Если бы Смирнова хотя бы попыталась что-нибудь с собой сделать, Сонный Дед был бы страшно разочарован. Не в ней, в себе. Он бы подумал, что за многие тысячелетия изучения всех живых тварей, он потерял хватку и не способен предсказать поступки обыкновенного человека. Дед лукавил, Смирнова обыкновенной не была. Редко увидишь такую светлую, чистую душу. Окружающие в лучшем случае называют таких людей блаженными, в худшем считают их простаками, простофилями, травят, обманывают и издеваются, не понимая, не в силах осознать, как такой "детский" человек может жить в сложном, часто жестоком и немилосердном "взрослом" мире. Дед мог бы объяснить, что такие светлые души и держат этот мир, щедро отдают ему силы и веру.
"Нехорошо начинать дружбу с вранья", - думал Дед, насылая Смирновой чужие сны, готовясь к личному знакомству. "Нехорошо, но и без испытаний не обойтись", - утешал себя Дед и умиленно читал мысли Смирновой о распределении грядущего богатства. Он посмеивался над ее наивностью и радовался силе ее любви. Пусть и несчастной. Пройдет она это испытание, выйдет из него, не утратив ни луча света, только тогда признается ей Дед в своем вранье. Стыдно ему будет, но и все рассказать придется. Дед хорошо видел, как это произойдет. А вот когда именно Смирнова вынырнет из омута тоски и отчаяния, он не знал, но был уверен: она справится.
Смирнова же и понятия не имела о своей особенной роли и вовсю предавалась горю неразделенной любви. Как это ни странно, Лешеньку она не винила, его жену не ненавидела, а на дочку смотрела даже с любовью и умилением, представляя, что это мог бы быть ее ребенок. В голове Смирновой так все перепуталось, что она определенно не знала, что ей делать и как жить дальше. То она кидалась звонить Лешеньке и умолять его вернуться, то чувствовала, что она наконец-то свободна и любимый ей безразличен, но стоило ей услышать знакомое имя, как сердце бухало, словно барабан, в который ударили сильно и страстно. Тогда она понимала: ничего не прошло, она все также любит и страшно тоскует, и Смирнова снова пыталась достучаться до чувств Лешеньки.
Он же держал слово про их дружбу, особенно когда речь зашла о дешевой путевке на море.
- В кого ты такая бестолочь бесхребетная уродилась! - орала на Смирнову мать, когда Смирнова, пребывая в спокойном отчаянии, рассказала, что отправила счастливую семью Лешеньки на отдых. Смирнова и на мать не обижалась, ее тоже можно было понять. Дочь, то есть она, Смирнова, оказалась слепой, безмозглой, безвольной тряпкой. А вот с отцом Смирнова поругалась, потому что тот подстерег свежезагорелого и отдохнувшего Лешеньку в темном переулке, выбил ему два зуба и сломал одно ребро. За членовредительство пришлось хорошо заплатить (Лешенька сразу смекнул, кто на него настолько зол и пригрозил Смирнову полицией и судом, Смирнов же даже и не думал отказываться от своего героического поступка), но отец сказал, то удовольствие, с которым он дал Лешеньке в рыло, стоит намного больше и если Смирнова дозволит, он Лешеньке еще что-нибудь сломает с огромным наслаждением.
- Как ты мог? - ругалась на отца Смирнова и рыдала. Оплакивала она и свою разбитую любовь, и Лешенькины зубы, и всю свою жизнь.
Прошел год. Смирнова лечила свое сердце пустырником и шампанским, мороженым и солянкой, морем и генеральной уборкой квартиры, книгами и посиделками с подругой. Смирнову все также обманывали те, кому был неприятен ее открытый, детский взгляд, мать сватала ей женихов, отец сделал ремонт в ее квартире, а еще Смирнова перестала видеть сны. Совсем. Она засыпала, проваливалась в темноту, потом просыпалась и была таким положением вещей очень довольна.
Однажды на ярмарке она встретила Лешеньку с семейством. Хотела пройти мимо, испугавшись, что не выдержит, устроит сцену, испортит хрупкое спокойствие, воцарившееся в душе. Но Лешенька, мерзко ухмыляясь ("Он использует тебя!" - снова вспомнились Смирновой слова Сонного Деда), схватил ее за руку.
- Смирнова, сколько лет, сколько зим! А мы как раз тебя вспоминали! Мои девочки хотят на море, устроишь путевочку?
И вот тут та нить, что связывала сердце Смирновой с Алексеем Петровичем Барановым, бывшим Лешенькой, внезапно оборвалась с громким хлопком. Смирнова улыбнулась, внимательно посмотрела на красивое лицо жены Алексея Петровича, на перепачканную мороженым девочку - его дочь, прислушалась к своему сердцу - оно билось ровно, спокойно и твердо ответила:
- Конечно, нет!
Развернулась и быстро пошла к машине, словно боялась, что Лешенька бросится ее догонять и уговаривать.
Дома она села за кухонный стол, налила себе чашку крепкого кофе и написала Лешеньке прощальное письмо. Длинное и подробное. Она рассказала ему, как сильно его любила, как хранила в памяти небрежно брошенные комплименты и почти ласковые слова, поцелуи и редкие, такие сладкие и страстные ночи, когда Смирнова не могла уснуть от счастья. Она писала долго, стараясь не упустить ничего из того, что было для нее самой жизнью. Через два часа Смирнова посмотрела на исписанную бумагу, облегченно вздохнула, достала из шкафа любимую Лешенькину тарелку тонкого фарфора и с удовольствием, смакуя этот момент, сожгла свою исповедь и свою любовь к Лешеньке, лист за листом, потому что она прощалась с ним в своем сердце и писала все для себя. Смирнова заворожено наблюдала за алчным огнем, а когда он погас, небрежно смыла пепел в унитаз, тарелку разбила молотком, вспомнила про чашку, которую тоже покупала специально для Лешеньки, разбила и ее, полюбовалась осколками посуды, прибавила к ним те самые священные карамельки, которыми ее когда-то угостил Лешенька, выбросила все в мусор и поняла: вот теперь она абсолютно свободна!
Той же ночью к ней явился Сонный Дед.
Смирнова ему не обрадовалась. В конце концов именно с этого волшебного персонажа все и началось и если бы не он... Смирнова понимала, что случилось бы все то же самое, возможно позже, вероятно больнее, но все произошло бы само по себя, а не по воле странного деда. Смирнова догадывалась, что именно этот противный Сонник и подстроил и то неожиданно откуда появившееся фото, и то, что она увидела на волшебной карте снов.
- Ну? - грубо спросила Смирнова, а Дед мялся, вздыхал, сморкался в кружевной платочек и все никак не решался заговорить. - Сейчас проснусь! - смело пригрозила ему Смирнова.
- Простите меня, голубушка, - не сказать, чтобы Дед испугался ее угрозы, просто понял, откровенный разговор все равно должен состояться. Дед тяжело вздохнул и рассказал Смирновой все. Почти все. Как же она разозлилась! Орала во сне так громко, что разбудила счастливую соседку Люську, которой исправившийся муж купил уже второй флакон духов с провокационный названием "Убей меня медленно". "Молодец, Смирнова! Тоже духи требует", - подумала сонная Люська и снова задремала.
Смирнова же силилась придумать такое оскорбление, которое показало бы Деду, как сильно она его ненавидит и какая он редкостная сволочь. Дед молчал и только головой кивал, соглашаясь. Да, я такой, да, нет мне прощения. А, может быть, все-таки есть?
- Зачем я вам? - спросила у него уставшая Смирнова.
- Голубушка моя, вы же солнце, свет, вы же умница! Уважьте древнее существо, меня то есть, уделите свои сны для дружбы и общения.
- Всего-то? - удивилась Смирнова, - а как же помощница? Я думала...
- И тут я вас обманул! Я один на всю Землю и помощники мне не положены. Все сам успеваю, но понимаете, голубушка, когда видишь абсолютно всю ткань этого мира, не хватает именно света. В нем я черпаю свои силы. Вы и есть этот свет. И если бы мы с вами просто поговорили, если бы вы позволили навещать вас во сне...
- Всего-то? - не могла поверить Смирнова. Странный Дед говорил о ее исключительности, но она совсем не чувствовала в себе ничего необычного. Человек, простой, неприметный, муравей в муравейнике, исчезни она завтра, мир и не заметит!
- Заметит, моя дорогая, еще как заметит! - ответил на ее мысли Дед.
- Кстати, - Смирнова решила подумать о своей исключительности днем, - а чьи сны вы мне насылали? Я, получается, проходила испытание, а кому-то богатства не досталось?
Дед почему-то подмигнул Смирновой и достал из воздуха карту города.
- Сны должны были сниться Зайцеву Олегу Владимировичу, вот, сами убедитесь.
Смирнова присмотрелась к живой картине и удивленно хмыкнула.
- Я его знаю!
Дед тоже хмыкнул, только довольно.
Этого Зайцева Смирнова отправляла в Париж пару месяцев назад. Купил Олег Владимирович дорогой тур, а потом вдруг и спросил у Смирновой, чего бы она хотела из города Парижа.
- Все, что угодно, только не уменьшенную копию Эйфелевой башни, - попыталась отшутиться Смирнова, у которой на столе этих башен скопилось уже с десяток.
- А все-таки? - не отставал настырный Зайцев.
Смирнова задумалась, а потом почему-то рассказала ему, как мечтает съесть настоящий, парижский, теплый круассан. Сказала и застеснялась. А Зайцев даже не улыбнулся, попрощался и ушел. Дамочки в офисе тогда Смирновой сказали, что она блаженная дура, что этот Зайцев явно при деньгах и виды на нее имеет и что можно было бы намекнуть на флакон духов или даже на что-нибудь от Тиффани.
- От Тиффани! - фыркнула начитанная Смирнова и забыла о Зайцеве. Она тогда еще по Лешеньке страдала.
Зайцев явился через пару недель с коробочкой и стаканчиком кофе.
- Кофе из соседнего кафе, а круассан из Парижа, не знаю, насколько он успел остыть, но я старался.
Смирнова благоговейно открыла коробочку (как ее назвать? утепленная?) и уставилась на круассан. Он божественно пах и был... почти теплым.
- Я его купил перед вылетом, попросил, чтобы только из печи был, - запинаясь и краснея объяснил Зайцев и, выслушав благодарность Смирновой, испарился.
- Брешет, вон как покраснел! Из соседнего кафе и кофе, и круассан, быть того не может, чтобы аж из самого Парижа, - говорили Смирновой коллеги и просили поделиться.
- Сами говорите, он из соседнего кафе, идите и купите, - заупрямилась обычно щедрая Смирнова и медленно съела круассан, почти чувствуя себя то ли Холли Голайтли, то ли Одри Хэпберн.
Вот этому Зайцеву ("Что же мне так везет на "говорящие" фамилии?", - подумала Смирнова, "то Баранов, то Зайцев") и предназначались те самые, предвещающие богатство сны. Впрочем, Олег Владимирович и без подсказок хорошо умел деньги зарабатывать, а вот свои собственные сны у него были совсем о другом объекте. О Смирновой. Когда она увидела, что же именно снится Зайцеву Олегу Владимировичу, Смирнова густо покраснела, а ее сердце - спокойное и свободное, вдруг забилось. Нет, не от чувств и не от желания, от предвкушения чего-то нового, прекрасного.
- Интересно? - спросил Сонник, улыбаясь. - Хотите, покажу, что сейчас видит... Чей бы сон хотели посмотреть? - Сонный Дед боялся ответа Смирновой. Если скажет "да, хочу", придется искать Деду другого друга. Но Смирнова и тут его не подвела, засмеялась так громко, заливисто, что снова разбудила соседку Люську, которая тут же поняла: Смирнова получила то, что хотела, Люська порадовалась за соседку и снова заснула. Смирнова же смеялась и говорила, что ей не интересны чужие сны, тут бы со своими разобраться, да и вообще, нехорошо это за людьми подглядывать. Разве что... Сонный дед насторожился.
- Почему же этот Зайцев больше не приходил, раз он такие сны видит, - спросила Смирнова, - что же с этим делать?
- Боится он, вас боится, как в школе его на смех девчонки подняли, так он ваш род и опасается, поэтому и делец бесстрашный, весь страх уходит на слабый пол, - пояснил Дед и, прищурившись, предложил:
- Как думаете, голубушка, если я на него сон особенный, про вас нашлю, мол, так и так, ждет звонка некая Смирнова Маргарита Николаевна, а?
Смирнова хотела было отказаться, но потом подумала, ведь друзья для того и нужны, чтобы на помощь приходить, поэтому...
- Насылайте! Жду его звонка! Как думаете, в этот раз получится? - Смирнова улыбнулась своей детской, наивной улыбкой и Сонный Дед не увидел, почувствовал, как от нее идет ровный, теплый свет, который не погасить ничем.
- Получится! - ответил Дед и ласково погладил Смирнову по голове.
©Оксана Нарейко