Питерская коммуналка в центре – место удивительное, и как правило, не смотря на свою заселенность в пять–шесть и более комнат, практически пустынное. Жильцов трудно встретить в коридорах и даже в туалете с ванной и лишь кухня остается зоной «водопоя», из которой, впрочем, все стремятся поскорее скрыться, не вступая в разговоры, особенно с гостями. И только курилка, если она есть, может стать местом общения.
Вот в коммуналке на Кирочной, где я оказался в гостях у друга, в курилке и я встретил этого человека. Курилка – громко сказано, это была лестничная площадка черного хода.
Там уже стоял упитанный мужчина лет тридцати в кислотной футболке, с рыжей бородкой, заплетенной в небольшую косицу и серьгой в ухе. В левом, что означает, что он, не смотря на бородку и футболку придерживается определенных правил и с ним можно завести беседу так или иначе. К тому же курил он «Американ спирит» – единственные сигареты с натуральным табаком.
Так я и познакомился с Артемом.
Новый товарищ оказался питерским фриганом – человеком, «живущим» с помоек и свалок. Кстати, не надо морщить нос. Вы знаете, сколько выкидывается просроченных на один день продуктов в мусорные баки супермаркетов? А в Питере был даже целый лабаз просрочки на Сенной, где я покупал коньяк «Лезгинку» за 200 рублей, потому что у бутылки этикетка была поцарапана и ее нельзя было выставлять на полку обычного магазина.
А Тема он по цветному и черному металлу специализировался и был средний оптовик, что позволяло ему снимать комнату на Кирочной и бегать за продуктами на Сенную или к бакам «Пятерочке» по утрам.
– Главное, не заморачиваться. Я как в Питер переехал понял это. На жизнь здесь всегда заработать можно, а остальное ерунда, – заявил он.
Его оптимизм мне импонировал, и я предложил выпить пива, благо тут за углом был какой–то бар.
– Не, я со всеми этими синими и зелеными кайфами завязал, – добродушно заметил Тема.
– Ну с синим понятно, а с зеленым как же? Ты же в Питере?
– Не поверишь, брат, есть кайф и получше. Я вот бегаю по утрам!
Я присмотрелся к его объемной фигуре. Он это заметил.
– Недавно начал, организм еще сам не понял, но уже благодарен, размерчик скинул… Но это не главное, после пробежки я как новенький… и голова ясная. Так что всем советую… Скоро и курить брошу…
Я пожал плечами и отправился бражничать в «Синего Пушкина», это недалеко.
Второй раз я встретил Тему где–то через полгода, промозглой зимой, когда я вновь посетил своего друга на Кирочной. Он теперь был брит и короткострижен и узнал я его только по футболке, уже изрядно застиранной
– Не бросил?
– Что не бросил?
Он меня не узнал.
– Курить не бросил? Ты же вроде хотел. Мы тут летом беседовали о здоровом образе жизни.
Его чуть не перекосило, вижу. Он сунул руку за спину, где, оказывается, на подоконнике стояла банка с пивом.
– Не помню, чувак, извини. Но я плохого не посоветую.
Вообще я в тот момент переживал расставание с девушкой моей мечты и был настроен на запой и поэтому слово за слово, и мы переместились к нему в комнату с моим коньячком.
Два слова о комнате: я много всякого видел, но такого синкретизма надо еще поискать. Три стены были увешаны изображениями всяких божеств часть из которых относилась к индуистскому пантеону, часть были бодхисатвами буддийскими и были даже какие–то египетские и ацтекские негодяи, так что не было видно, висят они на обоях, или частью обоев являются. На четвертой стене, между окном и балконом на голой отштукатуренной стене весела икона богородицы и лампада под ней. Эк его, подумал я.
Тема, заметив мой интерес, грустно улыбнулся.
– Эх, это все от здорового образа жизни.
– Это как же?
А вот так. Начиналось все отлично. Я бегал по Таврическому саду каждый день и не испытывал никакого дискомфорта, а даже наоборот, только кайф, что вызывают выбросы эндорфинов или дофаминов, я уже не помню. Но дело в том, что я усвоил себе своеобразную манеру бега – кисти рук у груди у меня постоянно находились в движении и составляли какие–то странные комбинации пальцами. Ну так мне нравилось. Я знать не знал, что есть такие штуки, как мудры – это когда комбинациями пальцев можно творить волшебство, ну со своим организмом точно, как говорят индусы.
И в один прекрасный день, я сделал некое движение и, мир словно хрустнул. Точнее, это мое видение мира резко изменилось, причем в буквальном смысле слова. Как будто ткань пространства протерлась и сквозь нее начала проступать истинная реальность.
Первое, что я увидел, так это то, что у меня появились две тени. Одна создавалась солнцем, а вторая была слабее, как и само светило, висевшее над горизонтом. Но это было только начало. Я обнаружил, что серые улицы этого города заполнены красками. Стены на самом деле испещрены разноцветными прожилками и по ним бежали полупрозрачные вьюнки с неизвестными мне цветами, которые, порою, образовывали целые сады на верхних этажах. То есть, если обычное восприятие можно сравнить с зимой, то это было настоящее лето.
Я понял, что как–то сдвинул свою «точку сборки», как говорилось у Кастанеды и стал воспринимать то, что обычные люди не видят. Это кстати, касалось и обычных людей тоже. Я видел расцветающие венки на головах подростков и сухие венцы у пожилых людей. Кстати, ты б пил поменьше, у тебя над головой много алых роз уже не первой свежести.
И причем, эта свежая настройка оказалась не убираемой. То есть, заполучив ее раз, я и сейчас вижу эти вещи, хотя уже и не испытываю того восторга, сейчас поймешь почему.
У всякой медали есть и обратная сторона. Или по–другому, если ты начал видеть нечто, то и нечто может тебя заметить. Я тогда этого не понимал и слонялся по историческому центру, где все было относительно стерильно, как выясняется.
Но однажды я оказался в Гатчине, где и решил пробежаться по парку. Там очень красивый английский парк с прудами. Мне уже тогда показались странными знаки – какие–то деревянные чурбаки, подражающие мраморным скульптурам нашего мира, но гораздо примитивнее, тут и там разбросанные по парку. Это, кстати, было первым свидетельством присутствия иного разума, увиденного мною.
Добежав до дальнего пруда, я увидел, как на его берег выползает улитка, величиной со слона, ее раковина переливалась в пурпурных тонах. Но это было полбеды… на ней восседал всадник, который мне ну очень не понравился.
Представьте себе дерево, которое как железо, но только дерево – от плечевого пояса у него росли ветви, а нижние, вроде как корни, обхватывали бока улитки. Но это еще не все. На голове или вместо у него был шлем, как из ракушки, который медленно поворачивался в мою сторону лицевой частью, и я понимал, что мне от него не сбежать, поскольку слева был пруд, а справа высокая ограда.
Это было первое живое существо, которого я увидел новым зрением, и я не знал, воспринимаю ли он меня также, как я его, но почему–то решил рискнуть и сделать вид, что я обычный человек, бегущий по своим делам.
И вот шлем повернулся и боковым зрением я различаю, что под ним находится один глаз с горизонтальным зрачком. И это заставляет меня уставится в него, что было ошибкой, поскольку моллюск вдруг выпускает откуда–то из бока колесо и начинает быстрее выбираться из пруда. Тут только до меня доходит, что это никакой не всадник, а «рог улитки», на которой и сидит глаз. Второй рог выдвинулся из тела каракатицы и застал меня врасплох, ибо вместо шлема над глазом у него была треуголка, а отросток сбоку походил на руку со шпагой.
Я развернулся и бросился бежать, как никогда в жизни до этого и остановился лишь под дубом–солитером, прямо за Гатчинским дворцом. Каракатицы на колесиках, как я ее окрестил, нигде не было, но меня обмануть трудно. Если в реальном мире эти твари проявляют чудеса маскировки, от которых хамелеон со стыда будет курить под лестницей, то здесь все может быть еще хуже. Вот стоит он сейчас передо мной в трех шагах, а я смотрю на перспективу парка, которая его кожа отображает и думаю, что убежал.
Едва уловимое движение заставило меня обернуться. Из дуба солитера вырос стебелек с глазом и уставился на меня. Это было уже слишком.
С тех пор появляющиеся из ниоткуда глаза стали преследовать меня. Бегу я утречком по Кирочной до Литейного, а на стене один за другим открываются моргалы всех цветов со зрачками разных форм, вплоть до квадратных, я не шучу. Хуже всего были кариатиды и атланты, которые провожали меня долгим взглядом и шевелили губами, страшно представить, что они шептали. А вот бронзовые памятники, слава богу, были бесстрастны.
Я стал объектом наблюдения неких существ, о которых я даже не знаю, как они выглядят, да и они ли это, может быть просто оно одно и преследует меня.
На эту мысль меня натолкнуло происшествие возле Михайловского замка, когда я вышел на пробежку в Михайловский сад, а точнее, уже возвращался с нее. Из–за угла кордегардии показался человек в сшитом как попало синем мундире и красном камзоле под ним, с треуголкой на голове и замер. Я не обратил бы раньше на это внимание, поскольку таких персонажей, которые предлагают сфоткаться на своем фоне в городе на Неве много, но этот мне показался знакомым. Точнее, не сам он, а треуголка неестественного для русской армии XVIII века темно–фиолетового окраса, но, когда я об этом подумал, она начала менять свой цвет на черный и я узнал ее – такая же была на втором «роге» улитки на колесиках.
Я резко сменил курс, и тем обратил на себя внимание этого персонажа. Он кинулся за мной следом, но я, благодаря спринтерскому опыту унес ноги. Долго так продолжаться не могло. Я решил записаться в спортзал, чтобы бегать там, поскольку улица меня угнетала.
И вот, возвращаясь с поисков такого клуба, где–то на улице Марата со мной заговорила фигура глиняного Мюнхгаузена, выставленная у бара «Моллис».
– Погодите, сударь, прошу вас не убегайте. Мне нужно поговорить с вами…
Так я познакомился с поручиком Лейб Кирасирского Петра Федоровича полка Антоном Бергером.
По ходу беседы, Мюнхгаузен понемногу стал приобретать человеческий облик, но мундир – синий с красным не сменил.
– Служил я с ним, – пояснил Бергер свою маскировку, – С Карлом–Йеронимом. Моим командиром сей кавалер был. Я слышал, что он у вас обманщиком великим прослыл и фантазером. На самом деле он просто внимательно меня слушал и иногда записывал. Сейчас вы сами сподобились убедиться, что сие так.
Бергер родился в 1717 году в Брауншвейге, потом нанялся на русскую службу и оказался в Кирасирском полку под началом сначала поручика, затем ротмистра барона Мюнхгаузена. Здесь с Бергером и приключилась «сия оказия», как он именует свое новое состояние. Если я сваливал все на мудры, то он – на жену одного графа, имени которого и спустя триста лет не называл. Именно из ее спальни он бежал от гнавшихся за ним графских гайдуков, и когда уже совсем выбился из сил, случилось с ним превращение…
– Сначала я думал, снизошла на меня благодать господня, но увы, благодать эта оказалась совсем иного рода. Вы уж простите, что вас подробностями мучаю, но вы тут первый человек за сорок лет и мне просто нужно поговорить.
Погоди, говорю, тут же кругом люди. И я показываю на улицу.
– Они меня не видят, как вы. Для них вы сейчас разговариваете сам с собой.
Я тогда глянул в витрину магазина и убедился, что там отражаюсь только я один.
– Но есть и преимущество, которое я уже проклинаю. Я живу уже триста лет…
Собственно, начиналось у кирасира все как у меня, он на попойках рассказывал барону, что видел новым чудным зрением, пока не появился шведский рыцарь…
— И сей рыцарь предложил мне сделку, которую я сегодня предложу вам. Это протекция…
Но перед этим херр Юхан, как звали рыцаря, кое–что показал Бергеру и теперь Бергер вел меня туда же.
Я заметил, что на улице стало меньше людей и к тому времени, как мы свернули на Лиговский, все кардинально изменилось. Вместо проспекта передо мной разверзлась бездна, похожая на каньон Колорадо, только стены здесь состояли из нагромождения домов. И тянулся он в обе стороны, теряясь в дымке. И при этом он был перегорожен в разных направлениях паутиной.
– Видишь паутину? Если мы спустимся на дно, оно будет усеяно человеческими костями тех неудачников, что как мы открыли себя этому миру, но не смоги защитится от сил зла.
В двух словах, по мнению Бергера, а до него херра Юхана, мы, научившись видеть «истинный мир» сами стали заметны для населяющих его существ, а они отнюдь не такие добродушные, как нам бы хотелось.
Где–то внизу серебристая сеть зашевелилась и из окна одного из домов вылезло паукообразное, со множеством мохнатых лап. Если зрение меня не обманывало, и я понимал масштабы правильно, то он был величиной с приличный автомобиль, ну, в смысле, не формата «бешенная табуретка», а что–то вроде минивэна.
– И это только те, кто ставит сети. Есть еще и те, кто выходит на охоту по ночам и даже днем.
А потом он мне предложил защиту. Некоторые монстры могли являться и в наш мир, но им нужна помощь проводников, чтобы ориентироваться, поскольку их органы чувств не действовали здесь…
В тот момент асфальт под Бергером вздыбился, и он оторвался от земли, на гребне спины чудища, как всадник. Я и забыл, что та улиточка с панцирем на колесах из Гатчины умела ловко мимикрировать.
– Короче, для того, чтобы жить вечно и не стать добычей других монстров, необходимо было войти в симбиоз с одной из улиточек–людоедов и стать ее глазами и ушами в охоте на одиноких прохожих по ночам. Стать ее сенсорным органом в этом мире, – сообщил Артем.
Он замолчал.
– И? – замер я в напряжении, нервно озираясь.
– Я еще думаю. Процедура уж больно противная, что–то вроде поедания заживо, и в мир людей уже не вернуться.
После этого он выпроводил меня под каким–то благовидным предлогом (типа, срать хочу), отдав недопитый коньяк.
Весной друг, проживавший в этой коммуналке сообщил, что Артем исчез. Дверь в комнату была незапертой, вещи на месте, а на стенах были намалеваны какие–то черти с раковинами как у улиток и другая нечисть. Все решили, что у него случился передозняк и он где–то помер. Но я то знаю, что если увижу его еще раз, то надо будет бежать сломя голову и не разбирая дороги…