Я засиделся над проектом заполночь. Глаза слипались, мысли то и дело забредали не в ту степь, буксовали и одну за другой плодили ошибки. Но проект ждали в кратчайшие сроки, награда перевешивала все неудобства.
Карандаш мотыльком порхал над бумагой, линии разбредались, пересекались, путались, двоились в слезящихся от напряжения глазах. Глаза я периодически тер то пальцами, то всей пятерней, порой пристально всматриваясь в то, что напроектировал. Получалось неплохо, только медленно. Хотя… вот это откуда взялось? М-да. Цифры не совпали, размер отличался от заданного. Накосячил. И где? Ошибку следовало найти, разобраться, в чем дело, затем решить: перечерчивать или исправлять. Мысли тут же принялись сравнивать ущерб от перечерчивания с глобальным ущербом вечного недосыпа. Который весомее? А который противнее?
Ошибка быстро нашлась, лист полетел в жерло утилизатора. Меня всегда интересовало, зачем в стандартном кабинете утилизатор такой огромный? Да, бумаги за день туда улетает уйма, но объем энергозатрат… В любом случае, могли еще одно рабочее место устроить, было бы эффективнее. М-да, раньше здесь утилизировали явно не бумагу.
Когда мысли в оередной раз унеслись за горизонт контроля и принялись рассуждать, чем острая необходимость отличается от жадности, а потребность от желания — тут-то он и возник прямо посреди кабинета. Возник почему-то сидящим на полу, со странным коротким веером в правой руке.
Страх — единственное, что я мог — и должен был — испытать, так и не ощутился. Зато пришелец сразу же проникся и страхом, и изумлением за нас двоих. Он подскочил на месте, заорал и так заозирался, что я всерьез подумал: сейчас этот бедолага свернет себе шею. Увидев меня, смотрящего на него с сонным бесстрастным ожиданием, он прекратил орать, вскочил и замер. Потом медленно перетек в какую-то боевую, судя по всему, стойку. Веер полетел на пол и, так как оказался набранным из отдельных картинок, витиевато рассыпался по полу.
— И зачем я тебе понадобился? — зло процедил он сквозь зубы. Я на всякий случай поозирался по сторонам, но в кабинете больше никого не было, только мы вдвоем.
— Если вы думаете, что очутились тут по моей прихоти, то ошибаетесь, — сухо обронил я. — Вы мне совершенно не нужны и — более того — отвлекаете от работы. Справа от вас находится дверь, всего хорошего.
Мне показалось, он остолбенел. Я тоже несколько подзастыл, не отрывая от него глаз, но по иной причине. Так нищий мальчишка часы напролет разглядывает витрину игрушечного магазина.
— То есть как это ошибаюсь? Ты кто такой, черт бы тебя побрал?!
Я собрался с силами и перевел взгляд на чертеж. Нужно было работать. Впрочем, почему бы не сообщить это воинственному визитеру? Может он побыстрее исчезнет?
— Меня зовут Фил. Я чертежник, и мне нужно закончить проект. Загородного дома, если вам интересно.
— Меня не интересует твой проект! Что это за место, черт побери?!
— Тюрьма.
— Что?!!
— Муниципальная тюрьма. Место для отбывания наказаний.
Я не выдержал и снова повернул к нему голову. Мужик, криво щеря губы, разглядывал не меня, а окно кабинета. Затем покосился на дверь.
— Тюрьма. А ты заключенный?
— Я наказанный.
— Ах нака-азанный… — подойдя к окну, он выглянул на улицу. — А это у вас место для отбывания наказаний?
— Верно.
— Ага. А вот обычно в тюрьмах на окнах и дверях бывают такие… решеточки.
— Зачем решеточки?
— Зачем? Зачем решеточки?! — он круто развернулся ко мне, пожевал губами и, обойдя доску, заглянул в чертеж. Ядовито кхекнул. Затем отошел туда, где появился, и вполне вольготно уселся опять на пол, привалясь спиной к стене.
— Слышь, Фил. Я тебе кой-чего растолкую. Я сидел у друзей, мы играли в покер — это игра такая. Мне пришел чертов флеш-рояль. Чистый выигрыш, Фил: еще полчаса и весь банк был бы у меня в кармане! Тут я, вместо того, чтоб сорвать банк, куда-то проваливаюсь. Оказываюсь в твоей… как бы, растак ее, камере и ни черта не понимаю! И пока не выясню, что тут творится и как мне вернуться, ты свою чирикалку не закончишь! И хватит туда пялиться! Если тебе интересно, в тюрьмах у нас держат преступников, а так как все они только и мечтают удрать, то у них повсюду в камере решетки! Но ты, как я вижу, не собираешься никуда удирать.
— Я собираюсь закончить чертеж и пойти домой.
— Во-от. Кое с чем мы уже разобрались, — он удовлетворенно, и как-то даже плотоядно улыбнулся. — Если так пойдет дальше, то у тебя появится шанс закончить чертову домину и свалить домой до рассвета. Ты можешь предположить, как я сюда попал и как мне исчезнуть? Обратно! к моему! банку!
Он действительно заставил меня позабыть о работе. Если я мог испытать волнение, то взорвался бы в этот момент, как водородная бомба. От того, что увидел. И услышал.
— Извольте, — пожал я плечами, — как мне к вам обращаться?
— Ник, — помахал он мне ручкой. — Валяй, Фил.
— Так вот, Ник. Прежде, чем я начну, ответьте на вопрос.
— Ну.
— Там, откуда вы явились… все… такие?
— Какие, черт бы тебя побрал?!
— Яркие. Злые. Азартные. Удивляющиеся. Подозревающие. Смеющиеся…
— Это называется эмоции, Фил. Мы эмоциональные. Да, в основном, все.
Это называлось не только эмоциями, насколько я себе представлял, но не стал его поправлять. У меня тут завязывалась своя игра и я собирался… как там? сорвать банк в карман.
— Видите ли, Ник. Предположение у меня одно, и оно довольно… зыбко. Ваши чувства, вернее их степень… м-да… их сила… — вошли в резонанс с потребностями нашего мира. Вернее, с потребностями этого здания.
— Тюрьмы.
— Именно. А может, и с моими личными потребностями. Заодно.
— Та-ак…
— И как вам вернуться в таком случае, я совершенно не представляю. Вряд ли у вашего мира или друзей есть такие же потребности… как у нашего.
— Хватит меня парить, Фил! Говори толком!
— Так я ж и пытаюсь. У нас эмоции… чувства, страсти — редкое явление, доступное лишь избранным, высшим кастам. Вы имеете все предпосылки стать избранным в нашем обществе. У вас не появилось такого желания?
— Черта с два! Я собираюсь вернуться домой! Домо-о-ой!
— Я понял. Домой. В таком случае я могу предложить использовать вам усилитель эмоций, — я полез в ящик стола. — Если ваши друзья очень сильно… м-да… жадно, резонансно захотят вас увидеть, а вы захотите увидеть их, то… возможно…
— Меньше текста, Фил! — он вскочил и направился к столу. — Давай свой усилитель.
Ник взял у меня из рук треух и, повертев в руках, надел на голову. Я кивнул.
— Почти угадали. Только разверните.
Он развернул. Теперь два сочленения треуха расположились на его висках, а третье опускалось к самой переносице. Толстая куцая антенна мелко завибрировала.
— Все. Начинайте хотеть домой.
Ник начал, затем стал хотеть так интенсивно, что побагровел. Впрочем, его усилия не мешали злобно поглядывать на меня: не смеюсь ли я над ним? Наконец он выдохся и сорвал треух с головы.
— Проклятье! Чертова бесячая приблуда! Не контачит. — Он помолчал, усиленно соображая, затем заскрежетал зубами:
— Это не потому, что мы в тюрьме и сигналы отсюда не проходят?
— Сигналы проходят, — заверил я его. — А вот сама тюрьма… возможно, вы и правы…
— Да говори ты толком! — взвыл он. — Что не так с тюрьмой?
— В тюрьме мы отрабатываем проступки. Когда отработаем — получим обратно наши чувства и эмоции.
— Что-о?
Я уткнулся губами в костяшки пальцев. Надо ли объяснять? А поймет?
— Давным-давно наши ученые… правоохранители решили, что все преступления от излишка страстей. И изобрели треух, — я кивнул на прибор, лежащий на столе. — С его помощью можно манипулировать чувствами человека: усиливать, уменьшать. Лишать, в случае необходимости. Передавать от одного к другому. А потом эстафету по лишению у населения чувств подхватили генетики…
— Короче, Фил! Поменьше вдохновения, время дорого.
Его совершенно не интересовало, что я рассказывал. Нетерпение лишало его разума.
— Видите ли, Ник, — я не могу испытывать вдохновения, я его лишен в данный момент. Равно как и всего остального эмоционального багажа…
— Всего?!
— Ну, не совсем. Мне остался… м-да… я могу взаимодействовать со страхом. Страх — жизнеобразующая, подсознательная вещь. Инстинкт. Его нельзя лишить, человек станет идиотом, а таких последствий никому не нужно. И у подавляющего числа остальных работников тюрьмы тоже ничего нет, кроме страха. Как правило. Так что они — то есть, мы — можем вас блокировать, притягивать, сами того не желая. В противовес… вашим друзьям. Вы ведь появились именно здесь, среди нас.
— Дьявол! Проклятье!..
— Да, неприятно. Но если вы позволите, я помогу. Отсеку и свои потребности, и потребности прочих… наказанных.
Я достал из ящика другой треух и выжидательно стал вертеть в руках. Ник, не замечая этого, ругался, уставившись в пустоту перед собой. Таких изощренных, затейливых эпитетов я сроду не слыхал. Странно. Человек узнал существенную информацию о проблеме, о чужом мире, о вариантах решения, ему предлагают помощь — и что? Ничего. Раздражение и растерянность. Наругавшись всласть, Ник наконец развернулся, увидел второй треух в моих руках и, вероятно, вспомнил о том, что ему предлагали помощь.
— Черт знает что! Они ща вообще доиграют и разойдутся по домам, пока мы тут возимся! Ну, давай попробуем. Если я вдруг исчезну, прими мою безмерную благодарность. Ты клевый парень, Фил. Извини, что не сразу это понял. Я тут… не в своей тарелке.
Я кивнул и надел треух, Ник надел свой. Зубы мои непроизвольно сжались. Что это? Страх? Или нечто иное? Сердце билось ровно, но мне уже хотелось улыбаться.
Глаза Ника ожидаемо выкатились из орбит с таким затравленным выражением, что я на мгновение ощутил потребность в жалости к этому, в общем то, неплохому, наивному человеку. Угодившему, как он выразился, не в свою тарелку: в проницательности ему не откажешь. Получится ли у меня должным образом просмаковать нежданный деликатес? Сейчас узнаем.
Первым меня окатил, разумеется, чужой страх — отражение моего воздействия. М-да, бедолага совершенно не представлял, к кому угодил на обеденный стол… Воля. Чужая, стальная воля, внезапно всколыхнувшаяся и на мгновение меня опалившая. Злость. Ну, понятно. Я потонул в безграничной, неистовой злобе Ника, но до сих пор не мог этому даже порадоваться! Где радость, черт бы ее побрал?!! Обида. У-у, какая обида! Отчаянье, надежда. Надежда?! Ни-ик… у-ха-ха, Ник, поганец, прекращай… хватит. Нет, эта жадная, меркантильная скотина и не собирался униматься! Сидел, приплюснутый пятой треуха-убийцы, и пучил глаза, будто у него запор. Да еще антеннка эта вибрирующая…
Это юмор? Нет, разве это юмор? Юмор был у той, вечно ржущей пигалицы с новых кварталов — именно из-за нее меня сюда и загребли… Ох, как она умела шутить… Я помню. И навещу ее рано или поздно.
Надеюсь, навещу.
Я всасывался в Ника, как в копченый мосол: со вкусом, едва не пуская слюну по лыбящемуся подбородку. А это что? Радость. Наконец-то… Но радость — совершенно не то, зачем я полез на рожон, рискуя очутиться в доме для умалишенных. Радостью торговали на каждом углу, ей не насытишься.
Азарт, вожделение, вера, жажда приключений, любовь, интерес… все не то.
Вот оно. Я едва не заскулил от нахлынувшего полноводного, бархатного чувства. Того, которое на мгновение продемонстрировал Ник полчаса назад. Чувства удовольствия от достигнутого: удовлетворения.
Чувства, давно потерянного в нашем мире даже среди элит. Чувства, являющегося основой счастья. Сытости. Достатка. Самолюбования. Чувства, совершенно Нику не нужного: он заявился с собственным флеш-роялем в пустой, выдохшийся мир и был бы тут богом — так нет, черта с два — он собирался вернуться домой! К таким же, небось, упертым, самоуверенным и слепым олухам. Ничего не желающим знать, кроме того, что вбито в голову. Не умеющим удовлетворяться ничем мало-мальски стоящим... Позвольте-ка… а не ревность ли это, часом? Он — или все они — не желают пользоваться тем, что для меня дорого. Хе… Похоже, ревность. Эта мысль меня рассмешила. К чему гадать, через минуту богом стану уже я. Земным богом, удовлетворенным и самодостаточным.
И тут Ник исчез.
С надетым треухом, за чью пропажу меня без звука утилизируют с потрохами. Но не от этого я заорал. Незаконченная эмопередача обнулилась, моментально и полностью. Крик на полувздохе оборвался, я стоял, как громом пораженный, ощущая — это, видимо, тоже инстинкт? — чувство обманутости.
Не знаю, что послужило причиной исчезновения: резонанс Ника со страхом его друзей, или все меньшее удерживание Ника нашей подсознательной жаждой — не важно, мне даже думать об этом не хотелось. Не хотелось вообще ничего. Аккуратно положив треух обратно в ящик стола, я снова взялся за чертеж.
На полу остались разбросанные картинки Ника с самой выигрышной комбинацией из его мира. Я иногда поглядывал на эти картинки, как на мусор.
Минут через десять моя комната пропала. Я оказался в накуренном шалмане с низким потолком. Посреди помещения стоял стол с зеленым покрытием, по нему в беспорядке были раскиданы те самые картинки Ника — иные даже в виде вееров. Вокруг него, на стульях сидели люди, перед собой они держали эдакие чертежные доски, сляпанные из чего угодно — из подноса, табуретки, чемодана и прочего, относительно плоского, барахла. На псевдодосках лежали листки бумаги, а на бумаге они чертили домики. От висков людей тянулись проволоки (и прочие провода всех видов) к голове Ника — на ней петушиным венцом гудел-трепыхался антенной треух. По обеим сторонам от Ника стояли двое громил, поигрывая гладкими длинными дубинками с неприятным утолщением в их верхней части.
На лице у Ника медленно воссияло удовлетворение.
Автор: Котт
Источник: https://litclubbs.ru/articles/37929-flesh-rojal.html
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
#эмоции #карты #рояль #попаданец
