Детство хранится в нас на уровне физической памяти. Если попадаешь в то место, где ты вырос, даже через много-много лет, ты можешь, закрыв глаза пройти, прикасаясь к предметам и детство яркой вспышкой придет тебе всеми теми ощущениями, скрипом половиц, запахом, старинной щеколдой на воротах.
Это прекрасное и ужасно болезненное чувство, когда ты стоишь перед домом, где жила твоя прабабка, родился дед, отец и ты с самых первых дней, закутанная в байковое одеялко тоже бывала там.
Ты стоишь и понимаешь, что тебе никогда не вернуться в те дни, когда тебе пять лет, жива прабабка и дед, и папа молодой и мама тоже еще жива. Ты маленькая со смешными косичками, самая первая внучка и правнучка. Длинная, нескладная и худющая.
Сохранились все запахи, звуки, ты знаешь, что вторая ступенька мягко прогнется и протяжно скрипнет: «да, милая, потяжелела твоя поступь со временем». Дернешь тяжелую дверь и сейчас она гораздо легче откроется, чем много лет назад. Направо рукомойник и рядом на гвозде вышитое полотенце.
Стукнешь пару раз по смешному тяжелому стерженьку, вода брызнет, быстрее руки обтереть и за стол.
— Кудыть? — строго вопрошает прабабка. — Мой руки, а то все полотенце мне угваздаешь!
Приходится брать склизкое темное мыло, мылить, а потом долго смывать пену.
— Хватит вожгаться, — опять прабабка Дуня сердится, — иди, пироги простынут.
Пироги вкусные, но я их не люблю. Точнее, я съедаю все корочки, лук, а рыбу…
Рыбу наловил дед. Ну, если честно, набракорьерил. После войны, когда он этой рыбой кормил семью и продавал, чтобы заработать Лизке на валенки, Катьке на туфли и Генке и курточку, он на удочки смотрит, как на городские глупости.
Бредень, а не удочки. Сапоги-болотники валяются в клети, там же бредень, аккуратно намотанный на палку. И дед, на широченной лавке у окна, спустив очки на кончик носа, плетет новую сети. Сеть красивая… из блестящей толстой нити, как кружево. Собрать бы растянутую на планках сетку в пышную юбку и пройтись по деревне, как прынцесса… да дед заругается.
А рыбу, рыбу из пирогов я не ем, как и мама.
— Городские, — снисходительно тянет прабабка, на наши фанаберии.
Конечно! А как ее «исть» (так прабабка говорит), вот как? Если под корочку плотненько уложены ершики для «скусу», уклейки-шаклейки и прочая мелочь? «Скусно», слов нет, а вот кто эти кости будет выковыривать? Я так и не научилась…
А тетки и папа быстро разбирают рыбу, все кости, самые мелкие долой и… все нет пирога! Мне, потому что мала еще, папа пододвинет очищенную рыбу: «ешь» и строго насупится.
Дом сохраняет все это в себе и щедро делится со мной: живыми воспоминаниями. Даже несмотря на то, что многое поменялось уже в нем. Мягкая мебель, списанная из городской квартиры двоюродного брата, палас… а раньше, раньше все было застлано половиками. Яркими, теплыми, настоящими. Я любила их ткать вместе с прабабкой на «огромадном» станке.
Щелк, перемена нити, уток скользит и тянет за собой махрящуюся нить из порезанного халата тетки Лизаветы или сарафана Катерины. Модницы, они любят яркие платья. Щелк, перемена нити и уток скользит в другую сторону, щелк, перемена нити… и так, за каждым щелчком, половик становится веселее и все больше.
Щелк…
Я выхожу за ворота и смотрю на окна, в грубоватых наличниках. В палисаднике когда-то росла смородина и золотые шары, клонили тяжелых головы через забор. Дед сидел на скамеечке и дымил Беломорканал. На доме, рядом с воротами деревенские пионеры прибили красную жестяную звезду. Почти на каждом доме в деревне есть такая, значит, из этого дома кто-то ушел на войну и редко кто вернулся. Нашему дому повезло. Раненный, но вернулся.
Анонсы Telegram // Анонсы в Вайбере подпишитесь и не пропустите новые истории
Спасибо за прочтение. Лайк, подписка и комментарий❣️❣️❣️ Еще рассказы автора:
Дом стоит уже больше столетия, когда-то он был двухэтажный, с большим крытым двором. С размахом жили. Но потом, раскулаченный и лишенный второго этажа, сжался, но не сдался. Стоит. Дай бог и еще постоит. Чтобы было куда прийти, положить руку на теплое, рассохшееся дерево ворот и почувствовать себя маленькой.