Чтобы родиться в большом городе, который сначала был просто железнодорожной станцией, понадобилась череда семейных потрясений.
Одни бежали от голода, другие - от репрессий. Kто не успел, того отправили в теплушках как семьи политических, и все в конце-концов встретились в Сибири.
И стали жить.
К стыду своему, поездом я не путешествовала. Всегда летала самолетом - и в Питер, и в Москву. Оно и комфортнее, и быстрее. И очень удивлялась, когда французы, узнав откуда я родом, с придыханием и фанатичным блеском в глазах начинали лепетать что-то о Транссибирском экспрессе.
Что за зверь такой?
Есть поезд Москва - Владивосток. Знаю. Мама в юности на нем в Иркутск каталась. Там жесткие неудобные полки, тесные купе, узкие коридоры, сладкий чай и черный хлеб. И разговоры, разговоры - под стук колес, мимо телеграфных столбов, мелькающих за окном.
И вот, несколько лет назад, когда все везде было открыто - лети не хочу - мы с мужем, бросив детей на бабушку, купили билеты на поезд.
До Иркутска.
Я честно настроилась на жесткие полки и сладкий чай. Набрала в дорожную сумку крекеров, влажных салфеток и детективов. Даже кроссворды захватила.
Ко всему я была готова, но только не к нашествию французов.
В 1812 году до Сибири они не дошли, видать, до сих пор жалеют.
Там были молодые девушки стаями, студенты с тяжелыми рюкзаками и в шортах (ну-ну), дамы слегка за пятьдесят, предпочитающие путешествовать в одиночку, и даже пары пенсионного возраста, не знающие ни слова по-русски ("спасибо" с ударением на последний слог и "здразвуте" не считаются), и пытающиеся объясниться с терпеливой проводницей при помоще жестов и плохого английского. И все они ехали из самой Москвы, кто до Улан-Уде, а кто и дальше.
Kогда, две недели спустя, мы благополучно вернулись домой - с бочонком омуля, тысячей фотографий и ярких впечатлений - я все же задумалась. Чего их всех тянет в этот поезд, как магнитом?
Думаю, виной всему, как всегда - любовь и деньги.
В 1913 году французский поэт швейцарского происхождения, в ранней юности успевший побывать в России, написал поэму, которая сделала его знаменитым. "Проза о Транссибирском экспрессе" Блеза Сандрара вышла в виде сложенной гармошкой узкой афиши, малым тиражом, всего 150 экземпляров. Каждый расписан в стиле симультанной живописи Соней Делоне. И это не иллюстрации к тексту, а параллельное повествование в красках. Уникальная вещь.
"Проза" висит в Эрмитаже, за экземплярами из частных коллекций охотятся все аукционы мира, и стоимость их исчисляется сотнями тысяч долларов.
Но это не про деньги.
Это про любовь.
"стук вечный колес, обезумевших на колеях
поднебесья,
замерзшие окна,
не видно природы,
а позади
равнины сибирские,
низкое небо,
огромные тени
безмолвья, которые то поднимаются, то
опускаются вниз"
Так еще никто не писал.
И все, кто собирался в питерской "Бродячей собаке", это понимали.
Они устроили вечер чтения "Прозы о Транссибирском экспрессе": слушали, спорили, скандалили: Анна Ахматова, Алексей Толстой, Михаил Кузьмин, Корней Чуковский, Якулов и Петров-Водкин...
А потом, когда революция разорвала в клочья тесный мирок литературного кафе, разметала по миру его завсегдатаев, "Проза о Транссибирском экспрессе" зазвучала по-другому.
Вспышки восстаний, пожар гражданской войны, колчаковское золото, контрабандисты, белые, красные, русские и чехи...
Акции магистрали, в строительство которой французы вложили огромные деньги и надежды (в начале XX века такая протяженность железнодорожных путей могла сравниться разве что с полетом на Марс), полностью обесценились. Ими впору было, как обоями, оклеивать стены в уборной.
Во многих семьях их хранят до сих пор.
И едут восторженные французы, с томиком Сандрара в рюкзаке и семейными преданиями в голове, движимые почти колониальной ностальгией, посмотреть на то, что когда-то было их мечтой.