.......

Мы разошлись тысячу лет назад. Вру, меньше. Но осадок остался. Мне горько ходить по тем же улицам, где мы лазили вместе. Где стояли под муторным, желтым светом фонаря в обнимку. Где смеялись, трепались и горевали. Каждый шаг, каждый дом и каждая птица отдаётся воспоминаниями. Наверное всё это нужно замять внутри, подавить, забыть. Но память возвращается, как один из тех просроченных снов, от которых не хочется отлипать. Я знаю, ничего не вернуть, что всё это один единственный вздох, один миг вселенского бытия, о котором знаем только мы с тобой, пиксель, до которого сторонним нет дела. И это было по настоящему красиво. Как картины Гримшоу: возвышенно, отчаянно и да-да, очень печально. Всё было как в любых отношениях с развитием, пиком и мерзкой концовкой, внутри которой осталась звенящая тишина. Как в любых..., но без сомнения в наших была лучезарность с серебряными, пьяными крыльями. Да, этот город теперь напоминает один из нуарных, дешевых фильмов, только герой без широкополки 40-вых и костюма тройки. Время гребёт медленно, события повторяются, ворочаются. Я застыл во времени, как муха в янтаре. И всё не так уж и плохо. В конце концов я пишу эти строки, значит живой, мыслящий, энергичный. Но я знаю, что безвозвратно сломалась одна из лучших запчастей моей жизни. Мне жаль. Когда я думаю об этом, я благодарю тебя, что внутри осталось чувство, более всего, напоминающее порыв ветра, ага оно осталось. Свежий, свободный бриз, в котором нет ничего кроме бухой, юношеской любви. Сколько прошло через такое? Сотни и тысячи, за все времена. Все книги и фильмы про это. Я стою под одиноким желтым, тревожным фонарём. Пустые лавки. Пруд. Я вижу тебя, но тебя нету. Хотя давным давно тут жил наш смех. Сажусь в метро, еду. Выхожу на конечной. Вокруг темное, дождливое пространство и оранжевые оводы чужих оконных рам. Капли барабанят о жесть. Из подворотни выходит взъерошенная бабка с целлофановым пакетом из пятёрочки. Она идёт прямо ко мне.

- мил человек, - кряхтит взъерошенная бабка.

Она похожа на пугачёву. Дождь промочил ей голову. У неё фиолетовое пальто. Она курит сигарету. Она взъерошенная, но ухоженная.

- мил человек.

Я иду молча. Смотрю в землю. Там лужи, плевки, листья. Никогда не разговариваю с побирушками.

- мил чел, - не отстаёт бабка, - не докинешь на пивас?

Я опешил. Из-за контекста сказанного. Это было как-то по молодёжному что ли. Не, я отнюдь не молодой. Чуть перезрел. Может прямо сейчас таят мои последние сутки молодости. Но это, чёрт побери, звучало интересно.

- Сколько?

- 93 рубля?

- 93 рубля?

- Ну да, а чё? – бубнит старуха и стоит забавно переминаясь с ноги на ногу, - это правда.

- Почему 93-то?

- Мне столько не хватает. Пенсию я сгорела уже. А пивка хочется смерть как. Подруги разъехались по дачам. Никто не отвечает.

- Напишите им в телегу, пусть кинут на карту.

- Неа. Хрена лысого там был.

Она суёт мне в лицо мобилу с телегой. И там куча чатов. И правда, никого нет в сети.

В бабке не было старушачьего чванства. И не бомжиха она была, не чмошница. Не было омерзения от старушачьего брюзжания. Она стояла. Пожилая снаружи, но с вызовом внутри. Не какой-нибудь гнилой чулок, а какая-то моложавая что ли. Вызывающая уважение. Бывает такое, когда крепкий прожитый опыт отражается на лице и в мимике и в физиогномике или как там это называется. Я полез в рюкзак. Выудил сотку из кошелька. Протянул.

- Пошли я тебе сдачу отдам. Вообще я таким не промышляю, но тут прямо настроение знаешь.

- Какую? 7 рублей сдачу? Не надо мне.

- Нет-нет, пошли. Это принцип, чув.

Зашли в пятёрочку. Она взяла себе 5 банок какого-то чешского пойла. Думаю взяла бы 4 и ей хватило. А потом подумал, что мне тоже надо пополнить баланс и прихватил пару сисек белого французского нефильтрованного. Мы вылезли из супермаркета. Она закурила и протянула 7 рублей.

- спасибо мил чел.

- да чё там..., - говорю, - вы могли 4 купить между прочим и хватило бы.

- не. Я знаю свою меру. А ты вроде нормальный. Думаю этот даст, а не даст куплю 4.

- круто, - говорю, - отлично вообще.

И она поковыляла к лавкам. На бульвар. А я стоял типа копался в телефоне. И смотрю, она уселась на лавку и курит. Шваркнула одну банку. Залпом. Ничего себе. Потом взглянула в мою сторону и помахала рукой. Время было часов девять вечера. Было так невыносимо скучно и тошно. Я подошел и уселся рядом. Отвернул крышку с сиськи нефильтрованного. Мы чокнулись.

- погода г*вно, - говорит она.

- я люблю дождь.

- станешь старый разлюбишь.

- с чего это?

- от сырости кости ноют. И почки ноют. И вообще всё ноет.

- наверное, - говорю.

Мы сидели и пили пиво. Она своё, а я своё.

- учишься \ работаешь? – спросила бабка.

- работаю. Отучился давно.

- реально?

- угу.

- да и хорошо. Отучился, поработал. Пожил.

Я вскинул бровь и поперхнулся тем, что текло из пивной сиськи мне в рот.

- да, я бы пожил еще так-то лет 50-60.

- не-не, - говорит старуха и максимально уверенно трясет головой из стороны в сторону.

- чего не-не?

- не получится.

- почему это?

Она поворачивает свою тяжелую голову. Смотрит на меня. Пронзительно смотрит. Глазами черешнями из под оправы очков.

- чего я тебе скажу мил чел, попируй на славу, поживи в своё удовольствие, потому что...

- чего?

- скоро всё! П*здаускас!

Я снова поперхнулся. Взял пачку ее сигарет, которая лежала рядом на лавке. Выудил сигу и прикурил зажигалкой.

- откуда это вы знаете что всё?

- знаю.

- откуда?

Я естественно подумал, что она сумасшедшая. Думаю, ну ошибся, что там опыт и нормальная психика. Ошибся. Бывает. Люди ошибаются в людях. Тут она достаёт портмоне. Это настоящая кожа. Не какая-нибудь тряпка. Думаю, кошелек кожаный, а мелочь клянчит.

- чего смотришь? Кожаный кошелёк, да. А денег попросила, потому что реально хотелось пивка, а рядом никого. Никого! Что такого быть не может? Оставь мне номер своей карты. Как подруги разродятся, я тебе закину. У тебя тинькофф?

- тинькофф.

- ну вот, - она хлебнула, - а знаю вот отсюда.

Она достаёт какие-то замызганные карточки. И показывает мне. На первой она молодая совсем. В халате стоит. Позади неё какой-то кабинет. Пробирки, склянки, реторты. Кафель. Железный стол. Я мельком ужаснулся, подумал, что это морг.

- это я в НИИ микробиологии работала. В Казахстане.

- в казахстане?

- мгм, - она затянулась и пустила густой комок белого дыма, - институт закончила доцентом и по распределению туда попала. Там подписка была и бункер. Так-то мне до сих пор нельзя ничего говорить. Но скоро всё равно п*зда рулю, так что ничего.

Следующая фотография была страшнее. Она сидела на стуле. Позади тот же кафель. А рядом. Рядом половину силуэта чего-то непонятного. Это что-то серое, вызывающее странные, страшные эмоции. Напоминает силуэт, но это не человек точно. Я сначала подумал, что там кукла истыканная раскаленной спицей. Какое-то чучело.

- их привезли в 79-ом, - скрипела бабка, - распечатали инкубатор. Расселили. Показали нам. Мы начали изучать.

- кого?

Стало страшно.

- их.

Мы одновременно хлебнули.

- трое. Средней высоты. Нее, - протянула она, - вообще на нас не похожи. Совсем.

Следующая фотография повергла меня в ступор. Я не мог смотреть на это лицо, если это вообще можно было назвать лицом. Но это точно не для глаз трипофоба. Да и вообще не для наших человеческих глаз.

- я вижу, - промямлил я, глотая сопли от подступающей тошноты и навалившейся головной боли.

- они таяли на глазах. Атмосфера наша не для них. Чуешь? Даже через фото цапают. Голова болит? Ну вот. Хватило суток чтобы им в прах истлеть. В прах, Вася! Еще семнадцать лет потребовалось на расшифровку послания которое оставили.

Я ничего не говорил.

- не веришь? – скрипела бабка, - мне всё равно. Веришь не веришь. По хер вообще.

- и чего там в послании?

Она грустно, саркастически улыбнулась.

- вселенная совсем не то, что нам кажется.

- а что?

Она глотнула из третьей банки.

- хер его знает. Про это они говорили, но человечество слишком убогое для такого понимания.

- и чего семнадцать лет потребовалось чтобы расшифровать это?

- на это потребовалось 13 лет.

- и?

- а еще четыре, на то, что галактику что-то схлопнет.

Я опешил. Всё это было какой-то надуманной херней. Что я тут делаю? Зачем? Я встал. Завернул свою пивную сиську покрепче. Сунул её в рюкзак. Было страшно. В этих густых, морозных сумерках. Я покивал головой в её сторону. Я старался не смотреть в глаза. Но видел её равнодушие. Она просто пила свою банку с серым лицом и отсутствующими глазами. Четвертую. Просто бабка на лавке. Бабка похожая на пугачеву. Совершенно случайно поселившая в моей душе что-то пограничное. Я вышвырнул окурок и зашагал на автобусную остановку. Меня подмывало. Обернулся.

- когда? – крикнул я.

Она развела руки в сторону.

- до конца месяца мил человек. Возможно через неделю. Возможно се....

Неожиданно налетевший порыв ветра потушил ее голос. Мороз забрался под рёбра. Я закутался в куртку и пошел. Вызвал такси. Ну его на хер этот автобус.

Забрался в теплый салон я глянул на таджика за рулём. Смотрел на редких прохожих и дома. Я еду по шоссе к себе в халупу на окраину города. И тут прямо в пространстве возникает это. Черная, безразмерная пустота. Она такая. Просто как глухая черная ночь. Когда на даче или в лесу отходишь чуть дальше от источника огня, вытягиваешь руку в темноте и ничего не видишь. Это тоже самое. Только черней. Только бесконечней. Надвигается. Я смотрю на это. Машина остановилась. Таджик открыл двери и бежит по шоссе от этого. Я сижу и смотрю на возрастающее, вселенское ничего, которое забирает нашу галактику. И думаю я совсем не про конец света. Не про то, что будет потом и будет ли что-то. Я закрываю глаза, а передо мной ты и наши теплые, бесконечные, пьяные объятия под светом желтого, тревожного фонаря. Там. У пруда. Когда-то тысячу лет назад. Вру, меньше...