«С моих слов записано верно» — новая книга, посвященная восстановлению семейной памяти. Такой формулировкой заканчивались протоколы допросов в следственных делах миллионов репрессированных в годы сталинского террора. Часто людей заставляли подписывать сфабрикованные документы, не читая. После вынесения приговора они отправлялись на расстрел или в лагеря.
Спустя годы дети, внуки и правнуки репрессированных восстанавливают биографии этих людей, собирая информацию буквально по крупицам. Некоторые обращаются за помощью в Центр документации Музея истории ГУЛАГа. 19 таких историй сотрудники центра собрали в новой книге. Публикуем отрывок из нее.
ЮЛИЯ СИДОРОВА
Поиск прадеда Бориса Франтова, приговоренного к 8 годам ИТЛ в 1939 году
У нас в семье ходили разговоры о том, имеет ли наша семья какое-то отношение к репрессии прадеда. Все-таки был развод, у прабабушки был второй муж. Поэтому, когда я ехала в Тверь, боялась увидеть донос или прабабушки, или ее нового мужа. Такие времена были, всякое бывало, иногда писали доносы и на самых близких родственников. Но я решила — история есть история, тут уже ничего не сделаешь, приму то, что есть. Но оказалось, что там были доносы совсем других людей, никак с нашей семьей не связанных. Меня это немного успокоило.
Когда читала следственное дело, меня возмутило отношение к прадеду. При аресте у него изъяли массу документов, фотографий, каких-то его преподавательских разработок. И буквально через несколько месяцев, когда он не был еще толком обвинен, осужден — то есть он фактически был невиновным человеком, только подозреваемым, — следствием были уничтожены все его личные вещи. Так прямо было написано: «Нами уничтожены путем сожжения вещдоки, принадлежавшие арестованному Франтову Борису Александровичу, как не имеющие никакой ценности для ведения следствия». Никакого уважения к человеку: взяли его вещи, а раз они не нужны следствию, можно все уничтожить. К тому же было видно, что они испытывают терпение Бориса Александровича: после ареста его на допросы не вызывали целый месяц.
Еще меня поразил тот факт, что Борис Александрович дал показания на прабабушку. Его обвиняли в том, что он участвовал в шпионской деятельности в пользу Польши. В одном из допросов свидетелей было сказано, если схематично пересказывать, что прадеда видели в Киеве, когда в Киеве были польские войска, он был в форме, наверняка с поляками сотрудничал и сейчас продолжает шпионить в их пользу. А у прабабушки фамилия Сыробоярская — на самом деле, это абсолютно русская фамилия, к Польше вообще не имеет отношения. Но на допросах следователи задавали прадеду вопрос о национальности его жены. И, видимо, Бориса Александровича в какой-то момент довели до такого состояния, что он согласился и дал показания на Любовь Николаевну.
А потом отказался от этих показаний. Но именно этих показаний, где он оговаривал прабабушку, не было в деле — они были уничтожены или затерялись, не знаю.
По какому обвинению его осудили, я до знакомства с делом тоже не знала. Оказывается, шпионскую деятельность — то, из-за чего они его арестовали, — они не смогли инкриминировать. Осудили его за недоносительство.
Кроме того, из следственного дела я узнала о многих подробностях жизни Бориса Александровича. Оказалось, что во временном промежутке между прабабушкой и последней женой у него были еще жены. Я узнала адрес его последней семьи. Мне Любовь Николаевна рассказывала о том, где прадед работал. Но точно все я узнала только из дела.
Удалось узнать и кое-что о других членах семьи. Например, по данным прабабушки, когда мы с ней составляли генеалогическое древо, отец Бориса Александровича, мой прапрадедушка, умер вроде как в 1916 году. Но у нас сохранилось письмо от Бориса Александровича прабабушке середины 1920-х годов. Там прадедушка пишет о своем отце так, будто бы тот недавно умер. Я еще удивлялась — надо же, почему он так пишет о человеке, который вроде как давно умер.
Подтверждение тому, что прапрадед действительно прожил гораздо дольше, я увидела в следственном деле. В одном из доносов было написано, что вот отец Бориса Александровича тоже прокрался в партию и был исключен оттуда «как чуждый элемент» в 1920 году.
В следственном деле не было никаких личных документов, все конфискованные личные документы, как я уже говорила, были уничтожены как не имеющие отношения к делу.
Но в нашем семейном архиве сохранилась пара писем и несколько фотографий. Одна фотография Бориса Александровича обрезана, видно только лицо. В этом же альбоме я нашла фотографию прабабушки, тоже обрезанную. Ее рука явно лежит на спинке стула, видно кусочек обстановки. Но я даже не догадывалась, что эти разрозненные снимки могут быть частями одной и той же фотографии, пока в группе Темниковского краеведческого музея в социальной сети «ВКонтакте» не опубликовали несколько фотографий этого же фотографа. Я узнала обстановку студии, стала приглядываться к другим фотографиям, повертела свои сканы — и они сложились в одну фотографию. Получается, ее разрезали на кусочки и вклеили в один и тот же альбом, но по отдельности.
Cудя по всему, эту фотографию сделали еще до свадьбы. Тогда в Темникове не установилась еще советская власть, и прадедушка вполне мог быть в царской форме — военный, тем более гуляет с девушкой, с которой познакомился. Опять же у прабабушки в руках явно хлыст для верховой езды, вполне возможно, что он и дал ей этот хлыст подержать. И я думаю, что эту фотографию обрезали, чтобы не показывать царские погоны на плечах прадеда.
