Ленинградом я болел с детства. Точнее, меня туда тянуло. Читал о нем, что мог достать, собирал альбомы, открытки. Карту города наизусть выучил. Когда после второго курса техникума у меня образовался отпуск, то не возникло сомнений, куда поехать.
В семнадцать лет я познал магию советских железных дорог. Нет, мне приходилось, конечно, путешествовать, но раньше это были поездки со старшими, в ранге маленького. А в этот раз я впервые ехал один. Как настоящий взрослый, с нежной растительностью на подбородке, изображающей бороду. Как принц инкогнито со ста рублями в новеньком кошельке.
Кроме денег, у меня хранились также номера телефонов далеких родственников и адрес общежития цементного завода. Родичей я знал только заочно, а в общаге жили приятели по техникуму, проходившие в Ленинграде производственную практику.
Шел тысяча девятьсот семьдесят пятый год. Меня окружал необъятный и несокрушимо дружелюбный Советский Союз. Я был его сыном — родным, хотя и не всегда любимым ребенком той самой пресловутой национальности. Для антисемитов у меня были кулаки и секции бокса и штанги, а для друзей — голова, полная стихов и песен. А еще у меня была гитара.
В середине семидесятых этот музыкальный инструмент обладал сакральными достоинствами. Поднимаясь по крутым ступенькам в плацкартный вагон с гитарным чехлом за спиной, я ощущал интерес и надежду во многих взглядах: «Ух ты, здорово! Повеселимся, если мальчишка играть умеет!» Выглядел я бывалым туристом: метр восемьдесят роста, рюкзак, штормовка, бородка. Но вот с умением играть были проблемы.
Гитару я получил в подарок на день рождения целых две недели назад. Ценой непрерывных каждодневных усилий и стертых до крови подушечек пальцев успел выучить несколько первых аккордов. Свободно играть и петь, конечно, не мог, как ни старался.
Всего этого мои попутчики не знали и потому приняли меня по одежке, радостно и гостеприимно.
Плацкартный билет до Ленинграда стоил двадцать восемь рублей, а поездка из Днепродзержинска занимала тридцать шесть часов. Тогда время текло неспешно, и потратить два дня на дорогу в любимый город казалось естественным. Ну, правда, не самолетом же лететь, как герои кинофильмов?
Попутчики знакомились за трапезой — то ли обед, то ли пьянка. Во главе стола сидели дородная женщина лет тридцати формата героини Дорониной из кинофильма «Три тополя на Плющихе» и сорокалетний лысый снабженец-командировочный. Еще были студентка из металлургического вуза, отличница, задавака на вид, и демобилизованный сержант с боковой полки.
Начался конкурс хлебосольства. Женщина доставала из большой сумки домашние деликатесы, а командировочный так же неустанно извлекал из бездонного портфеля все новые бутылки. Скоро места на треугольном алюминиевом столе не осталось. Поощряемые гостеприимными возгласами «Вызволяйтэ!» и «Будьте ласкави!» мы выпивали понемногу, закусывали пирожками, вареной картошкой и домашним салом.
В компании я оказался самым младшим, и, сидя за столом, с ужасом ожидал приглашения сыграть чего-нибудь. Но попутчики говорили обо всем на свете, а меня милосердно ни о чем не просили.
Еда не лезла в рот. Я с ужасом представлял скорое неизбежное фиаско. Хорошо, что мою панику увидел сержант-дембель в фантастически красивой форме, усыпанной значками, как китель Брежнева — орденами.
Правильно истолковав причину кручины, парень предложил метод лечения. Он наполнил доверху тонкий чайный стакан в подстаканнике бормотухой под названием «Портвейн три семерки» и сказал: «Выпей, поможет. Пей, как лекарство!»
Я махнул этот стакан отчаянно, как жаждущий в пустыне, одним бесконечным глотком. Сладкая жидкость согрела желудок, полегчало.
Мне льстило внимание старших. Стараясь соответствовать собственным представлениям о правильном студенте, я пил, почти не закусывая. «Ирония судьбы» еще не вышла на экраны, но типаж витал в воздухе. Интеллигенту полагалось много пить.
Конечно, вскоре меня развезло. Мир вокруг стал настолько прекрасен, что я боялся лопнуть от счастья. Отдаться восторгу полностью и воспарить мешал только сладкий портвейн, колышущийся в желудке в такт поезду. Расстаться с ним я не хотел, а добавлять боялся. И тут солдат протянул гитару.
Воспринимая мир расплывчато и издалека, я не думал уже о таких мелочах, как стертые пальцы и неумение играть. Хорошие люди просят, как тут не расстараться? Нужно соответствовать!
Я мысленно переводил советские песни тех лет в единственно доступную мне тональность и вдохновенно орал их вместе с набившимися в купе попутчиками. Начали с «Там, где клен шумит», продолжили добрынинской же «Прощай!» и антоновскими «Несет меня течение» и «У берез и сосен». Окончательно сразил слушателей только что появившийся хит Пугачевой «Арлекино». Мы его орали подряд раза три.
За окном темнело, на душе светлело, хмель выветривался, а песни не кончались. Мы вспоминали любимые: и свои, и родительские, народные, — и все они прекрасно укладывались в волшебные три аккорда.
К ночи усталость победила. Народ потянулся стелиться и укладываться. Я спрятал в чехол гитару, уложил ее нежно на полку и вышел перекурить.
В тамбуре гулял сквозняк. Пахло, несмотря на лето, углем. Я закурил сам и дал прикурить вышедшей вслед за мной симпатичной девахе — соседке по купе. Девушку звали Таней. Рослая и плотная, на пять лет меня старше, она ехала в Ленинград на практику от индустриального института.
Весь день Таня просидела с ногами в уголке нижней полки, читала книгу. Не пела и не пила. Только улыбалась изредка и озадачивала меня прямым взглядом серых глаз. Мне казалось, что она спрашивает о чем-то. Впрочем, мало ли что мне тогда казалось?
Мы стояли и курили молча. Потом девушка выбросила сигарету в холодную печку, достала из кармана джинсов и дала мне сложенный несколько раз листок бумаги. Сказала:
— Спрячь, может, пригодится. Там адрес и телефон моей тетушки, у которой я остановлюсь. Если захочешь, сможем встретиться.
К таким предложениям я не привык. От смущения смешался и не нашел, что ответить. Даже покраснел, кажется.
Таня улыбнулась ободряюще.
— Неважно, кто первый проявит инициативу, если оба хотят одного и того же. Лучше сказать и ошибиться, чем промолчать и жалеть потом. А мне не хочется тебя потерять, малыш!
Вот тут я точно покраснел как рак. Впервые в жизни мне назначали свидание. Я спрятал листок в нагрудный карман рубашки и даже застегнул для надежности пуговку.
Девушка взяла мое лицо в ладони и сказала:
— Ты сегодня ужасно играл, но здорово пел. Только не пытайся сделать пение профессией. Лабухов и без тебя хватает. Обещай, что не станешь зарабатывать музыкой.
Я кивнул молча. Странные слова, стук колес, качание поезда, остатки хмеля — все вместе создавало иллюзию нереальности происходящего. Таня притянула мое лицо к своему и поцеловала. Поцелуй показался крепким, как спирт. Голова закружилась, а звуки перекрыл шум в ушах.
Я поднял руки, чтобы обнять Татьяну, но она уже отстранялась, ускользала, исчезала. Хлопнула железная дверь, и я остался один, ошарашенный и счастливый. Туманные планы клубились в голове и сердце. Головокружение заставило прислониться к стене.
Вернувшись, я увидел спящий вагон. Тускло светились синие лампочки, все уже лежали и кто-то даже храпел. Я прошел в свое полукупе, уклоняясь от высунутых в проход ног, забрался на среднюю полку. Таня уже спала или делала вид, что спит. Я подумал, что не сомкну глаз до утра, и тут же выключился.
На следующий день вагон уже стал домом. Бытовые мелочи, еда — уже без всякой выпивки, разговоры о том о сем. Таня опять сидела с ногами в углу нижней полки, отгородившись от мира книгой. Я прочитал название — «Опыты», Монтень. Наверное, что-то по металлургии.
Конечно, мы больше не встретились.
Приехав в Ленинград, я совершил визит вежливости к родственникам и был принят с истинно петербургской прохладой, даже с дождиком, кажется. Отбыв родственную повинность, я затарился в магазине, добрался до рабочего общежития и все заверте…
Ленинград не разочаровал. Город пришелся мне точно впору, как на меня сшитый костюм. Музеи, театры, концерты — за месяц я выучил его наизусть, как любимую поэму. Наверное, именно так и надо узнавать город: будучи молодым, свободным, открытым.
О Тане и о листочке в кармане я вспомнил только через неделю. Утром, с похмелья, в чьей-то постели… Звонить поздно и как бы незачем. Ну что с того, что провели вечер рядом в поезде? Ведь даже не познакомились толком, не поговорили. О поцелуе вспоминать было стыдно. Я вздохнул и вычеркнул девушку Таню из сердца и памяти. В семнадцать лет такое проделать легко. Особенно в Ленинграде, в июне, на еженощном стихийном празднике белых ночей. Легко знакомились, легко расставались. Впереди ведь была целая жизнь и две недели до обратного поезда.
С тех пор к железной дороге я отношусь с почтением и любовью. И на гитаре играть я так и не разучился. Умение мгновенно уловить мелодию песни и спеть ее — осталось со мной на всю жизнь. Подарок железнодорожной магии.
Рассказ опубликован в сборнике "Иди ты в отпуск"
#синий сайт #наши авторы #что почитать #повседневность #рассказ #литература
Подписывайтесь на наш канал, оставляйте отзывы, ставьте палец вверх – вместе интереснее!
Свои произведения вы можете публиковать на Синем сайте , получить адекватную критику и найти читателей. Лучшие познают ДЗЕН!