Книга Марины Влади «Владимир, или Прерванный полёт» - биография-миф, «мой Высоцкий», её, Маринина правда о гении и беспутстве, эпизоды-указатели в дыму былого, следуя которым, порой видишь не самую достоверную картину жизни Владимира Семёновича.
Иные фрагменты провоцируют острое недоверие к прочитанному.
«Однажды вечером ты возвращаешься поздно, и по тому, как ты хлопаешь дверью, я чувствую, что ты нервничаешь. Я вижу тебя из кухни в конце коридора. Ты бросаешь пальто, кепку и большими шагами направляешься ко мне, потрясая какой-то серой книжкой. «Это слишком! Ты представляешь, этот тип, этот француз — он все у меня тащит! Он пишет, как я, это чистый плагиат! Он
хорошо изучил мои песни, а? Негодяй! И переводчик мерзавец, не постеснялся!»
Для сильных чувств, которые испытывает Высоцкий, ругательства слишком облегчённые, не ругань, а литературщина, но, допустим, именно так бранился поэт в присутствии любимой женщины. Странно, что Марина не может прочитать имени поэта на обложке. Откровенную театральность всей этой сцены усиливает следующая ремарка:
«<…> ты очень быстро пролистываешь страницы. Потом начинаешь ходить взад-вперёд по квартире и, ударом ладони подчёркивая рифмы, ты цитируешь мне куски, которые тебя больше всего возмущают.
Я начинаю хохотать, я не могу остановиться. Задыхаясь, я наконец говорю, что от скромности ты, по-видимому, не умрёшь и что тот, кто приводит тебя в такое бешенство, не кто иной, как наш великий поэт, родившийся почти на целый век раньше тебя, - Артюр Рембо. Ты открываешь титульный лист и краснеешь от такого промаха».
Литературовед Владимир Новиков осторожно замечает:
«Нисколько не сомневаясь в подлинности изложенного в книге эпизода, нельзя не задаться вопросом: откуда Высоцкий мог знать, что читает именно «француза», что у книги есть переводчик, если он не видел титульного листа?»
Добавим от себя: а главное, что же это за серая книга?
Странный эпизод с лже-плагиатором мог произойти не раньше 1969 года, когда у поэта и Марины появилась крыша над головой - они стали жить у матери Высоцкого, Нины Максимовны, и не позже 1971-го – в тот год была написана песня «О фатальных датах и цифрах», где есть такие строки:
Задержимся на цифре 37! Коварен Бог -
Ребром вопрос поставил: или - или!
На этом рубеже легли и Байрон, и Рембо,
А нынешние как-то проскочили.
Автор знает не только имя «француза», но и сколько лет тот прожил. Какую же книгу мог показывать Марине Высоцкий?
Только одну – изданный в 1960 году Гослитиздатом (впервые в Советском Союзе, следующий выйдет только в 1982-м в серии «Литературные памятники») сборник стихов Артюра Рембо со вступительной статьёй Павла Антокольского. Он же перевёл большую часть стихов – их, вполне заслуженно, называли одним из высших достижений русского поэтического перевода.
Можно ли спутать авторство, принять стихи Рембо за строки, написанные Высоцким? Например, вот эти – ну, чем не начало одной из его баллад?
На чёрных виселичных балках
Висят лихие плясуны.
Кривляясь в судорогах жалких,
Танцуют слуги сатаны.
(Бал повешенных)
Или, допустим, эти (конечно, если слово «французским» заменить на «российским»)?
По всем французским бездорожьям,
Где спят погибшие вчера,
Не правда ли, - давно пора! –
Всем странникам и всем прохожим
Прокаркай, ворон, и провой
По долгу службы вековой!
(Вороньё)
Сравним со стихами Высоцкого, близкими по трагическому мироощущению и по стихотворному размеру:
Штормит весь вечер, и, пока
Заплаты пенные латают
Разорванные швы песка,
Я наблюдаю свысока,
Как волны головы ломают.
И я сочувствую слегка
Погибшим им - издалека.
……………………..
Так многие сидят в веках
На берегах - и наблюдают
Внимательно и зорко, как
Другие рядом на камнях
Хребты и головы ломают.
Они сочувствуют слегка
Погибшим, но - издалека.
У Высоцкого место действия – берег моря, у Рембо локация более обширна; помимо «французского бездорожья», это «мёртвые деревни», «нагие поля», «пожелтевшие реки», «погосты», «чёрные рвы» и «ямины». Почти все они, так или иначе связаны с темой смерти и погребения. Сам Господь должен поднять в небо воронью стаю, которая своим криком напомнит французам о павших на войне, напрямую нигде не названной.
Вороньё Рембо несёт вековую службу, пробуждая память о погибших, не испытывая при этом к ним никаких чувств. Неведомые «многие» Высоцкого веками наблюдают за тем, как одних обречённых на смерть сменяют другие, сочувствуют всем – но издалека. Соотечественники Рембо называли стихотворение «патриотическим», стихи Высоцкого полны той же горечи, что и слова Екклесиаста.
Где легче всего обмануться с авторством (если бы стихи не были столь известны), так это в «Пьяном корабле» Рембо.
Море грозно рычало, качало и мчало;
Как ребенка, всю зиму трепал меня шторм.
И сменялись полуострова без причала,
Утверждал свою волю солёный простор.
………………………………….
Я узнал, как в отливах таинственной меди
Меркнет день и расплавленный запад лилов,
Как, подобно развязкам античных трагедий,
Потрясает раскат океанских валов.
И в самом деле, можно не просто представить, но, кажется, даже услышать, как Высоцкий пропел бы: «Мор-р-ре гр-р-розно р-р-рычал-л-ло, качал-л-ло и мчал-л-ло…», «Мер-р-ркнет день и р-р-расплавл-л-ленный запад л-л-лилов…»
Юрий Карякин, одним из первых написавших о феномене Высоцкого, обратил внимание, насколько певучи, протяжны его строки, как удаётся ему тянуть не гласные, а согласные звуки.
«Он так любил Слово. Он и буквы, звуки любил, все до единого, а некоторые особенно: л-л-л… р-р-р… ю-у-у… Каким-то чудом у него и согласные умели, выучились звучать, как гласные, иногда даже сильнее. И даже становились как бы слогом, образуя особую рифму.
Слова, звуки у него сгущаются, концентрируются, взрываются, так что их не только видишь уже, но они словно становятся объемными, скульптурно напряженными, осязаемыми — кажется, дотронуться можно».
Звуки у Рембо - не пластика, а живопись, цветовая палитра, краски в их чистоте и звонкости. Его сонет «Гласные» - мастер-класс символизма, причём наставнику в ту пору, когда появились на свет эти стихи, не исполнилось и семнадцати.
В том же 1871 году был написан «Пьяный корабль», вызывающий самые восторженные оценки у биографа Рембо, месье Пьера Птифиса (и не у него одного):
«<…> эти прекрасные стихи, которые предстают перед нами подобно симфонии, стремительно летящей через зеленоватые морские глубины к девственным просторам межзвездного Эфира, чтобы в конце снова низвергнуться в пучину горького отчаяния. Какое точное отражение собственной судьбы!»
Случайно так совпало, или не случайно, но спустя сто лет, в 1971 году русский поэт Владимир Высоцкий написал «Балладу о брошенном корабле» - собственную версию судьбы прежде вольного, пьяного от безграничных надежд, но внезапно севшего на мель судна. Оба корабля остались без команды: у Рембо всех перебили индейцы, у Высоцкого матросы бежали.
И погоду, и случай безбожно кляня,
Мои пасынки тучей бросали меня.
Пьяный корабль понесло дальше, брошенный – не мог сдвинуться с места, оба пострадали от бурь и ветров.
Сквозь гнилую обшивку сочилась волна.
Якорь сорван был, руль переломан и выдран <…>
(Пьяный корабль)
Задыхаюсь, гнию — так бывает:
И просоленное загнивает.
Ветры кровь мою пьют и сквозь щели снуют
Прямо с бака на ют - меня ветры добьют!
Я под ними стою от утра до утра,
Гвозди в душу мою забивают ветра.
(Баллада о брошенном корабле)
Яркие, почти натуралистические детали разложения, разрушения корабельной плоти повторяются чуть ли не дословно. Рембо пишет про «соль, разъевшую виснувшие паруса», у Высоцкого эта картина ещё отвратительней:
Мои мачты – как дряблые руки,
Паруса – словно груди старухи.
Сходство стихов французского и русского поэта усиливается невероятно, когда читаешь в переводе Антакольского практически прямую цитату из песни Высоцкого «Сыт я по горло, до подбородка…»:
Пусть мой киль разобьет о подводные камни,
Захлебнуться бы, лечь на песчаное дно.
(Пьяный корабль)
Измученный бытовухой, пьянством, бабами и пониманием, что жизнь складывается как-то не так, герой Высоцкого просит, сам не зная у кого: «Лечь бы на дно, как подводная лодка…» Видевший все чудеса, открывший тайны всех океанов Пьяный корабль Рембо ищет не автономного существования - «И позывных не передавать» - но покоя.
Надоела мне зыбь этой медленной влаги,
Паруса караванов, бездомные дни,
Надоели торговые чванные флаги
И на каторжных страшных понтонах огни!
(Пьяный корабль)
Для профессора Николая Балашова, автора диссертации «Эволюция творчества Рембо» знаменитый «Пьяный корабль» - «это песнь о корабле без руля и ветрил, носящемся по морям, наслаждающемся своим свободным бегом и красотой меняющихся пейзажей, возможностью постижения неведомого <…>»
Пьяный корабль заканчивает свой путь – итоги неутешительны:
Слишком долго я плакал! Как юность горька мне,
Как луна беспощадна, как солнце черно!
Стихи предсказывают будущее самого Рембо.
Ещё раз дадим слово биографу:
«Старый корабль, сбитый с пути фантастическими видениями, отчаянно призывает свою погибель <…>
Этот «Пьяный корабль», который должен был стать началом нового Рембо, предвестником других гениальных стихов, по сути являлся уже его лебединой песней».
Бег Пьяного корабля – это движение без осознанной цели, свойственное европейской мысли, и в девятнадцатом, и особенно в двадцатом веке. Деконструкция без созидания, зыбкость без прочности – герой, видевший всё на свете, уходит во тьму. Брошенный корабль ждёт другая судьба.
Будет чудо восьмое! И добрый прибой
Моё тело омоет живою водой,
Моря божья роса с меня снимет табу,
Вздует мне паруса, будто жилы на лбу.
В чём урок воскрешения подгнивавшего, словно Лазарь, Брошенного корабля? Ему предстоит занять своё место среди живых, а ведь ни один быстроходный корабль добровольно не поделится с ним ни командой, ни грузом. Воскресший из мёртвых по учению Нового Завета сталкивается с действующим ветхозаветным Законом и встаёт перед выбором, как жить дальше: по Закону или по благодати?
Близкий друг Высоцкого, художник Михаил Шемякин даёт более прозаичную трактовку. Он считает, что баллада была написана после очередного длительного запоя, когда Высоцкого отстранили от спектаклей, а его роль отдали другому актёру.
Без меня продолжался великий поход.
На меня ж парусами махнули.
(Баллада о брошенном корабле)
Такие эпизоды повторялись достаточно часто, так что нежелание «корветов» и «фрегатов», коллег-актёров по первому требованию уступать место шальному кораблю-одиночке вполне объяснимо.
Эту балладу Шемякин проиллюстрировал и дал описание:
«На рисунке «убитый горем», изрядно подвыпивший Володя; в пьяном угаре чудится ему плывущий по грязной скатерти столовки призрачный истрёпанный корабль с алыми растерзанными парусами».
Алкогольный трип – всего лишь один ключ, который позволяет прочесть смыслы, заложенные в «Балладе о брошенном корабле». Биографические пересечения Высоцкого и Рембо тут, несомненно, есть. Однако реестр общих мотивов, связывающих судьбы и тексты двух поэтов, гораздо обширнее.
Продолжение следует.