Тусклый ночник освещал желтые, будто восковые стены больничной палаты. Металлическая кровать, тумбочка с никому ненужными уже кружкой и яблоком, стойка с капельницей и какой-то медицинский прибор, провода от которого тянулись к кровати; лежащий на кровати под тонким покрывалом старик, его иссохшие, исколотые десятками игл руки и изможденное лицо – все казалось нереальным, находившимся на грани жизни и небытия. Впрочем, так оно и было.
Живым в этом месте было лишь одно существо – пожилая женщина на стуле возле кровати. Она держала старика за руку и вслушивалось в его тяжелое, прерывистое дыхание. Она знала, что её мужу сейчас не больно: полчаса назад она сама сделала ему укол и он забылся тяжелым сном, вполне вероятно – последним. Время пришло: они прожили вместе слишком долго и пора было расставаться, ничто не может длиться вечно. Но все же она крепко сжимала его руку, будто не желая отпускать его туда, где её не будет рядом.
Прибор на стойке в изголовье кровати негромко щелкал, отсчитывая какие-то фрагменты времени. «Будто последние песчинки в песочных часах» - сказал ей муж, перед тем как забыться. Он очень любил находить образы для всего. Он мог бы стать знаменитым писателем, сказала она ему однажды, очень давно, а он тогда лишь слегка улыбнулся в ответ.
Дверь палаты скрипнула, и женщина повернула голову. Это был их сын. Лысеющий, грузный пятидесятилетний мужчина, уважаемый учёный, а вовсе не тот мальчишка в порванных штанах, которого она помнила. Он, почему-то, вдруг показался ей чужим.
Сын прислушался к дыханию отца и сам шумно выдохнул. «Успел» - сказал он.- «Мы можем попытаться, мама!». И поставил на столик рядом с кроватью умирающего небольшой металлический чемоданчик.
Женщина знала, что внутри то самое вещество, над которым уже много лет бьется лаборатория её сына. В последние месяцы у них, наконец, стало получаться. Они научились удлинять теломеры – запускать биологические часы организма вспять. На мышах это сработало. Проблема здесь только одна: чтобы спасти старика процесс придется ускорить в десятки раз. Никто еще такого не пробовал, в особенности на людях. Если все пойдет как надо - муж проснется помолодевшим и здоровым. Шансы пятьдесят на пятьдесят, но им ведь нечего терять.
«У тебя будут неприятности» - сказала она. - «У тебя ведь так и нет разрешения на этот опыт».
«Небольшие» - возразил он. - «Кроме меня никто не сможет повторить открытие. Меня не станут отстранять – слишком многие заинтересованы в успехе.»
Он помолчал и добавил.
«Еще одно, ма. Со мной только одна порция. На изготовление следующей потребуется время. Минимум - неделя. Тебе придется подождать»
«Ничего» - она пожала плечами. - «Значит, так тому и быть. Делай укол, сынок».
Он набрал какой-то сложный код на электронном замке чемоданчика и распахнул его. Внутри была всего одна ампула – и обычный одноразовый шприц. Он вскрыл ампулу и набрал в шприц янтарного цвета жидкость. Чуть помедлил.
«Ма, у меня руки дрожат» - признался он.
«Дай сюда». Все долгие месяцы, пока муж болел, она никому не разрешала делать уколы – только сама. Попасть иглой в тонкие, изношенные стариковские вены было непросто.
Сын протянул ей шприц, и на мгновение их взгляды встретились.
«Ох, мама! У тебя глаза такие… Как в детстве, будто горят! Ты волнуешься, мама! Может, позвать сестру?»
Вот что! Её выдали глаза. Муж всегда говорил, что в её глазах – будто два чертенка. Он быстро научился понимать по её глазам, когда она затевала какую-то очередную шалость или приключение.
Она покачала головой. «Сестру нельзя, сынок. Сам же знаешь – она не станет делать укол неизвестно чего без назначения доктора. Я справлюсь»
Она взяла шприц, протерла спиртовым тампоном тонкую, как тростинка, руку старика, нашла вену и привычным несильным, но четким движением вонзила иглу.
Старик захрипел. Его дыхание участилось. Женщина вопросительно глянула на сына.
«Да, так и должно быть. Если сердце выдержит – через несколько минут он уснет еще глубже. А дальше ты и сама увидишь.».
«Хорошо!» - сказала она - «Иди! Тебе нужно быть в лаборатории, когда начнется скандал.»
Он кивнул, молча уложил шприц и вскрытую ампулу обратно в чемоданчик и защелкнул замок.
«Позвони, когда он проснется. В любом случае – позвони».
Женщина вновь осталась одна.
Некоторое время она просто сидела неподвижно рядом с кроватью больного и, как прежде, держала его за руку. Ей казалось, что она чувствует, как ледяная прежде рука умирающего становится вновь теплой, как бьется в венах кровь, вновь становящаяся молодой, как разглаживается морщинистая, пергаментная кожа под её пальцами.
Дыхание мужа стало спокойным, глубоким и ровным. Таким, каким она слышала его рядом с собой вот уже полвека. Он больше не умирал – просто спал.
Тогда она отпустила его руку и сняла свою сумочку со спинки стула. Достала оттуда маленький альбом с фотографиями, сделанными еще в эпоху, когда фотографии печатали на бумаге.
На старых, поблекших фото молодой, сильный мужчина кружил, подняв над землей, хрупкую, черноволосую девушку. А она смеялась, любуясь им. На следующем снимке они держали за руки смешного пухлого мальчугана, а еще дальше мальчишка стоял между ними в новенькой школьной форме и с огромным букетом цветов.
Из альбома выпал сложенный вчетверо листок бумаги. Она удивленно вскинула брови и развернула его.
Это было письмо от дальней родственницы – кажется, бабушкиной племянницы. Кем она приходилась ей – троюродной теткой, что ли? Да, тётя Нина, кажется. Она вспомнила: это письмо она получила с полгода назад. Тетка извещала её о смерти своей матери, бабушкиной младшей сестры, сетовала на одиночество и звала к себе в гости – в какую-то невероятную глушь, в мордовские дремучие леса, в сотне верст от Саранска.
Женщина перечитала письмо и задумалась. Эта тетка, наверное, была даже старше нее самой. Господи, неужели люди живут так долго? «Зачем?» - прошептала она вслух.
В комнате посветлело: за окном занималась заря. Первый луч солнца упал на лицо её мужа. Женщина вздрогнула: перед ней лежал не старик. Морщины разгладились, поблекли пигментные пятна, потемнели волосы. Этому человеку можно было дать от силы пятьдесят. Она узнавала вновь его забытые уже черты.
Мужчина открыл глаза.
«Милая? Ты здесь?» - позвал он. - «Я так славно выспался!»
Он потянулся в кровати. Эти движения она тоже помнила очень хорошо.
«Будто я и не болен вовсе. Так бывает? Я хочу есть!» - сказал он, и пожилая женщина улыбнулась ему в ответ.
Она сходила в больничную кухню и разогрела там какой-то снеди. Её очень хорошо знали в больнице, знали, что еду своему мужу она всегда относит сама и разрешали пользоваться кухней как своей собственной.
Он жадно поел, поцеловал её руку и уснул вновь. Она стояла и смотрела, как меняется, прямо у нее на глазах, его лицо. «Процесс остановится где-то между двадцатью и тридцатью биологическими годами» - сказал ей их сын, когда рассказывал о своем плане спасти отца.
А потом женщина подошла к висевшему на стене зеркалу и заглянула в него.
Из зеркала на нее смотрела седая, со смешной старомодной прической, сморщенная старушка. И эти ненавистные старческие пятна – повсюду. Только черные глаза – такие же как на фотографии у той, смеющейся девушки
«Никогда!! – прошептала она. - «Никогда. Не повторить».
Она резко отвернулась от зеркала, подошла к кровати и поцеловала в лоб спящего мужа. А потом выскользнула из палаты и аккуратно, стараясь не шуметь, прикрыла за собой дверь.
…
Вечером того же дня проводник купейного вагона поезда Москва - Саранск уже собирался выставить зеленый флаг, докладывая машинисту о готовности вагона к отправке. Но тут он увидел неспешно, с достоинством идущую по перрону старушку. Безошибочным чутьем опытного проводника он угадал в ней своего пассажира – и держал красный флаг, пока она не подошла к его вагону.
Старушка показала билет.
«Едете до Саранска?» - формально уточнил проводник.
«И даже дальше!» - сказала, улыбаясь ему старушка, и проводник заметил, как в её глазах блеснули два озорных чертёнка.
Она прошла в купе, заняла свое место у столика, развернула сложенный в четверо листок и чуть слышно прошептала: «Ну что же, тётя Нина, пора познакомиться!»
И поезд тронулся, унося своих пассажиров прочь от Москвы.