есть одни фотограф, подпускает его на пять метров – уважает, видимо, и фотограф делает снимок на «Зенит». Стоп! Не уникальный? Никак нет. Уже три года эта Большая медведица работает у него фотомоделью, устала от его фотосессий – а что делать, все ждет презента, да тот не сподобится никак. Меня близко не подпустили, хотя я фотографировал глазами.
Дед у меня там служил. Попал к нему из-за развода родителей. Никто не хотел брать школьника, – да ну, возиться с ним.
Дед не только служил, еще солил рыбу в бочках в подвале дома своей пятиэтажки, где у него была свой маленький закуток под замком. Несмотря на звание капитана первого ранга, и служебный уазик с водителем, за городом дед выращивал картошку, она лежала за перегородкой от бочек с рыбой и норовила выпустить свои белые отростки, которые дед во время истреблял.
Дед застал войну. На фронт попал в 43-м.
К 9 мая я договорился с классным руководителем, что он придет в мой класс и расскажет о своих подвигах. Дед надел свой китель, кортик, ордена и медали до пояса, пришел, выступил, но как воевал и откуда столько шрамов от ран, не рассказал. Мне было обидно до слез. Не сказать о главном, о том, за что получил этот орден или тот.
Теперь в моей жизни нет ни деда, ни Камчатки. Теперь родственники разобрали память о нем на медали, если можно так выразиться. А тогда я сделал деду выговор. Но он отбивался, мол, о таком не расскажешь.
Теперь понятно, всей правды рассказать дед не мог, сердце его бы не выдержало, часть правды, – это уже не правда.
Этот урок я усвоил не сразу. Ходил на «Бессмертный полк» с одним дедом, тем, что погиб в 45-м, а с этим не ходил. Все никак не мог принять дедову правду. Теперь принял, да поздно…
Фотографии из личного архива автора.
© Андрей Толкачев
#рассказ #история