Из "Путешествий по Швейцарии" барона Егора Федоровича Розена (1838)
В глухую полночь мы прибыли в Лозанну. Впросонках не до церемоний, не до прощания с эфемерными знакомыми. Каждый из нас думал только о себе и о своих вещах. Я кое-как выбрался из кареты и приискал себе приют в гостинице. После краткого отдыха, я проснулся на рассвете, при шуме сильного дождя, бьющего в окна. День был самый печальный и мрачный и город был полностью залит грязью.
Узнав, что гостиница имеет бельведер, откуда видно Женевское озеро, я поспешил воспользоваться этим видом. С четверть часа я простоял там под зонтиком, и дождевые потоки лились вокруг меня водопадом, затем воротился к своему завтраку удовлетворенный и почти веселый.
Дождь перестал, начало проясняться. Я посмотрел на часы: через полчаса прибудет пароход из Вильнёва! Что мне делать в грязной Лозанне? Не лучше ли прокатиться по Женевскому озеру, и вернуться сюда в лучшее время? Я с минуту изготовился к отъезду.
У ворот гостиницы уже стоял омнибус; со мной сели еще два пассажира, и мы отправились. Прибыли в Лозаннскую гавань Уши (Ouchy), там солнце сияло во всем блеске. - Вот и солнце Лейпцига, - подумал я, улыбнувшись.
Я стоял на берегу великолепного озера Леман, и грудь моя волновалась от радости. По ту сторону, прямо напротив, светлые живописные облака опоясывали высокие горы Савойи, и милое Мельери, посреди своих утесов приветливо улыбалось мне! Я глядел вдаль, рассыпался зрением по всему озеру, и сердце мое сильнее билось от восторга.
Вдруг, подле меня, очутились мои вчерашние спутники: красивая дама со своими двумя кавалерами! Мы опять нечаянно сошлись вместе: они также собирались в Женеву. Не смотря на мое сухое к ним обращение, они приветствовали меня ласково, а дама добавила со своей французской любезностью: - Nous sommes charmes de vous retrouver (мы рады вас видеть)!
Я обменялся с ними несколькими словами и воспользовался удобным случаем отойти в сторону. Кавалеры хлопотали около своих вещей; дама же подошла ко мне, молча посмотрела на озеро, и, наконец, заметила с каким-то филантропическим участием, что я теперь очень далеко от своей родины!
У меня в душе зашевелился Сатир: я не люблю аффектации чувств! До этого в дороге я ускользал от всяких точных объяснений на счет моего отечества, называя себя, глухо, потомком Золотой Орды, которому Леман, этот маленький бассейн воды, слегка напоминает его родную величественную Волгу!
Прозвенел колокол парохода; за француженкой пришли ее кавалеры; мы сели на пароход, и помчались в светлую стихию. Ее дивная голубизна, совершенно особенного тона, прозрачная до самого дна, поражает всей прелестью новизны.
Какой вид с озера на Лозанну!
День был немного пасмурный. Местами голубое небо выглядывало из-за облаков; время от времени являлось солнце. Скрываясь за горным туманом, Монблан на этот раз не показывался; но, и без Монблана, есть тут бесконечное изобилие красот для того, кто в первый раз проезжает по Леману.
Я не замечал моих французов, они также ко мне не подходили; только изредка бросали на меня взгляды; но мое неприветливое молчание и явное отчуждение сделали меня, для французской деликатности, неприступным, как утес. Друг семьи, наконец, выждал момент, в который можно было ко мне приступить: у нас завязался разговор. Я разговорился, увлекся, и широко раскинул беседу.
Вскоре мы узнали, что он из Лиона, а я из С.- Петербурга. Француз заметил, что он мало видел северян, и потому наблюдает меня с особенным вниманием, я же из патриотизма пустил в наш диалог порядочную часть своего собственного капитала, в доказательство того, что мы, гиперборейцы, в образованности можем поспорить и с лионским адвокатом.
Этот обширный разговор был, если не целиком, то, по крайней мере, в главных чертах, пересказан нашей спутнице, как мог я заметить из первых слов, которые она ко мне обратила. Я опять кое-как с ней расчелся учтивостью и устремил внимание на Женеву, сидящую величаво на оконечности своего озера.
Когда мы причалили к берегу, погода еще больше омрачилась, стал накрапывать дождик. Друг семьи предложил мне остановиться с ними в гостинице Весов (Hotel des Balances) и я согласился. Мы оба остались на берегу караулить вещи до прихода носильщиков; наша красавица-спутница и ее муж ушли осматривать номера.
Своим я остался доволен: под самыми окнами текла Рона; ее вода была светлее цвета озера.
Дождь шел не переставая; но мне все-таки захотелось погулять по городу и я отправился без проводника и без цели, куда ноги понесут. Я очутился на бастионе, вдающимся в озеро, засаженном деревьями и обращенном в приятое место для прогулок.
Красивый мостик ведет к искусственному острову, называемому Жан-Жаковым, или островом барок, по имеющейся там статуе Руссо; сидящем в покойных креслах.
Лицо его обращено к городу. Я заметил женевцу с которым там сошелся, что этот памятник мне не нравится. Женевец разделял мое мнение. Статую Руссо омывало дождем, как жизнь его - слезами.
Невзирая на дождливую погоду, я обошел почти весь город. Он не имеет особенной физиономии. Не все улицы хороши; между ними первенствует Corraterie в один тротуар, широкий и прекрасный.
Здания солидны, нежели красивы. Знаменитая la Treille прескучное место во время дождя. А дождь уже начинал мне проникать сквозь платье; но что значит нежный швейцарский дождик, хотя и сентябрьский, для Северянина, привыкшего в военной службе ко всем прихотям климата.
Привычку (гулять под дождем) подарило мне одно открытие: от скуки, навеянной октябрьским дождем на одинокого человека, в холостой квартире, легче всего избавляться продолжительной прогулкой под дождем, так, чтобы не оставалось и сухой нитки.
Придешь домой, велишь развести огонь, переоденешься, и почувствуешь себя возрожденным. Скука спадает с мокрыми покровами, а вместе с сухими, при стакане горячего чаю, обретаешь веселье духа, и силу и бодрость. Даже в Петербурге, где я более всего расположен был к меланхолии, даже там я нередко лечился от уныния таким насильственным потрясением нервов, - и всегда удачно.
Ненастная погода продолжалась и на другой день, но были солнечные промежутки. Дела Швейцарии принимают серьезный оборот: французское войско собирается на женевской границе.
Людовик-Наполеон добровольно оставляет Швейцарию; кантоны готовятся к отчаянной обороне. Женева кипит военной деятельностью: проверяют укрепления гОрода, по улицам ежечасно тянутся отряды войск.
Почти все жители в мундирах: от детей до торговцев, которые, не входя в разбирательства на счет правоты или неправоты своего правительства в этом деле, приготавливаются по его приказу к бою в безмолвии и благоговении и сердце путешественника передается на сторону Швейцарцев и желает им счастливого исхода войны.
Начальник французского, против швейцарцев назначенного войска назвал их в приказе по своей армии: "Nos voisins turbulents" (наши задорные соседи)! что взбесило якобинцев в "Cafe au bel air". Друг семьи предложил мне прогулку за город, чтоб осмотреть укрепления.
- Как вы думаете? - спросил он, - остановят ли наше (французское) войско эти стены?
- Как бы не было чудесно мужество швейцарцев, - отвечал я, - французы их легко перепрыгнут! Разве только, их сможет остановить детский легион!
Швейцарцам всего то нужно будет расставить отроков по тем местам, которые будут подвергнуты первому натиску врага. Французы запрыгнут на вал, зарукоплещут воинственному духу детей, расцелуют их, надают им конфет, но без bonbons, спрыгнут с вала и доложат своему генералу, что с детьми они драться не будут, и пошлют вместо себя таких же детей, если Луи-Филипп (фр. Louis-Philippe I) так непременно хочет войны!
Я считаю французов способными на такое; после наполеоновских побед, только таким подвигом человечности они могут еще преувеличить блеск своего оружия, чтобы было чем похвалиться перед ветеранами старой императорской гвардии!
Потешил же я своего француза этой шуткой!
Я обошел и объехал город и увидел все, что можно было увидеть в этих смутных обстоятельствах, совершенно изменивших обычный характер Женевы. Учёность ее безмолвствует; торговля хотя и торгует еще часами и драгоценностями, но в военном мундире и с каким-то благородным равнодушием к житейским мелочам.
В одном из лучших магазинов я купил часы; цена мне показалась слишком завышенной для Женены, но я решил не торговаться с воинственным продавцом, полным торжественной задумчивости и вовсе не думающем о своей торговле.
В театре Вильгельм Телль.
- Боже мой, - подумал, - для чего же прибегать к этому Теллю? Пора бы понять, что Телль не кто иной, как бежавший политический преступник, подлым образом убивший Гесслера.
Смерть Гесслера была в пользу Швейцарии: скандинавская сказка вошла в биографию Телля и сделала его народным героем. Не верьте гласу народа, когда народ злорадствует о гибели того, кто держал его в повиновении! Не с одним Теллем случалось подобное!
Я не принадлежу к педантам истины, которые в своих исторических исследованиях, доискиваются сказочности или сомнительности благодушных сказаний, возбуждающих героизм в душе.
Но, с другой стороны, стоит ли уважать прошлое, если можно уличить в самозванстве порочное и дурное. Мыслящему человеку, во всех веках, следует позаботиться о правдивости суда исторического, и чистой славой в истории должна пользоваться одна добродетель.
Я спрашивал о Сисмонди, но всем не до него, как и мне нет дела до Кальвина и Вольтера. Гораздо интереснее, чем Ферней, соединение мутной Арвы с чисто голубой Роной, которые, в одном русле, еще долго не сливаются водами: чистое остается чистым и по сочетании с мутным и, наконец, берет верх над ним и мутное исчезает в общей чистоте!
Не так ли бургундская, или лучше сказать, женевская принцесса Клотильда, христианка, сочетавшись браком с языческим королем франков, обратила его, и все его царство, в христианскую веру.
В Женеве есть ворота, в виде готической арки: их называют воротами Клотильды. Было время, когда принцессы, Клотильда и сестра ее, сидели у дворцовых ворот, справляя гостеприимство путешественникам!
Не отвергнут был и странник в нищенском образе: один из таких нищих, - переодетый посол преподнес Клотильде кольцо и предложил королевскую руку.
Я видел родительский дом или правильнее, место родительского дома Жан-Жака: новое, большое каменное здание заменило скромное жилище Исаака Руссо!
Я с досадой отошел от пышного в пять этажей дома, который чванится именем Жан-Жака, писанным золотыми литерами на мраморной доске. Солнце ярко сияло. Я еще раз отправился на островок посмотреть, не найду ли теперь, при этом веселом свете, в чертах Руссо какое-нибудь отражение его любви к графине d'Houdetot?
Нет! Его лицо и мрачно и задумчиво на солнце! Слишком мало было светлых минут в его скорбной жизни: в нем нет и малейшего отблеска душевного счастья!
За общим столом нашей гостинице, я опять сошелся со своими французами. Друг семьи посадил меня подле своей дамы, разделив их мной, как пару. По другую сторону сидел муж, человек добрый и вовсе не ревнивый. Он редко вмешивался в нашу беседу.
Наша дама была очень любезна. Кажется, она предала полному забвению мои скифские замашки, от Берна до самого берега Лемана. Друг семьи был столь же мил. Я сидел между двух отборных любезностей и, впервые, после многих лет, почувствовал к ним что-то похожее симпатию.
За столом было много дам: две-три симпатичные англичанки; но наша француженка была царицей обеда. Общий разговор не касался Швейцарии: застольные гости были, в основном путешественники.
А в Германии, многие семейства обедают не дома, но в гостиницах.
#librapress