Кошкин хотел быть звездой, но ничего для этого не делал. Только вздыхал на диване.
- Ох, разбогатею на Мальдивы поедем!
- Ага, - скептически бросила жена, - на поезде.
Кошкин молчал. Он проверил количество подписчиков. Как было 342, так и осталось. Никто не смотрел пятнадцать его дебильных вайнов.
- Я же старался, - злился Кошкин.
- Че тебе эти вайны? Попробуй другое.
- Чего?
- Ну..., - задумалась жена, - каверы.
- Не хочу петь.
- Ммм. Тогда пранк. Во! Сними как Билл.
- Пранк? – задумался Кошкин.
- Ну.
- Не хочу по роже получить.
- О! А помнишь ты Гусевым на даче анекдоты рассказывал? Иди в стендап. Иди!
Кошкин всю ночь писал шутки, а на завтра записался в клуб юмористов.
Пыль, стул с красным подсрачником. Яростный луч прожектора хлещет в лицо. Четыре камеры по углам. Зрителей не видно. Только силуэты. Кошкин выдохнул. Унял дрожь. Пролетело как сон. Только слышался яростный хохот. Кошкин был счастлив. А когда возвращался домой задумался. Они так смеялись. Шутки конечно более менее смешные, но чтобы так ржать.
Второе выступление. Пятое. Тот же бешеный луч. От микрофона несёт чужими ртами. Кошкин шутил. Про будни на диване, про быт. О том, как жена е*ёт мозги по вечерам. Хохот. Кошкин не ожидал такого. Всю жизнь был довольно пассивен, а тут...
К двадцатому выступлению арсенал закончился. Исписался Кошкин. Тяжелая артиллерия. Начал о религии, политике, мастурбации. Хохот. Однажды Кошкин вылез на сцену пьяный в сопли. Просто стоял на сцене. Хохот. Кошкин состроил гримасу – хохот. Кошкин расстегнул брюки и спустил до туфлей. Стоял в семейниках. Хохот. Замолчал на две минуты, а потом набрал воздуха и крикнул.
- Х*й!
Ушел со сцены. Хохот.
Смех присутствовал всегда. Один и тот же стадный, мерзкий, истерический, пустоголовый хохот. Что у Кошкина, что у других юмористов.
Кошкин влепил 4 текилы и вылез на сцену. Слюни летели. Хохот. Кошкин ни разу не слышал, чтобы хоть кто-то не засмеялся. Что такое? Он швырнул микрофон и прыгнул в зал.
Спина покрылась ледяными мурашками. Вокруг никого. Только сидят за столами резиновые муляжи в париках. Поганые манекены. Резиновые, с пугающе реалистичными глазами.
Кошкин не верил. Он был в ярости. Руки тряслись. Рубаха прилипла к спине. Кошкин рванул по лестнице вверх. Он слышал мерзкий хохот позади. Синий Кошкин оказался возле рубки на которой было написано – не входи! Еще там была нарисована срущая собака. Это была наклейка. Белый фон, черная срущая псина и желтая лента перечеркивающая пса с торчащим хвостом. Почему она там была? Бог его знает почему.
Кошкин толкнул двери. Они распахнулись. Перед огромным панно состоящим из десятков экранов сидел испуганный Гарик Мартиросян с пузом вываливающимся из под брюк, в туфлях и штанах с пятнами. Скрюченный, старый Мартиросян.
- Вы чё творите, м*даки? – верещал взъерошенный Кошкин, - я..., я думал тут всё по-правде...
Гарик Мартиросян что-то бубнил под нос. Глаза его стали узкими от ужаса и омерзения. Кошкина трясло.
- Вы..., вы же..., - бушевал юморист.
Затем Кошкин подпрыгнул, размахнулся и влепил Гарику Мартиросяну омерзительную, хлипкую, оглушительную пощёчину по самой по его треклятой роже.
