Все имена и фамилии вымышлены, любые совпадения случайны.
Артобстрел закончился недавно. Из щелей между брёвен, на пол блиндажа, ещё сыпались струйки земли.
Напротив командира батальона, подполковника Фокина Степана Лукича, за импровизированным столом, сооруженным из снарядных ящиков, сидел грязный, закопчённый, в порванном мундире, обер-лейтенант Вермахта. За его спиной стоял конвоир, с широким крестьянским лицом, улыбался во весь рот, и постоянно повторял: – Перебещщик ён, товарищ командир! Як куль с картохой на голову свалился, чуть шею не заломал. Так я приголубил яво с испугу, чтоб смирным был, немчура чертова! На скуле и под глазом пленного наливался огромный синяк.
– Говорыть, русскай ён!
- Стоп, стоп, ефрейтор, откуда немецкий знаешь?
- Дык, какой немецкай! По- нашенски он шпарыть!
- Таак! Ладно. Разберёмся. Свободен, ефрейтор.
Что-то неуловимо знакомое показалось в лице перебежчика. Мужественные, словно высеченные из камня черты лица, прямой, открытый взгляд. "Определенно, я его где-то видел",– не давала покоя назойливая мысль.
- Вы говорите по-русски? - напряженно всматриваясь в обер-лейтенанта, спросил комбат .
- Я русский, господин оберст- лейтенант.
- Во первых, я не оберст- лейтенант. Извольте называть меня – подполковник. Во вторых, какого черта вы вырядились в этот мундир, если утверждаете, что русский? Вы что, бежали из плена в немецкой форме? Да почему я должен все сведения тянуть из вас клещами?! Отвечайте по порядку! Ваша фамилия, воинское звание?
- Обер- лейтенант Рихтер Валентин Рудольфович.
И Степан Лукич вспомнил всё.
Тысяча девятьсот восемнадцатый год. Младший унтер-офицер Фокин, состоял ординарцем при штабс-капитане Рудольфе Николаевиче Рихтер. В полку полный раздрай. В расположении снуют какие-то посторонние люди, агитируя за большевиков. Неделю назад, полковника Васнецова, выступающего на солдатском митинге, осатаневшие от войны, опьяненные анархией солдаты, подняли на штыки за призывы к дисциплине и верности присяге. Теперь полком командует представитель большевиков- фельдфебель Трухнин, односельчанин и друг Степана Лукича. Боеспособный, некогда получивший похвалу из уст самого Императора, полк, превратился в разбойничью вольницу. Многие офицеры, плюнув на такую «безнадёгу», по тихому, самовольно покинули подразделения в поисках своей нелёгкой доли. Самые ревностные служаки остались в полку. Ходили потерянные и угрюмые, ожидая своей участи. Некоторые, отчаявшись, и ничего не понимая в происходящем, перешли на сторону большевиков. Двоих поручиков – отказников, не церемонясь, отвели к оврагу и расстреляли. Без суда и следствия. По приказу изрядно выпившего Мефодия Трухнина. Не трогали, пока, только штабс-капитана Рихтера. Сильно уважали солдаты своего командира. Требовательным по службе, но, справедливым и отзывчивым в жизни был Рудольф Николаевич. Служивого человека не обижал. Его любимым высказыванием было: «Офицер – слуга солдата. Нет солдата, нет офицера». Бывало, купит на своё скромное жалование шоколада, и угощает всю роту. – Ешьте, братцы, на здоровье! Шоколад пользу организму приносит!
Безмерно уважал его и унтер-офицер Фокин. Даже в семью Рихтера был запросто вхож, и частенько, соскучившийся за годы войны по семье, нянчил на руках забавного бутуза Вальку, трехлетнего сынишку командира.
Но, не минуло лихо и штабс-капитана Рихтера. Подозвал его к себе Трухнин, и злобно прошипел: – Ну, вот что, Ваш бродь! Сроку тебе – два денька. Не примешь под начало нашу, большевистскую роту, пущу в распыл. Вот те крест, пущу. Думай.
Как в воду опущенный, сидел глубоко задумавшийся Рихтер, когда к нему в палатку вошел унтер Фокин.
- Чего смурной такой, Рудольф Николаич? Жизни радоваться надо! Царя скинули, скоро жизнь новую строить начнем! Ты не рад, что ли? Ты же не «жаловал» особо Государя-Императора, чего же кручинишься?
- Прежде чем начнем строить новую жизнь, не один миллион человек поляжет. И заметь, не супостат поляжет, а наш, Русский Человек! Мы уже убиваем своих братьев, и скольких ещё надо убить? Вот и Трухнин мне ультиматум выставил – не приму большевистскую роту, послезавтра в расход пустит. А я не хочу, слышишь, не-хо-чу стрелять в своих сограждан! Не хочу! Будь он красный, белый, да хоть фиолетовый!!
- Да погоди ты живьём себя хоронить, Рудольф Николаич! Уладим всё! Не дадим тебя в обиду! Конечно, не понимаешь ты текущего момента, ну да бог тебе судья. Не хочешь стрелять, не надо. Отпустим. К семье пойдешь. Хорошая у тебя жена, и сынуля Валька, малец славный. Живите. Лишь бы совесть потом не грызла.
Утром, человек тридцать солдат, во главе с унтер-офицером Фокиным. Явились к бывшему фельдфебелю, ныне командиру полка Трухнину.
- Мефодий! Ты, каким-никаким, а командиром теперь являешься. А потому, руки особо не распускай. Негоже это. Не по- большевистски. Штабс-капитана не замай! Хороший он человек! Разве он обижал нашего брата-служивого? Разве прятался за наши спины? А мало спас раненых и больных, покупая за свои гроши диковинные лекарства? А ты – в расход! Нешто ничего человеческого в тебе нет?
- Ребятки! Дык ведь контрик он! Чистой воды контрик! Дворянчик, да ещё и немчура! - ответствовал Трухнин, в душе слегка перепугавшись.
- Так! Контрик он, или не контрик, не тебе судить. Жизнь рассудит. А стрелять он больше ни в кого не хочет. Пусть домой топает.
- Ну, леший его забери, пусть топает. А ты, Степан, гляди, головой ответишь. Узнаю, что воюет супротив нас, ты тоже к стенке пойдешь.
На следующий день, Степан и Рудольф тепло попрощались, крепко обнявшись на дорожку. -Ну, прощевай, Рудольф Николаич! Ни пуха тебе! Кланяйся супруженице и сынку своему. Привет им от меня и здоровьица пожелай.
- Прощай, дорогой Степан Лукич. Спасибо тебе за все. -Штабс-капитан отдал бывшему ординарцу свой револьвер, снял наручные часы. – Это тебе на память. – Надел солдатскую шинель без погон, и не оборачиваясь, пошел в осеннюю степь.
Больше они никогда не встретились.
Шли годы. Степан Лукич пошел по военной стезе. Окончил курсы красных командиров, и уже командовал батальоном, и собирался поступать в академию, когда его арестовали по обвинению в измене Родине. Спас его тысяча девятьсот тридцать восьмой год, когда главой НКВД был назначен Л.П.Берия. Многие, безвинно арестованные командиры РККА были освобождены. В их число попал и командир батальона Фокин Степан Лукич. В академию он так и не поступил. Испания, война с Финляндией. Так и застрял Степан Лукич в комбатах, до июня сорок первого.
… - А отца твоего, лейтенант, не Рудольфом Николаевичем зовут?
В глазах перебежчика появилась заинтересованность, и он удивленно приподнял брови. – А вам это откуда известно, господин подполковник?
- Да уж, известно. Только вопросы здесь задаю я. Изволь, лейтенант слушать и отвечать.
- Яволь! Герр оберст- лейтенант!
- А ну-ка, поубавь свой прусский службистский пыл! Отвечай только по-русски и без выкрутасов. На худой конец, я - герр подполковник! Уяснил, Валентин?
Брови обер-лейтенанта изогнулись ещё больше. – Так точно, господин подполковник. Уяснил.
- Ну, вот и объясни мне, непонятливому, как ты, русский , заделался фашистом, напялил этот мундир, и поперся с оружием в руках воевать против своей Родины? Советскую Власть не любишь? Но власть, это не синоним Родине! Родина – это земля твоих предков, память о которых ты пришел топтать немецким сапогом!
Перебежчик побледнел, и резко вскочил.
- Сидеть! Крикнул Степан Лукич, и грохнул ладонью по столу. – В Германии не скакал, и не возмущался, а здесь характер свой незапачканный показываешь?!
Обер-лейтенант как-то сник, и тихо произнес. – В Германии это было бы равносильно самоубийству. Но ни я, ни моя семья, никогда нацистами не были. И отец мой, между прочим, тоже подполковник Абвера, но, сидит в Моабите.
"Чудеса твои, Господи!" – подумал Степан Лукич. "Вот какие фортели выкидывает судьба! Русский офицер, потом немецкий разведчик, а потом, вдруг, Моабит!" – И как же его угораздило туда попасть? – спросил Фокин.
- Отец был царским офицером. Но, он дал слово большевикам, и своему, то ли другу, то ли ординарцу, что никогда больше не возьмет в руки оружие. В знак этого, подарил ему свой револьвер, и наручные швейцарские часы.
Степан Лукич, украткой взглянул на запястье, где красовались дорогие «Павел Буре», а в кармане шинели лежал «наган» Рудольфа Николаевича Рихтера.
-После эмиграции в девятнадцатом году, наша семья обосновалась в Берлине. Было тяжело. Экономика в упадке. Денег всегда не хватало. Всё съедала инфляция. Мы, практически голодали. И вот тут, один знакомый отца предложил ему поступить, по его протекции, на службу в Германскую разведку переводчиком. Паёк и денежное довольствие военнослужащего рейхсвера позволяли более-менее сносно существовать. Я смог поступить на учебу в университет, а маме, как в большинстве порядочных бюргерских семей, пришлось взять на себя бремя «киндер кюхе кирхе». Приход к власти Гитлера отец сначала воспринял с воодушевлением. Но, работая в разведке, уже в качестве консультанта в отделе восточных народов, в звании оберст-лейтенанта, быстро понял, что за монстр с психопатическими наклонностями правит народом Германии, и какая участь ожидает Европу. О недопустимости войны с Советским Союзом он всегда говорил открыто. И вот в тридцать шестом, его ночью, по-тихому, увезли в Гестапо. Потом, по слухам, он попал в Моабитскую тюрьму. Больше мы о нем ничего не слышали. Моя карьера сразу рухнула и мне с трудом удалось устроиться в цех металлообработки на военный завод. Мама после ареста отца прожила недолго. После оккупации Чехословакии меня мобилизовали в вермахт, и присвоив звание «лейтенант», отправили на заводы «Шкода», контролировать производство военной техники для Германии. По-русски говоря, соглядатаем. Я, под видом инженера, ходил по цехам, и обязан был немедленно докладывать начальству об актах саботажа, или преднамеренного изготовления брака. Я, конечно, всё замечал и видел, но помалкивал, получая бесконечные взыскания за «нерадивость». В июне сорок первого, меня срочно отозвали, и направили на Восточный фронт. Я долго болтался при штабе «за штатом» и вчера мне вручили взвод. Сегодня был мой первый бой. И вот я у вас. У меня всё, господин подполковник.
Фокин долго молчал. Встал. Закурил. Предложил папиросу пленному.
- Благодарю вас. Я не курю.
-В общем, верю я тебе, парень. Только попал ты из огня, да в полымя. Ты, думал тебя примут здесь с распростертыми объятиями и сделают героем-разведчиком. Или дадут тебе полк и саблю, и скажут – бей фрица, дорогой обер-лейтенант! Да ничего подобного! По закону я должен сдать тебя особистам, а там разбираться с тобой недосуг. Загремишь ты в лагерь военнопленных куда ни будь под Вологду, и будешь до конца войны восстанавливать порушенное народное хозяйство. Условия там, конечно, ничего себе, но, говорю тебе, точно не Берлинская квартира.
Рихтер безнадёжно махнул рукой, и обреченно выдавил:- Мне уже всё равно.
- А за коим чертом ты тогда приполз сюда?
- Отец часто напоминал мне слова, сказанные его ординарцем: «Не получится быть в жизни сторонним наблюдателем. Судьба заставит принять чью либо сторону, чтобы человека не загрызла совесть». – Вот я и принял. Поэтому я здесь.
- А как звали того ординарца, помнишь?
- Кажется, Степан Лукич.
Фокин молча снял часы с запястья, и показал их Валентину. На крышке была гравировка: « Поручику Рихтеру, за усердие въ службе». – Вот я и есть этот самый Степан Лукич. Понятно теперь, Валентин?
Для Валентина Рихтера всё стало на свои места.
Степан Лукич снова надолго замолчал. Рихтер сидел, уставившись в одну точку, и ждал своей участи.
- Значит так, Валя, - после долгого раздумья сказал Фокин. – То, что я тебе сейчас скажу, смертельно опасно как для тебя, так и для меня, и для человека, которого я втяну в эту историю. Вот, у меня на столе документы вчера погибшего бойца. Вчера он был переведен ко мне и сразу в бой, и был изуродован снарядом до неузнаваемости. Прежде чем ответить мне, хорошо подумай, ты готов начать новую жизнь под чужим именем?
- А разве у меня великий выбор, господин подполковник?
- Если у тебя хотя бы раз вырвется твое «гоподин», выбора не будет ни у кого, и жить нам останется совсем немного. Особенно тебе. Расшлепают тут же, как шпиона. Нас – после трибунала. Тщательнейше следи за своей речью, и будь, как это тебе сказать, «понароднее», что ли? А предлагаю я тебе следующее. Вот тебе солдатская книжка погибшего бойца, на имя Митрофанова Алексея Ивановича. Родом он из Бреста. Так что, похоронку посылать некуда, да и есть ли кому? Личное дело его, я тебе дам, внимательно изучишь. Дам пакет с письмом к генерал-майору Трухнину, командиру соседней дивизии. Передашь ему лично в руки. Скажешь – вестовой от подполковника Фокина. И помни! Здесь все – товарищи!! Никаких «господ», упаси тебя боже! Трухнин, конечно, мужик своеобразный, но честный. Не сдаст. Да и должок за ним имеется. Перед войной, вытащил я его из-под следствия. Это он не стал расстреливать твоего отца, и отпустил с миром. И замполит у меня человек хороший, надежный. Ему придется всё рассказать. Молчать будет. Вкратце – так. Ты согласен?
- Так точно, товарищ подполковник!
- Ну, вот и лады. И помни, мы все зависим от тебя! Знание немецкого не скрывай. Митрофанов был с высшим образованием. Объяснить легко. И попадешь со своим «шпрехен зи дойч», скорее всего в разведку. За «языками» ходить. А это – почет, уважение, доппаёк, и самое главное- подальше от начальственных глаз. А сейчас переодевайся в красноармейскую форму, твою я сожгу. Утром тебя проводит твой знакомый «крестник» ефрейтор, и дай бог тебе удачи. Служи Родине дальше, многострадальный, рядовой Митрофанов Алексей Иванович!
Так в дивизии генерал-майора Трухнина появился новый разведчик, Митрофанов Алексей Иванович.
Военные будни шли своей чередой, приближая Великую Победу. На груди удачливого и умелого разведчика Митрофанова появлялись новые награды и воинские звания. Слава о нем разнеслась далеко за пределы дивизии. Если было трудно, за помощью обращались к генералу Трухнину. Знали, если на «охоту» вышел Лешка Митрофанов, то «язык» в виде штабного майора, а то и оберста гарантированно обеспечен. «Леха-Удача» - звали лихого разведчика. В подразделениях бытовала шутка: «Хочешь выполнить задачу? Леху позови, Удачу». Какими усилиями давалась ему эта «удача», знал только сам Леха- Валентин.
Победа застала лейтенанта Митрофанова в Берлине, у порога Рейхстага. Ещё вчера ему удалось вырваться на часок к развалинам Моабитской тюрьмы. Похоронные команды уже убрали тела убитых при её штурме бойцов. Трупы гитлеровцев валялись нетронутыми и начали сильно смердеть. Их должны убирать жители Берлина. Камеры тюрьмы оказались пустыми. Последнюю ночь перед Победой, Алексей-Удача провел в пустой квартире, некогда принадлежавшей Рудольфу Рихтеру.
Подразделения дивизии, под командованием генерал- майора Фокина штурмовали мрачное здание тюрьмы Моабит. Артиллерия беспощадно расстреливала расставленные в окнах многочисленные пулеметы. Тяжелые гаубицы, своими снарядами насквозь проламывали толстые стены цитадели. Прошли слухи, что обороной руководит сам Геббельс. Огромное желание взять людоеда в плен придавало сил штурмующим. Наконец, первые партии эсэсовцев, с поднятыми вверх руками, стали выползать из щелей. Многие из них, тут же падали, сраженные короткими очередями. Это обозленные до предела советские бойцы, не выдержав, инстинктивно нажимали на спусковые крючки.
Генерал-майор Фокин со свитой обходил взятую штурмом тюрьму. Камеры уже были вскрыты. Многие были пусты. В некоторых сидели худые, полуобезумевшие узники. В мрачном полукруглом помещении стояла гильотина. – Господи! Какой ужас! – подумал Степан Лукич. И это древняя, «культурная» нация! Нация Гёте и Гейне! Варвары средневековые! В глухом подвале, на топчане, в полосатой робе, лежало нечто, похожее на человека. Электричества не было. Фокин посветил фонариком в лицо несчастного. Тот был ещё жив. Эти глаза не узнать было невозможно. На него испуганно, безумным взором смотрел Рудольф Николаевич Рихтер. – Адъютант!! – закричал Фокин не своим голосом. -Врача! Этого в госпиталь! Немедленно!
Демобилизованный лейтенант-разведчик Митрофанов ехал на попутках «домой». В Брест. Положение было отчаянным. "Вместо сына-героя к родителям приедет совершенно незнакомый человек. «Ложь во спасение» скоро вскроется... и что тогда? А если не ехать, тогда что? Задача со сплошными неизвестными. Да будь, что будет! "– с отчаянием подумал Валентин Рихтер.
Валентин тихонько постучал. Дверь квартиры со скрипом открылась. В проёме стоял седой угрюмый мужчина в милицейской форме. Из-за его плеча тревожно выглядывала ещё моложавая, но тоже седая женщина.
"Действительно, из огня, да в полымя", – подумал Валентин. "Из армии, да в милицию". – Здравствуйте! Я по поводу вашего сына… то есть, я хотел сказать… я к вам… тут он окончательно стушевался и замолчал.
Седой милиционер долго смотрел на Валентина и, наконец, произнес: - Я уже давно понял, что сына у меня больше нет. Проходи, боец, рассказывай, как на духу.
Исповедь Валентина затянулась далеко за полночь. Ужин на столе так и остался нетронутым. Зато две бутылки водки, принесенные Валентином, опустели быстро. Никто не пьянел. Его слушали молча. Только мать убитого Алексея иногда всхлипывала, и украдкой утирала кончиком платка набегающую слезу. Выговорившись, Валентин умолк. В комнате воцарилась гнетущая тишина. Наконец, мужчина, выпив последнюю рюмку и делая ударение на имени, произнес: – Ладно, АЛЁША, поздно уже. Иди, отдыхай. Завтра пойдем на службу устраиваться. Нам такие ребята, как воздух нужны. Будет у нас теперь милицейская династия.
Степан Лукич пристроил с трудом выжившего, но потерявшего разум Рудольфа Николаевича Рихтера в дом инвалидов, где тот через несколько месяцев тихо скончался.
Девятого мая пятидесятого года в квартире Митрофановых раздался звонок. - Пойду открою, – Алексей поднялся из-за праздничного стола, открыл дверь. На пороге, широко улыбаясь, стояли генерал лейтенант Трухнин Мефодий Антонович, и генерал-майор Фокин Степан Лукич. Теперь уже в отставке.
- Ну, здравствуй, Алексей - Удача, легенда ты наша фронтовая! Принимай гостей нежданных, непрошенных! Победу нашу праздновать будем! Да с родителями своими замечательными познакомишь!
Канал "Стэфановна" предлагает Вашему вниманию цикл рассказов на военную тему: