Лето подходило к концу, дни стояли прекрасные теплые, но ночами в воздухе уже летала та прохлада, от которой поскорее хотелось скрыться в домике.
Утро было солнечным и ясным. Мы с внучкой сидели на качели в маленьком саду и болтали ни о чем и обо всем. Она, свесив ножки тихо раскачивала качели, а я просто наблюдала за ней. Моя кровь, моя душа, вот оно наше вечное продолжение, река жизни. Как-то внезапно взгрустнулось от того, что что те, кто позади никогда не увидят тех, кто впереди. Мы живы пока о нас помнят другие люди. А потом..., а потом память о нас так же, как и сами мы, словно маленькие лампочки, тихонько затухаем. Моя внучка уже не знает и не думает о моей маме, для нее ее уже просто нет. Когда-то и я так же погасну в памяти своих детей, внуков.
Стало страшно и больно. Я резко встала и сказала, что мне пора готовить обед, тихонько шаркая уличными тапочками, как-то особенно тяжеловато поползла домой. Я продолжала свои размышления черт знает сколько времени, пока громкие крики и звуки не вернули меня из моих дум.
Звуки доносились с улицы: крики, галдеж, какой-то шум, возня и нечеловеческое скуление, шипение— все это смешалось в какую-то безумную какофонию. Я вытерла руки полотенцем, бросила его у раковины и поспешила на улицу. Жалость к себе быстро улетучилась и шаг стал привычно бодрым. Подходя к калитке, я увидела не приятную картину: деревенские мальчишки, вооружившись палками, били небольшую собачонку. Щенка что ли, было не понятно, от ударов по сухой дороге, поднималась страшная пыль, камни разлетались в стороны. Кто -то из них умудрился ударить животное по спине, от чего несчастное стало скулить, но не переставала скалиться. Внутри стало закипать: "Бесстыжие. Черствые хулиганы."
Не стразу я обратила внимание, что к толпе бежит в белом сарафанчике моя девочка, сердце застучало, я подбежала к калитке и вцепилась в забор. Крик заставил меня буквально замереть от неожиданности. Все очень резко прекратилось, звуки просто умолки, даже маленькие песчинки пыли, казалось, зависли. Все застыло. Это длилось мгновенье, мгновенье, когда мир застыл, чтобы остановить безумие.
Моя внучка словно расправив крылья, как большая птица, расставила широко руки. Она была между собакой и мальчишками, полная решительности. Ее аура увеличилась в несколько раз, свет стал ослепительным, такой мощный свет исходил из неё, словно щит она закрыла себя и животное. Но свет начал растекаться по улице, и накрыл словно капюшоном соседских мальчишек.
— Как же вам не стыдно, вы ради забавы мучаете беззащитное существо! Этому Вас учат родители? Злые! Черствые, как уголь! Все, что вы делаете , пусть вернётся к вам! Все вы будите на месте этой собаки и пусть вас точно так же бьют палками!
Она задыхалась, но говорила так, что в голове тут же четко и ясно предстали картины этих расправ. И тут меня осенило, она меняет пространство, она меняет людей. Она ставит защиту себе и меняет их.
Стало страшно, последние фразы явно были лишними. Я начала молиться и просить смягчить ответный удар у вселенной. Глупыши они. Сами ещё щенки. Но то, что я увидела дальше, заставило меня снова поверить, что там, где есть свет, там нет места тьме. Лица мальчишек изменились, они опустили головы, бросили палки на дорогу. Они раскаивались, им было стыдно, страшно. Резко развернувшись, они почти единовременно бросились бежать, не сказав ни слова.
Свет начал уменьшаться. Это был смелый поступок. Я все так же держала штакетник руками, и наблюдала за ней. Она тихо развернулась, присела на корточки и тихо-тихо что-то шептала собачонке. Та буквально на брюхе подползла к девочке и облизала ей вытянутую руку.
Ангел за моей спиной тихим голосом шепнул мне:
— Ну что ещё одна лампочка зажглась?! Да как зажглась!
Внучка взяла животное на руки и пошла в направлении нашего дома. Мне стало страшно за нее. Бесстрашная, решительная, сильная. Уязвимая.
Ведь тьма хоть и отступает, когда есть свет, но все темные сущности, нечистые людишки словно мотыльки летят и бьются об этот свет, словно безумные, проверяя его на прочность. Став воином света, придется всегда сражаться с тьмой. Не хотела я ей этого пути.
— Не бойся. Ей это не грозит. Ты посмотри какой мощный свет. Они и на километр не подлетят к ней, она их просто сожжет. У нее все будет хорошо. Мы присмотрим.
Я успокоилась. Тихонько открыла калитку и посмотрела им в глаза. Моя светлая девочка и такое напуганное, грязное чудище, которое позже мы назвали Пылинка.
— Баб, я что теперь тоже как ты?
— Почему ты так решила?
— Я видела и чувствовала, что делаю с ними. Я хотела, что бы им стало больно, стыдно, я как будто видела, как выжигаю в их сердцах все зло.
Я приобняла ее. Почувствовала ее мощь.
О, похоже теперь она будет защищать меня.
—Но про «пусть вас накажет вселенная», не стоит. Не стоит каждого барана превращать в лягушку, милая, то у нас будет слишком много лягушек и слишком мало баранов. Оставь это право за самой вселенной, как наказывать или поощрять.
Мы пошли мыть собачку и обрабатывать раны. Девчушке тоже досталось, пробираясь через толпу взбесившихся мальчишек ее несколько раз ударили палками по рукам и ногам.
Мальчишки те, к слову, каждый день приходили к нашему дому, приносили какие-то угощения для собачки, но она так их и не простила, и всегда облаивала в отместку за первую неприятную встречу.
Внучку они побаивались и уважали, вдруг и вправду она, как и я, умеет колдовать.