Интервью с солисткой оперной труппы Мариинского театра, которая может за один месяц может дебютировать в нескольких сложнейших партиях, а на досуге учит корейский язык.
– Екатерина, вы пришли с урока. Над чем сейчас работаете?
– Учим с концертмейстером партию Абигайль в опере «Набукко» для фестиваля. Последний месяц стал судьбоносным для меня как для сопрано. Несколько важных дебютов подряд: сначала в «Тоске», потом в «Аиде», а самый сложный дебют был в «Зарядье» в опере «Валькирия». Случилась экстренная замена, я за неделю учила партию Зиглинды с нуля, еще в полноценный спектакль «впрыгнуть» успела. Эти роли для сопрано очень важные, и я считаю, что это не сложности, а подарок от театра. Еще один непростой дебют на сцене Мариинского запланирован на 17 мая: в «Электре» Штрауса буду исполнять роль Хризотемиды.
– Вопрос банальный, но не праздный: как вы успеваете за пару недель выучить несколько сложных главных партий?
– Не скрою, это тяжело. Но нас с консерватории учили быстро собираться: сейчас не те времена, когда не было авиасообщения, а певцы месяц добирались на пароходе до Америки, чтобы попасть на гастроли. Сейчас певцы с легкостью летают с одного спектакля на другой, а ковид и внезапные замены по медицинским показаниям еще больше ускорил наши темпы подготовки. Самое важное умение для современных певцов – не паниковать и вовремя сбрасывать стресс. При всем накале эмоций на сцене надо сохранять спокойную голову.
– У вас есть свои собственные способы успокаиваться?
– Когда мне в течение нескольких дней по 12 часов надо учить новую партию, то вечером, приходя домой, я переключаюсь на совершенно другие занятия: читаю книги, смотрю детские мультики. А еще я обожаю иностранные языки учить. В школе я выучила английский, потом в консерватории добавился итальянский. В театре — французский. Сейчас, когда много дебютов и серьезная нагрузка, мне захотелось чего-то иного. Начала учить корейский, язык с другим алфавитом. Составление иероглифов для меня как головоломка. Также мне помогает мой опыт первого образования – артистка драматического театра. Помню, только поступила в консерваторию и всю свою драматическую подготовку наложила на голос. Но когда мы работаем в системе Станиславского, эмоции так захлестывают, что голос изменяется, и ты теряешь над ним контроль. Я даже писала в консерватории дипломную работу о том, какая актерская система больше подходит для музыкального театра. Пришла к выводу, что нужно что-то взять из системы Михаила Чехова, а что-то — из Мейерхольда.
– Как от драматической актрисы вы пришли к опере? Кто или что вас к этому подтолкнуло; может быть, семья или учителя?
– Я пела всю свою жизнь, но не всегда оперу, а эстраду, джаз, рок, в школе пела в хоре. У меня совершенно не творческая семья: мама – бухгалтер, папа был военнослужащим. Хотя он любит рассказывать, что на баяне играл. Сейчас родители меня очень поддерживают и гордятся, а в начале учебы сомневались. Мама говорила: «Сходи в колледж, попробуй, если что-то пойдет не так, то на врача еще успеешь поступить».
Мне в 15 лет был интересны мюзиклы, например, «Призрак оперы». Поступила на драматический, думая, что буду работать в музыкальных театрах. На занятиях по вокалу я начала открывать для себя мир оперы. В драматическом спектакле так: чем больше препятствий, тем интереснее. В опере их очень много: музыка и эмоции композитора, эмоции либреттиста, каждый дирижер вкладывает в исполнение свое видение, а исполнитель должен вложить себя. Из этого получается что-то абсолютно новое, каждый спектакль неповторим. При этом необходимо все рассчитать по минутам, ведь мы ограничены длительностью нот. Есть спектакли, где я точно знаю, в какой момент заплачу на сцене. Конечно, это не такие эмоции, что испытываешь в жизни: на огромной сцене Мариинского-2 из зрительного зала их было бы просто не заметно. Нужно, чтобы эмоция была правдивая, но яркая, поэтому все жесты в театре шире. Мне поэтому на сцене близки жестокие женщины, драматические, темпераментные.
– Но, кажется, они полная противоположность вам в жизни?
– Я холерик на сцене, а в жизни достаточно спокойна, потому лирические героини – Иоланта, Татьяна, Мими – мне тяжело даются: сложно играть саму себя. Мне кажется, что это может быть скучно зрителям. Люблю идти от противного. Когда пою партию отрицательной героини, мне всегда хочется объяснить, почему она такая. Например, в опере «Снегурочка» в постановке Анны Матисон: о моей Купаве говорят, что ее всегда жалко. Я вижу в ней недооцененную неуверенную девочку, которая хоть и первая красавица на деревне, но подпитывается только чужими словами. Купава очень близка нашему миру: когда Мизгирь предпочитает Снегурочку, раскрывается настоящая Купава, которая в оригинальной постановке нашла бы свое счастье с Лелем, а в нашей – продолжает когтями вырывать свое счастье. Это популярная среднестатистическая девушка, современная сильная женщина.
Но моя любимая роль — Иоанна д’Арк в опере «Орлеанская дева». Во-первых, это была моя первая большая роль, во-вторых, я люблю спектакли режиссера Алексея Степанюка. Интересно, что я первая сопрано, которая спела ее в нашем театре. Чайковский изначально написал титульную партию для сопрано, но так сложилось, что одной певицы не оказалась в городе, а у другой не сложились отношения с театром, и ему пришлось переписать Иоанну для меццо-сопрано. С тех пор в Мариинском всегда партию Иоанны исполняла меццо-сопрано, а в Большом – сопрано. Мой голос, который находится посередине, даже иногда указывают как меццо, поэтому мы с певцами часто шутим, что такие «странные» партии — как раз для меня. «Орлеанская дева» оказалась очень удобной для голоса, а в роли появилась новая окраска.
– Так вы вписали новую страницу в историю театра, а что для вас сделали Петербург и Мариинский?
– Я живу здесь больше десяти лет. Поступала в Петербургскую консерваторию, потому что Петербург, как ни странно, был мне близок по климату: высокая влажность подходила моему голосу. Конечно, и атмосфера в Северной столице располагает к искусству.
Петербург для меня — равно Мариинский театр. Это моя альма-матер, где я родилась и выросла как артист, где я почерпнула 80% того, чем сейчас являюсь, и я очень благодарна нашему театру. У нас невероятный репертуар и не блоковая, а репертуарная система спектаклей. Для молодого певца – это настоящий кладезь: можно многое попробовать, выучить, исполнить.
Кстати, есть партии, которые я выучила, а они мне не подошли. Например, я очень долго учила Виолетту в «Травиате» — и все-таки моему голосу она не подходит, нехорошо на нем сказывается. Было так обидно, но что поделать.
Сейчас хочу спеть Манон Леско, потому что мне кажется, что эта героиня очень моя и по голосу, и по характеру, и вообще Пуччини хорошо ложится на мой голос. Очень интересно спеть «Эльзу» в Лоэнгрине. Лиза, которую я еще не пела в Мариинском, – одна из моих любимых партий репертуаре, а наш спектакль «Пиковая дама», кстати, снова работа Алексея Степанюка, один из первых что я видела в Мариинском, приходя в зал студенткой, и один из самых любимых в репертуаре театра. Много желаний и планов, список все увеличивается.
– Из нашего разговора получилось, что жизнь оперного артиста Мариинского театра – это жизнь, полная ограничений.
– Скорее, не ограничений, а самоконтроля. В первую очередь нужна дисциплина. Я прекрасно понимаю, что если не высплюсь, буду нервничать, мало или много поем, то голос будет звучать плохо. Всегда и во всем нужна золотая середина. Наша жизнь подчинена тому, чтобы сохранять физическое и ментальное здоровье. Наш инструмент – это мы сами, струны и мундштуки не поменять. Нужно о себе заботиться, нести себя, а чтобы было, что нести, нужно себя наполнять, чтобы было что показать требовательному зрителю Мариинского театра.
Беседовала Маргарита Донникова