В начале Нового года в нашем штате произошло важное пополнение. Это была новая нянечка Ксении. Она была среднего роста, дородная, седовласая женщина. Ее волосы всегда были аккуратно заплетены в косу, образуя прическу в форме полей, под которой было несколько круглое лицо с длинным носом, приплюснутым на конце, и маленькими яркими серыми глазами, скрытыми за очками в стальной оправе. Эти глаза, как я вскоре узнала, были очень настороженными.
Я встретила ее с предвзятым отвращением, более чем вероятно вдохновленным Мадемуазель, которая хотела остаться с нами в качестве няни Ксении, поскольку быстро приближалось время, когда мне понадобится более опытная гувернантка. Мадемуазель не хотела покидать наш дом из-за давней любви со Степаном. На самом деле все наши сотрудники боялись Анюты из-за того влияния, которое она имела на мою мать, личной горничной которой она была с самого ее рождения. По факту Анюта была своего рода семейным учреждением, поступив на службу к моей прабабушке в возрасте пятнадцати лет. Но теперь она довольно долгое время была служанкой графини Фредерикс, жены придворного министра. Я думала, что она была, по крайней мере, ровесницей Мисси; на самом деле ей было около пятидесяти.
В своем хозяйстве моя мать шла по линии наименьшего сопротивления, и это ужаснуло Анюту. Она сразу же пришла к выводу, что мать ограбили, и стала шпионить за всеми. Это, естественно, не сделало ее более популярной. Также она решила, что я ненавижу Ксению, и что о бедном ребенке сильно не заботятся. Ничего из этого не было правдой, но ей, безусловно, удалось разжечь трения между мной и Ксенией. Потом она увлеклась делом Степана и Mадемуазель. Грехи плоти наполнили ее отвращением. Повариха также была влюблена в Степана, и Анюта считала это подходящим союзом.
В разгар всего этого мать с дядей Феликсом и тетей Ириной отправилась лечиться в его имение на Кубани, известное напитком из кобыльего молока, называемым «кумыс». Степан выбрал этот момент, чтобы объявить поварихе о помолвке. Мадемуазель впала в ужасное нервное состояние, и я, будучи самым удобным человеком, стала ее главной жертвой. Мои отношения с Мадемуазель чередовались неистовой любовью и ненавистью. Мне нравилось дразнить ее, и ее вспышки гнева меня забавляли. Теперь наши ссоры случались каждый день; уроки превратились в кричащие матчи.
Однажды, выиграв пари, что моя французская диктовка будет иметь двадцать три ошибки, и пытаясь избежать заслуженного шлепка, я ударилась ртом о край стола, и мой зуб прорезал губу. Из-за того что я не могла остановить кровотечение, пришлось сказать об этом Мисси. Я всегда старалась скрыть от нее все свои ссоры с Мадемуазель, так как знала, что виновата в основном я.
Я думаю, бедной Мисси все это надоело, потому что я не только ссорилась с Мадемуазель, но и моя учительница русского ушла, пылая от ярости, и обвинила меня в том, что я абсолютно невозможный ребенок. Она была студенткой университета и внимательно относилась к результатам своего обучения. В конце урока, ее голос был резким от раздражения, и она спросила меня, понимаю ли я, что трачу деньги матери. Я ответила, задумчиво рассматривая испачканный чернилами палец, что, по моему мнению, это моя мать тратит свои деньги, поскольку мне никогда не придется зарабатывать себе на жизнь, то совершенно не нужно изучать предметы, которые мне скучны.
Она ничего не сказала, но посмотрела на меня, как на отвратительную рептилию. Мисси сказала мне, что я говорила оскорбительным тоном, и прочла мне лекцию о позоре оставаться невеждой. Большинство моих уроков с Мисси были приятными, так как она очень любила мифологию и историю. Я ненавидела грамматику и математику.
Мисси использовала мой инцидент с губой, чтобы сделать Mадемуазель замечание, но она подчеркнула, что Mадемуазель нужно уйти. Я не хотела перемен и яростно протестовала против них. Однако в некоторых вопросах Мисси была непреклонна. Не успела Мадемуазель уехать, как моя мать прислала телеграмму, в которой сообщалось о ее возвращении с новой гувернанткой. Меня сразу же охватила ненависть к этому новоприбывшему, которого я считала узурпатором и решила изгнать. Возможно, к моей печали по Мадемуазель примешивалась моя неприязнь к переменам. Я чувствовала, что большинство изменений не сулили мне ничего хорошего. И все же я была бессильна их остановить. Многие лица, которые я любила, уже исчезли. Старая любезная кухарка, кормилица, прачка. Теперь на кухне распоряжалась жена Степана, а большая глупая горничная Маша ухаживала за мамой. Бульдог Капка все еще был с нами. По крайней мере, он помнил моего отца. При упоминании его имени он всегда лаял. Эта ужасная война продолжалась и продолжалась, пожирая все новые и новые жертвы. Офицеры и солдаты, которые так радостно попрощались со мной, когда я махала им по дороге на станцию, исчезли навсегда, а если они возвращались, то лежали в тех огромных больничных палатах, которые я посещала с моей матерью.
Постепенно я полюбила Нору Францовну. Она была польского происхождения и симпатичная девушка. Сцены во время уроков прекращались, потому что ей удавалось делать их забавными. У нее также был дар рассказывать истории и находить для меня интересные книги. Мне уже было скучно играть с игрушками. Я не любила кукол и оловянных солдатиков, даже лошадки-качалки, теряли свою привлекательность. В книгах, особенно в рассказах о красных индейцах, я начинала находить постоянный источник развлечения.
Примерно тогда я начала замечать изменения во внимании к себе. Однажды утром, когда я занималась необычным занятием – помогала Степану полировать окна столовой, выходившие на улицу, мимо проходила группа молодых новобранцев. Это были большие светловолосые парни с розовыми гладко выбритыми лицами. Они остановились, глядя на меня. Я улыбнулась, потому что любила солдат, считая всех их героями. Один из них сказал: «Потри посильнее, малышка. Возможно, в будущем вам предстоит много работы по полировке». При этом они все рассмеялись и с дерзкой чванливостью двинулись дальше.
Багровая от гнева я швырнула тряпку. Как они посмели так ко мне обращаться? Они знали, что на этой улице живут только офицерские семьи. Степан мрачно покачал головой. «Эти молодые дураки не хотели причинить вреда. Это все вина этих агитаторов».
«Агитаторы?»
Он нахмурился. «Просто имя для плохих людей. Все солдаты не ангелы, как я часто говорил Вам. Я также говорил Вам, что юная леди не должна полировать окна. Но вы когда-нибудь слушали? Девушка должна оставаться на своем месте, тогда ее будут уважать. Пусть это будет тебе уроком, Зинаида Алексеевна».
Я топнула ногой. «Я сказала, что ты не должен обращаться ко мне в такой церемониальной манере. Ты мой друг».
«Однако, я Ваш дворецкий, и если никто не научит Вас правильным отношениям между людьми, я должен».
Я завыла.
«Это не значит, что мы не можем быть друзьями», - сказал он мягче. При этом я обняла его и сразу почувствовала утешение и безопасность.
По возможности я слушала, как разговаривают мать и Мисси, делая вид, будто увлечена книгой. Однажды я слышала, как мать жалуется на клеветнические сплетни об императрице. Ее даже назвали немецкой шпионкой. Мать была очень возмущена этим. В конце концов, ее положение было точно таким же, как и у всех коронованных глав Европы, разрывающихся между привязанностью к своим родственникам и верностью своим странам. Затем она упомянула имя Распутина. Моя мама не любила его и не могла понять, что нашла в нем ее подруга, Анна Вырубова.
Я познакомилась с Анной Вырубовой. Она была инвалидом, обреченным на инвалидную коляску в результате железнодорожной аварии. Вспоминаю толстую женщину, некрасивую, но приятную.
К этому времени Анюта добилась полного совмещения наших сотрудников. Ксения стала ее тенью, рысью позади нее, как теленок, вслед за своей матерью. Она пыталась быть снисходительно доброй ко мне, но я продолжала отстраняться.
У меня была собственная Мисси, своего рода вечный, неизменный, надежный причал. Одну реформу Анюта успешно завершила. По воскресеньям она водила нас с Ксенией в церковь. Я терпеть не могла стоять во время долгих православных служб. Однако меня позабавили чисто выбритые головы солдат, заполнивших церковь. Они напомнили мне бильярдные шары. Мои родители опасались риска заражения в переполненных церквях. Такую идею Анюта провозгласила «бассурманской», имея в виду идею, исходящую от мусульман. Она сказала, что я была воспитана как язычник, но ее послал Бог спасти душу Ксении. У Ксении действительно были религиозные наклонности, что не мешало ей быть крайне упрямой.
Это было наше последнее лето в Царском Селе. Осенью мы возвращались в Петроград, где мама сняла квартиру с гостиной, достаточно большой для моего выходного бала. Это было довольно далеко впереди, но мне очень понравилась эта мысль.
Последняя сцена царскосельского действа произошла в один славный сентябрьский день, когда мы с Мисси и Норой Францовной посетили парадные залы Екатерининского дворца. Император на самом деле жил в небольшом дворце, больше похожем на загородный дом. Солнце светило жарко и великолепно; невозможно было подумать, что зима близка. Красно-золотая листва деревьев больше походила на творение солнечной фантазии, чем на увядание осени. Во дворце все было колоссально, массивно. Мы следовали за смотрителем из одной грандиозной комнаты в другую. Мы шли по временам «Великих» - Фридриха Великого, Екатерины Великой. Екатерина не считала стоимости своих лошадей и позолоченных колясок. Николай II по-прежнему ездил в устаревших экипажах, потому что автомобили были дорогими. Интересно, какое у него будет прозвище. Возможно, «Великий», если он выиграет войну. Нет, с грустью заключила я, он был слишком маленьким, слишком мягким; слишком нежный. Я не знала повторяющейся модели истории и того, что Николай будет одним из королей, предложенных для умиротворения богов.
Мы очень быстро обосновались в нашем новом доме, потому что все были счастливы, увидев вокруг себя знакомые нам эффекты. Я думала, что комната выглядела очень красиво. Розы опускались по ситцевым занавескам на двух окнах. Мама подарила мне белую плетеную мебель из своей гостиной в Царском Селе, а также очень красивый письменный стол из красного дерева со стеклянной столешницей, где я могла бы хранить свои драгоценные книги. Мои игрушки были расставлены на специально построенных для них полках. Мне нравилось, чтобы они были просто украшениями. Квартира находилась на улице Офицерской, в конце которой жила сестра императора Великая княгиня Ксения. Она очень любила мою маму. В узком переулке находился массивный Литовский острог. Наш жилой дом был современный, не такой как на Мойке. В нем были все современные удобства, центральное отопление, постоянная горячая вода, лифт и носильщик в великолепной униформе, который доставит вас вверх или вниз. Все комнаты были большими и очень светлыми. Перегородки были настолько толстыми, что звук не передавался из комнаты в комнату. Никто никогда не слышал людей, идущих над головой, если только они не танцевали. Даже тогда звук был приглушенным.
Моя мать вела очень активную общественную жизнь. Меня поразило, что депрессия, созданная войной, полностью исчезла. Все, независимо от возраста, были заняты погоней за удовольствиями. Все наши друзья и родственники соревновались друг с другом за рождественские елки и вечеринки. Друзья моей матери постоянно звонили ей. В гостиной на граммофоне одна мелодия танго сменяла другую. Телефон звонил постоянно.
Мама очень любила Нору Францовну и водила её на многие из этих вечеринок, и я пожаловалась Мисси, что она пренебрегает мной, проводя время либо с мамой, либо перед зеркалом, мажа лицо пудрой и румянами. Мисси попыталась объяснить: «Нора Францовна молода; ей, естественно, нравится развлекаться. Она всегда дает Вам уроки. Несомненно, Вы достаточно взрослая, чтобы развлечь себя».
Однако Мисси пыталась восполнить пробел, вытаскивая меня из дома, когда ходила по магазинам, или меняла книги в английской библиотеке. Последнее мне очень понравилось, так как это дало мне возможность побудить ее выбрать книги, которые я сама любила читать. Члены библиотеки в основном были английскими гувернантками.
С тех пор я смогла узнать этот тип, угловатые женщины, обычно высокие, всегда держались так прямо, что казалось, будто они проглотили пресловутый шомпол. Они были одеты более или менее одинаково, в сшитые на заказ костюмы с белыми блузками и черными пальто с меховой подкладкой. У них был очень розовый цвет лица, иногда неправильный прикус и очки в золотой оправе на чрезвычайно блестящих носах. Они постоянно говорили о семьях, в которых работали, упоминая свои титулы с очень важным видом. Так я столкнулась со снобизмом. Ни один из моих родственников никогда не упоминал титулы. Категории Степана основывались не на титулах, а на положении, в котором Вы оказались, и обязанностях, которые Вы перед ним выполняли.
Этой зимой я также обнаружила, что есть люди намного богаче, чем мы, но которые не считались равными социально. Я встретила новую ученицу Мадемуазель, дочь барона X, чрезвычайно богатого производителя сахара. Мадемуазель жаловалась на суровость своих новых работодателей. Один из родственников Норы Францовны пригласил меня посмотреть их елку. Она была огромна и освещена электрическими лампочками. В нашем комплекте украшений свечи были нерушимой традицией, а лампочки считались вульгарной демонстрацией богатства.
Нора Францовна обручилась, и предмет, который она выбрала, часто появлялся за нашим столом. Я была возмущена тем, как он жадно поглощал свою еду; три порции против моей. К тому же он был уродлив, в точности как горилла. Кроме всего этого, он был гражданским лицом. Это было из-за деревянной руки, но я обожала форму. Так что я пропела песенку на терпеливое ухо Мисси: «Каждый злодей находит своего злодея».
Качая головой, она подчеркнула, что дворянин никогда не должен быть суровым.
Мисси пришлось заболеть, чтобы доказать мне, как много она для меня значила. Я слышала, как доктор сказал матери, что она может умереть. Я кое-что знала о смерти, потому что любимая собака умерла, когда мне было около трех лет. В расставании с отцом были некоторые элементы смерти. Я начала думать, как я была противна Мисси, дразнила ее и постоянно не слушалась. Переполненная раскаянием, я упорно молилась Богу, чтобы он оставил ее в живых и дал мне шанс показать ей, что я действительно люблю ее. Бог услышал мою молитву, но вскоре я снова впала в то, что Мисси назвала моей привычной своенравностью.
Она воспитывала мою мать с семи лет. Дед давал ей пенсию, и проживание с нами было частью этой пенсии. На самом деле Мисси была не Мисси, а миссис О'Нил, которая таинственным образом почти сразу рассталась со своим мужем. Она часто рассказывала мне о своем доме в Кантюрке, графство Корк, но, к моему раздражению, очень сдерживалась в отношении мужа. У нее была еще одна сестра в России, мисс Дейли, моя любимая девушка, но вернувшаяся в Ирландию в начале войны.
После болезни Мисси спала в моей комнате, а Нора Францовна – в своей. Такое расположение меня устраивало. Мы с Мисси ложились спать одновременно, потому что мне все еще не нравилось, когда я остаюсь одна по вечерам. Также она читала в постели довольно поздно. Между нами поставили ширму, так как я должна была спать, вместо этого я читала книги Мисси. Это было легко сделать, да еще и колоть фундук, что я предпочитала сладкому, потому что она была глухой.
Я забыла про Григория Распутина. Несомненно, его имя должно было упоминаться достаточно часто, но я была очень поглощена своим собственным миром – миром, изображенным Фенимором Купером, и обычно полностью отождествлялась с тем или иным из его персонажей. Когда мама пришла к Мисси с известием о том, что он был убит – и, по слухам, дядей Феликсом – меня грубо вернули в мир реальных событий. Представить дядю Феликса убийцей было сложно. Мать сказала, что он гипнотизировал людей и заставлял их совершать злые поступки. В остальное время телефон звонил беспрерывно. Мама настолько нервничала, что заставила меня уснуть с ней. Для дополнительной защиты от призрака Распутина Маша, горничная моей матери, спала на матрасе, расстеленном на полу. Сейчас Степана с нами не было. Его отозвали в свой полк в Царском Селе, а вместо него наняли горничную Дуню. Никто из нас не мог уснуть. Мать и Маша исчерпали тему Распутина и обратились к призракам и прочим сверхъестественным ужасам. Наконец они заснули, но я не спала, будучи жертвой одного из моих состояний ночного ужаса. На этот раз меня преследовали не воры, а Распутин. Я прижалась поближе к маме и в конце концов заснула только для того, чтобы увидеть во сне глаза Распутина, следящие за мной повсюду.
На меня упала тень исторического события, но я не видела его в этом свете. Все, что я чувствовала, было большой гордостью за дядю Феликса. Что до Распутина, раз уж он его убил, то он, должно быть, ужасный, злой человек. Что действительно беспокоило меня, так это постоянные разговоры о предстоящих неприятностях. Это показалось мне самым запутанным; до сих пор люди казались такими довольными. Взрослые люди могут быть очень сложными. Слова «беда», «революция» применительно к России не имели для меня никакого смысла. Я читала о круглоголовых и кавалерах в Англии и о Французской революции. Но это было в прошлом. На меня произвело впечатление то, что мы продвинулись дальше.
Примерно тогда, во время прогулки по Летнему саду с Норой Францовной, я увидела, что навстречу нам идут два офицера. Что-то знакомое во внешнем виде меньшего привлекло мое внимание. Я сразу узнала Императора. Я уставилась на него, гадая, стоит ли мне сделать реверанс. Я думала, что он постарел. Он заметил, что я смотрю на него, и, подняв руку к фуражке, улыбнулся мне. После того, как он ушел, мои глаза наполнились слезами.
Разве он не Россия – моя Россия? Почему я была недостаточно взрослая, чтобы сражаться и, если понадобится, умереть за него? Какая разница, что я девушка. Девочки присоединялись к армии, и никогда не были обнаружены.
«Нора Францовна, Вы не узнали, Императора?» – спросила я.
«Вы имеете в виду человека, на которого смотрели? Он, должно быть, вернулся с фронта». Я могла бы ударить ее, ее голос звучал совершенно равнодушно.
Продолжение читай здесь 👇
#мемуары #воспоминания #100 лет назад #российская аристократия #княгиня чегодаева #башкиров