Цыганок запекает для Вики рябчиков. Напек целый противень, потом стал обжаривать их до хрустящей корочки. Склонился над сковородой: оттуда брызжет жир; лохмы цыганские черные свисают со лба, жирно блестят; футболка рваная. И как обожжет меня кипящим маслом (попало на ногу)! Поджарил тушки, понес Вике в комнату на большом блюде.
Лучше всего нам живется, когда Вика упашется на работе за двое суток и приходит на выходные разорванная. Она тогда спит, спит, спит… просыпается только, чтобы поесть. Вынырнет из комнаты, мелькнет у двери, заберет доставку еды, молча и быстро проглотит ее на кухне и снова спать – идеальная соседка. А если не доработала, не все силы растратила за смену, принимается визжать и требовать к себе внимания. Цыганку приходится ее развлекать.
Разговаривает и хохочет в своей комнате так, что ее слышит вся округа. Как я летом слушаю пианистку из соседнего окна, так жильцы нашего дома и дома напротив, начиная с весны, слушают Вику. Ей надо всех оповестить о том, что она существует. Всё окружение: соседи по комнате, соседи по площадке, незнакомцы, поднимающиеся по лестнице на наш этаж в подъезде, прохожие под окнами нашей квартиры и даже деревья за окном должны знать, что есть на свете такая девушка – Вика.
Вика тонкая, как струна, и ножки у нее тонкие и длинные, но удивительно, что ступает она этими ножками тяжело и вразвалочку, сильно вдавливая пятки в пол. Так ходит полная больная женщина, которая устала носить свое ослабленное тело. Идет Вика по коридору, и кажется, несет на себе груз килограмм сто.
А вчера случилось небывалое – Вика пришла с работы, тихо плача. При всей ее любви к разного рода демонстрациям, я поняла, что в этот раз она не притворяется. Открывала дверь – плакала, раздевалась, разувалась – плакала, вошла к Цыганку, рассказывала ему что-то и продолжала плакать. Наверное, плакала, еще идя от метро, да и в самом метро тоже. Сколько же она вылила слез?
Слышно было, как Вика не может остановить всхлипы, и наконец, когда она уже почти успокоилась, раздался звук пощечины. Она закричала, забегала по комнате, время от времени умоляя: «Не бей! Не бей»! Потом я услышала глухой удар о стену, как будто об нее бросили что-то тяжелое, и Вика замолкла.
Стояла такая невыносимая тишина, что я решила идти к ним. Если Цыганок ее убил, я вызову полицию. Только я встала и приготовилась увидеть страшную картину, как из их комнаты зазвучал смех – обычный Викин смех. Как будто ничего не случилось, как будто это была такая игра, и она не умоляла его минуту назад, чтобы он не бил ее. Я села на место.
Спустя какое-то время вновь раздались удары. Если это и была игра, то очень жестокая – на этот раз Вика завыла. Сомнений не было – били по чему-то мягкому, живому, и довольно сильно. Да что же это такое? Крики «Нет! нет!», и снова бросок о стену. Я встала. Села. Потом снова встала и думаю: а Тим в своей комнате слышит? Почему он не вмешивается? Он выше Цыганка и сильней его, он мог бы вмиг прекратить всё это.
Но тут опять начался хохот. Вика смеялась целых пять минут без остановки, как в сумасшествии, как в абсурдном фильме. Цыганок хрипло ей подхохатывал. Я легла на диван и подумала, что ни за что больше не встану, что бы там ни происходило. Но больше ничего и не происходило. Хохот резко оборвался, и, видимо, Вика упала спать, потому что следующие сутки у нас стояла тишина, как в библиотеке.