Эта история о том, как у тёщи для зятя и ступа доит, и как на эту ступу смотрит ревнивый тесть.
За что такая беда?
Светлана Захаровна – тёща у нас заслуженная, с солидным тёщинским стажем, потому как первым зятем обзавелась ещё четверть века назад, когда первую дочку замуж выдала. А потом и пошло. Дочек-то у неё ни много, ни мало, пятеро, муж её, Анатолий, любил жёнушку без памяти и детишек строгал старательно, всё до сына хотел дострогаться, да что-то не сошлось на небесах, не смог Анатолий смастерить сына.
Когда жена, показавшись в окне второго этажа родильного дома, в пятый раз прокричала: «Дочка!», он обречённо махнул рукой, никого не постеснявшись, по-деревенски кудряво выругался и пошёл, надвинув кепку на самые глаза, будто старался их от стыда спрятать, его знакомым со стороны показалось, что в этот момент к своей пышнотелой супружнице утратил он всякий мужской интерес.
Так, вроде бы, всё и случилось. Только так да не так. Пока они последнюю Наташку на ноги ставили, старшие дочки одна за другой начали замуж выскакивать, вот тебе и сыновья долгожданные пошли, парни один к одному, высоченные и здоровенные, как дубы. Сам-то Анатолий росточка небольшого, в плечах узок, рядом с такими богатырями смотрится, как подросток. Гляжу тут недавно, сидит он на лавочке под передним окошком, смолит одну сигаретку за другой, не удержалась, подошла и спросила:
- Чего, Толя, хмурый такой, чем опечален, не со Светой ли разругался?
- Да нет, что ты, чего нам делить на старости-то лет? Придумала тоже…
- Так в чём дело? Приболел?
- Язык, как помело, ты хоть сплюнь! Я и отродясь-то баливал? Нет? Вот и не городи чего ни попадя…
Пытаюсь шутить, чтобы сгладить бестактность последнего вопроса, задевшего моего собеседника почему-то за живое:
- Али Светлана тебя разлюбила? Постарел, может, орел?
Он оживляется на минуту, смотрит на меня выжидательно, пытаясь определить, уж не догадалась ли я о причине его печали, потом крякает, поёживает плечами и говорит:
- А вот тут ты, пожалуй, в точку попала, хоть и не знаю я, что тебе ответить. Понимаю, что глупость в голове завелась, а разум мой, как невидимка, работает и работает, подкидывает мыслишки одну поганее другой… Скажу, так не поверишь… Вон, солнышко на небе, а у меня в голове темно. Да как бы только в голове, в душе-то тоже темно, и никак не рассветает… Мы ведь с моей Светкой с детства любовь крутили, на одной улице выросли, одной тропинкой в школу бегали, я всегда знал, что она – моя звезда, и никогда в ней не сомневался, да она и повода не давала. И я, работал, как вол, получку ей всю до копеечки приносил, ни в чём её не ущемлял и никогда не обижал, и она меня не обижала. Была, правда в нашей жизни одна закавыка, да ты знаешь, об этом все знают…
- О чём ты, Толя?
- Как о чём? О том, что Светлана мне одних девок нарожала…
- Ну, и что?
- Так ведь и я о том же… Ну и что? Я ведь не император, мне что, власть по наследству передавать? Нет, конечно, не скрою от тебя, парня хотелось, фамилию бы ему мою Воскресенскую дальше по жизни нести, таку ведь не грех и потомкам передать, верно? Потому завидовал я плодовитым мужикам, случалось, и обидно порой бывало, но ведь в этом деле не только её вина, а больше, пожалуй, моя. Бабе ведь что положил, то она и носит… Пять девок… Не знаю, за что послал Господь такую беду…
Дорогая тёщенька
- Толя, да какая же это беда? С ума сошёл, городишь, сам не знаешь чего. Дочки у вас одна к одной, умницы и красавицы, и замуж их нарасхват берут, и семьи у них хорошие…
- Всё так, я себе загадал: старуха-смерть меня не скосит, пока я на Наташкиной свадьбе «Горько!» не покричу… Пока песен во всю глотку не напоюсь…
- Напоёшься, обязательно напоёшься, вместе со Светланой и затянете, у вас же вон какие голоса… Голосищи! Всю молодость в самодеятельности. Гармонь-то ещё в руки берёшь?
- Редко… Для песни радость нужна, а у меня что-то последнее время на душе темно, я тебе уж говорил… Держусь, держусь, да, наверное, всё-таки ей однажды всю свою обиду выскажу.
- Да что за обида-то? Скажи, не утаивай!
Анатолий умолкает, низко наклоняется к земле, будто прячет от меня вот-вот готовые навернуться слёзы. Потом вздыхает, распрямляется и говорит каким-то чужим, обречённым голосом:
- Ревность у меня…
- С ума сошёл! - не удержавшись, восклицаю я. - Какая ревность? Лет-то вам по сколько, забыл?
- Чего это забыл? Только при чём тут года, скажи?
Анатолий проводит ладошкой по совершенно седому, коротко постриженному ёжику на голове и тяжко вздыхает:
- Не поверишь? К зятьям я её ревную…
Я закатываю глаза и всплескиваю руками:
- Белены объелся, старый?
- Нет, ты меня не поняла, я же не так, как все мужики, ревную, я по-другому… Речь не о телесной ревности, а о душе… как бы тебе это объяснить?
Представляешь, вот лежит она ночью на соседней кровати, охает, бедная, все суставчики у неё болят, пчелиным подмором то и дело ноги-руки натирает, вижу, мучается баба, жалею её, вздохнуть боюсь, только бы, не потревожить, думаю, раньше бы меня не померла, чего я без нее делать-то буду? И так до самого утра лежу, как мышь, в страхе маюсь. А утром неожиданно приезжает который-нибудь зять, а то и все четыре. И сразу у моей Захаровны все хвори побоку, будто солнышко в дом заходит, и на улице сразу проясняется, вскакивает она, как молодая и, гляжу я, а глазам не верю: начинает моя Захаровна у печки колдовать.
Смотрю, смотрю на неё то одним глазом, то сразу двумя, ёлочки-палочки, тёщины скакалочки, не моя баба, ей Богу не моя, другая, хоть голова и прежняя, вся под серебро, и формы пышные никуда не девались, а нет, другая, да и всё. Гляжу, как она в подполье то и дело прыгает и не охнет ни разу, ещё песню какую-то мурлычет, сама того не замечает. А я удивляюсь, мне чего еще делать-то, на что думать? На хорошее, ведь, не думается. Вот я и печалюсь. Для меня она, значит, старуха, а для зятьёв своих «дорогая тёщенька»…
Вон на заднем крылечке обеды развели, мясо жарят-парят, а я не пошёл, чего я там не видал? Все их разговоры мне давно знакомы, она начнет опять перед ними сю да сю, а у меня на сердце досада, так этого она не замечает, не пойду!
Два голубка
Анатолий умолкает, а я, не умея утешить его, думаю о том, какую злую игру может затеять любящее сердце. Да не в молодости ведь, когда ревность даже очень крепкую семью разрушить может, а теперь-то уж, ведь сумерки жизни на пороге, вот-вот и в дальнюю дорогу в один конец… Только представить это, так озноб по коже…
Неожиданно из-за угла дома показывается Светлана. Понимая, что я тут незваная, а может, и нежеланная гостья, спешу повернуть на дорогу, сделав вид, что просто прохожу мимо. Слышу, как Светлана ещё издали кричит:
- Куда ты, радость моя, запропастился? Мы тебя ждём – ждём… А ты вон куда забрёл… А я-то, ворона, с той стороны всю луговину исходила, думала, что ты к реке спустился, нигде не нашла, запереживала уж. Каждый раз всё у тебя какие-то фокусы, валяешь дурака, как мальчик. Знают все, что пока тебя не найду, обедать не начнём… А ведь люди с дороги, давай, поторопись…
И пока я шла до соседского дома, всё слышала её негромкое и незлобивое воркование, а, потом, оглянувшись, увидела, что сидят они на скамеечке рядышком, будто два голубка. Положил Анатолий свою седую голову на её пышную грудь, и понятно мне сделалось, что ушла его ревность за высокие горы, за синие моря, и печаль, что терзала его сердце, улетучилась вместе с ней. И слава Богу.
Дорогие читатели! Благодарю за лайки, комментарии и репосты!