- Как тебя зовут? - спросила женщина. - Ты кто?
- Азат, - ответил мужчина. - Никто.
- Водку пьешь, Никто? - Она налила в пластиковые стаканчики водку. - За знакомство.
Азат выпил залпом и снова склонился над тарелкой.
Он был высоким, сухощавым, белозубым и немногословным. Подошел во дворе к Лере, копавшейся в двигателе своего старенького «лендровера», и сказал: «Дай-ка». Через час машина снова была на ходу. Лера пригласила его к себе: «Перепачкался весь, прими душ». Когда он вышел из ванной, Лера прищурилась: у мужчины была красивая мускулатура, длинные крепкие ноги и мощная гладкая грудь. Лера предложила ему поужинать вареными макаронами и жареной колбасой.
- Человек не бывает никто, - сказала Лера, снова наливая в стаканчики. - Даже кошка и та — кошка.
- У тебя нет кошки, - сказал Азат.
На запах еды пришла дочь — толстоногая рослая девушка лет шестнадцати-семнадцати, с крашеными черными волосами, все лицо в пирсинге — губы, нос, брови, на шее татуировка, на руках браслеты, все пальцы унизаны кольцами. На ней была короткая черная майка с пауком и шорты, обтягивавшие крепкие ягодицы.
- А это моя Оливия, - сказала Лера.
- Никакая я не Оливия, - сказала девушка. - Что ты все врешь и врешь, а?
- Оливия, - повторила Лера. - Не любит своего имени. А ее отцу нравилось...
- Ну что ты врешь, а? - Девушка вся передернулась. - Никакого отца у меня не было. Не было. Никогда не было. Я из плесени завелась, как моль завелась.
- Трудный возраст, - сказала Лера. - Стихи пишет...
Оливия плюнула в тарелку, грохнула стулом и вышла.
- Непочатая девушка — нет ничего хуже, - сказала Лера. - А у тебя дети есть, Азат?
- Нет. Были, теперь нет.
- Врешь, конечно. Все вы врете. В Киргизии у тебя жена, дети, а в Москве ты холостяк. Все вы такие, черные.
Азат промолчал.
- Оливия — красивое же имя, - сказала Лера. - А ей не нравится. Ей ничего не нравится. Я все ради нее делаю, а ей — не нравится. Злая как змея.
- Змеи не злые, - сказал Азат. - Они змеи.
Лера вздохнула.
- Ляжешь здесь, в кухне. Завтра-послезавтра освободится мужское место — займешь, а пока — в кухне. Помоги-ка.
Пока она мыла посуду, Азат разобрал кухонный стол и расстелил на полу матрац. Лера принесла одеяло, простыню, выключила свет и заперлась в ванной.
Азат не спал, когда она вернулась и легла рядом, горячая, влажная и пахучая.
- А ты ничего, - прошептала она. - Что значит — Азат? Валерия — это значит сильная, здоровая, я такая и есть, а Азат — что значит?
- Просто Азат, - сказал он, проводя рукой по ее животу. - Имена ничего не значат.
Сорокадвухлетняя Лера Ярошевская была крупной, рыхловатой и белокурой. Когда-то она работала в психоневрологическом диспансере, защитила диссертацию, вела семинары в мединституте и палату в инстиутской больнице, а когда наступили смутные времена, занялась лечением алкоголиков на дому. Выставила свой телефон в интернете, ей звонили, она приезжала по указанному адресу, выводила человека из запоя, получала гонорар.
Денег все равно не хватало, и она стала сдавать квартиру гастарбайтерам. Установила двухэтажные нары, на полу свалила матрацы. В одной комнате жили восемь женщин, в другой — мужчины. Все они были торговцами с Кандауровского рынка, расположенного неподалеку.
Лера ночевала в кухне на полу.
Третью комнату не трогала — там жила Оливия. Ради нее, ради их будущего Лера была готова терпеть неудобства, откладывая и откладывая деньги.
С жильцов она брала по-божески — пять тысяч с человека в месяц. Плюс те деньги, которые ей платили за выведение из запоя. В разных банках у нее были счета в рублях, долларах и евро. Мало-помалу суммы росли, мечта становилась все ближе: Лере хотелось отправить Оливию в Оксфорд и купить дом в Испании, неподалеку от Марбельи, дом с террасой, с которой она будет любоваться средиземноморскими закатами, потягивая риоху.
А пока — пока приходилось терпеть. Терпеть эти запахи, утреннюю толчею в кухне, очередь в туалет и ванную, терпеть вечернюю толчею, склоки подвыпивших жильцов, приставания мужчин. Иногда ей везло — среди постояльцев находился нормальный мужчина, который становился постоянным партнером хозяйки и следил за порядком в доме. Но рано или поздно эти мужчины не выдерживали — начинали приставать к Оливии, и Лере приходилось гнать партнера взашей. Она просила дочь пореже выходить из своей комнаты, одеваться не так вызывающе, но Оливия в ответ только презрительно фыркала. Она ненавидела мать, ненавидела всех этих вонючих торговок, всех этих липких мужчин. Ей хотелось другой жизни, какой угодно, лишь бы не такой, как эта.
Особенно люто она ненавидела тех мужчин, которых мать делала своими любовниками. Уже после первой ночи эти мужчины начинали вести себя как хозяева, покрикивать на жильцов, совать свой нос куда не надо и по-отечески покровительствовать Оливии, хотя она прекрасно понимала, чего на самом деле они от нее хотят.
Азат не был похож на прежних любовников матери: он не пил, не корчил из себя хозяина и почти не обращал внимания на Оливию. С нею он был вежлив, сух, деловит, как и с остальными, никогда не повышал голос, но всегда добивался своего. Люди слушались его чуть ли не с удовольствием. Азат говорил по-русски правильно, почти без акцента. Он умел чинить электропроводку, водопроводные краны, он отремонтировал ноутбук Леры и собрал из какого-то старья проигрыватель для виниловых дисков, о котором давно мечтала Оливия.
У Азата было высшее образование, в своей Киргизии он работал ветеринарным врачом. Это обрадовало Леру: ветеринар — все равно врач, который легко научится выводить алкоголиков из запоя. Они стали работать на пару. Вскоре Азат купил подержаную машину, теперь они могли выезжать по разным адресам, что увеличивало их общий доход вдвое. Вечером Азат сдавал выручку Лере.
После ужина Лера принимала душ, Азат раскладывал матрац на полу в кухне, а Оливия надевала наушники, чтобы не слышать стонов и всхлипов матери.
Оливия не верила Азату. Она ждала, когда же он сорвется. Но он не срывался. Что бы она ни вытворяла, он только смотрел на нее своими непроницаемыми черными глазами и молчал. По ночам, когда Лера спала, Оливия приходила в кухню. Она наливала воды из кувшина в кружку и поворачивалась к Азату, чтобы он мог рассмотреть ее голое тело, ее бедра и грудь. В ее пупке поблескивало колечко с камешком. Оливия презрительно улыбалась. Азат переворачивался на живот и натягивал одеяло на голову.
Лера чуяла неладное и как-то предупредила Азата: «В детстве она наблюдалась у психиатра: было подозрение на эпилепсию. Но тогда обошлось...»
Лера почувствовала недомогание, ее обследовали и уложили в больницу.
Тем же вечером Азат навестил ее.
- Надо же, - сказала Лера. - Родной дочери мать по херу, а киргизу не по херу.
- Тебя скоро выпишут, - сказал Азат. - Полечат и выпишут.
- Знаю. - Лера отвернулась к стене. - Это нервное. Я-то знаю. Надо управлять всем этим... этим ужасом... а я не умею... не научилась... я — врач-невролог, а не научилась... хлопну водки — вроде легче... характер такой... жизнь такая... а ты? Тоже водкой?
- Нет, - сказал Азат. - Лампочкой.
Лера повернулась к нему.
- Лампочкой, - повторил Азат. - Закроюсь в комнате, суну лампочку в носок — и молотком... или кулаком...
- Надо же. - Лера улыбнулась. - А зачем закрываться?
- Чтоб никто не видел.
- Надо же... а в Киргизии есть лампочки?
- Есть, - сказал Азат. - Когда мне совсем плохо, я бью лампочки. Бью и бью, пока стекло не превратится в порошок. Потом выбрасываю.
- Носков не жалко?
- Не жалко.
- И что?
- Ничего. Легче становится.
- И много лампочек разбил?
- Восемь.
- И все помнишь? Каждую?
Азат кивнул.
- Надо же... - Лера помолчала. - Ты там поосторожнее с Оливией, Азат. Она сейчас запросто может себя разбить... как лампочку... разобьет — не склеишь...
- Она взрослая...
- Нет, - сказала Лера. - Она пока никто. Прежде чем стать человеком, человек становится зверем... иногда... чаще, чем мы думаем, киргиз... Поэтому я и говорю: побереги ее. У меня никого нету, кроме нее. Ты не в счет, ты же понимаешь. Ты честный человек, должен понимать: ты не в счет. Твои киргизские лампочки в счет, а ты — нет. - Усмехнулась. - Про лампочки не соврал?
- Нет.
- Восемь киргизских лампочек... надо же... это не лампочки, Азат, а любовь...
- Это лампочки, Лера. Лампочки.
- Одна лампочка — это лампочка, а восемь — это любовь.
- У меня ничего не получится, Лера, - сказал Азат. - У меня была семья, она погибла, я не смог... у меня правая рука дрожит, когда я... я на том свете живу...
- Тот свет — тоже свет.
- Лера...
- Потом расскажешь. - Лера помолчала. - Поцелуй меня, Азат.
Он поцеловал ее и ушел, придерживая правую руку левой.
Врач сказал ему, что Лере осталось жить полтора-два месяца.
Домой он вернулся поздно, постояльцы уже спали на своих нарах и тюфяках.
Азат включил в кухне свет и увидел Оливию. Она разложила матрац, взбила подушки, легла под одеяло и закрыла глаза.
- Нет, - сказа Азат. - Иди к себе.
- Нет, - сказала Оливия, не открывая глаз. - Я буду спать здесь.
Азат выключил свет и лег в коридоре, подложив под голову ботинки.
На следующий день Оливия подралась с Николаем, рослым белокурым парнем. Николай утверждал, что Оливия предложила выпить, а потом сама стала раздеваться, но когда парень попытался обнять ее, ударила его будильником по голове. Будильник разлетелся вдребезги, детали — все эти колесики и пружинки — рассыпались по полу, на лбу у Николая кровоточила рана. Оливия билась в истерике, кричала, что «этот хохол» хотел ее изнасиловать. Азат втолкнул Оливию в ее комнату, закрыл дверь и велел всем спать.
Оливия больше не приставала к Азату и вообще вела себя тихо. Правда, домой стала возвращаться поздно, очень поздно, и от нее пахло вином. Проходила в свою комнату, не глядя на Азата, и поворачивала ключ в замке.
Азат мотался по вызовам, ставил капельницы алкоголикам, вечером навещал Леру. Ей становилось все хуже. Она рассказывала Азату о доме в Марбелье, о террасе, с которой так хорошо любоваться средиземноморскими закатами, потягивая риоху, и всякий раз говорила: «Риоха — это красное вино. Риоха». И Азат кивал: «Риоха».
Утром, накануне выписки Леры из больницы, участковый инспектор полиции вызвал Азата во двор, молча проводил между гаражами к заброшенной фабрике, растолкал людей, раздвинул кусты и спросил:
- Ваша?
Оливия лежала на боку, босая, лицо ее было в чем-то черном.
- Где туфли? - спросил Азат. - Замшевые, с цепочкой.
- Не было, - сказал участковый. - Никакой цепочки не было.
Лера только вздохнула, когда узнала о смерти дочери. Сил у нее уже не было — похоронами занимался Азат.
Вернувшись с поминок, они сразу легли спать.
- Выключи свет, - сказала Лера. - Хочу в последний раз полежать голой с мужчиной, но не хочу, чтоб ты меня видел.
Азат выключил свет.
Лера выпила лекарство — Азат слышал, как булькала в ее горле вода, - и легла рядом.
- Ты обещал про лампочки, - сказала Лера. - Расскажи про лампочки.
Он стал рассказывать о своей первой лампочке, которую завернул в носок и разбил. Это случилось в тот день, когда погибли его родители, старшие сестры и дедушка. Соседи говорили, что их убили узбеки. Мы жили в Узгене, сказал Азат. Тогда там погибло много киргизов и узбеков. Азата не было дома — это его и спасло. И младшего брата Бахи тоже не было дома. Через несколько дней они вернулись в Узген, похоронили родных и уехали в Ош, к тетке. Азат поступил учиться на ветеринара, а Баха заканчивал школу. Жилось плохо, бедно. Баха познакомился с турками, они уговорили его принять ислам, после этого он уехал в Турцию, окончил исламский университет, женился на красавице Арзу. Но детей у них нет, и неизвестно, когда будут. Зимой молодые живут у родителей Арзу, а с весны до ноября работают аниматорами в Анталье. Развлекают отдыхающих — немцев и русских. Арзу танцует, а Баха — он на все руки мастер. Гимнастика, волейбол, футбол... даже уроки турецкого языка дает желающим... Платят мало, и деньги Баха и Арзу не тратят, откладывают. Спят в подвале, едят украдкой — в отеле им запрещено обедать на виду у отдыхающих. Хлеб, брынза, огурцы, чай — вот и весь рацион. В ноябре возвращаются к родителям Арзу, чтобы кое-как пережить зиму в Стамбуле, а весной — опять за дело, опять по отелям. Баха не хочет возвращаться в Киргизию, ему страшно. Азат окончил институт, женился на хорошей девушке, которая работала медсестрой, у них родились две девочки. Азат хорошо зарабатывал: ветеринар на селе — важный человек. Они жили в Ферганской долине. Но два года назад узбеки и киргизы снова начали убивать друг друга. Они убили жену Азата и его дочерей. В живых остался только котенок. Только котенок остался в живых. Одни котенок. Приблудный котенок выжил, а жена и дети — нет. Котенок. Серый котенок. Маленький котенок. Сердце Азата закрылось. Соседи говорили, что он должен отомстить убийца-узбекам, но Азат не стал этого делать. Он похоронил семью, взял котенка и поехал в Ош. Тетка помогла устроиться шофером к одному важному человеку, но важного человека вскоре убили бандиты, и тогда Азат решил уехать насовсем. Он разбил восьмую лампочку и уехал в Россиию, оставив котенка у тетки...
- Маленький, - сказал Азат. - Жалко его.
- Жалко, - сказала Лера. - Никого и ничего не осталось. Даже Бога. В церковь хожу, а что такое любовь — не знаю. Обними меня, Азат. Когда-то я думала: если обнять любимого крепко-крепко, он не умрет. А теперь у меня никого — ни дочери, ни любимого, только ты, только киргиз приблудный. Обними меня, Азат. Крепко-крепко.
Азат обнял ее.
- Крепче, - прошептала Лера. - Еще... еще...
Азат обнимал ее все крепче, пока она не затихла, а когда она затихла, он встал, вывернул из люстры лампочку, сунул ее в носок и прихлопнул толстой книгой.
- Девять, - сказал он шепотом.
Вернулся под одеяло, снова обнял Леру — ее обнищавшее тело было холодным — и впервые за два года заснул крепким сном. Он хотел, чтобы ему приснился котенок, и ему приснился котенок.