На последней оскаровской церемонии статуэтку за лучший международный фильм получил японский «Сядь за руль моей машины». До этого в Канне картина взяла приз FIPRESCI и награду за сценарий. Рассказываем, как в этой странной вариации на чеховскую тему соединились давние традиции восточного и западного кино и чисто японские культурные особенности. И, вообще, кто такой этот Хамагути?
Мужчина в черном стоит на фоне старенького красного Saab Turbo 900. За рулем — девушка в мужском пиджаке. Он — театральный режиссер и актер, приехавший в Хиросиму на международный фестиваль ставить «Дядю Ваню». Она — его персональная водительница, предоставленная организаторами. В этом идеалистическом и романтическом кадре, который смотрит на нас с постера оскаровского победителя, заложена вся драматургия фильма.
Двух героев, кроме работы, объединяет нечто большее — прошлое, наполненное утратами. Про них обоих в равной мере можно было бы сказать словами из старой песни группы «Воскресение»: «Мы устали от потерь, а находим слишком редко». Кафуку-сан потерял жену, скончавшуюся от кровоизлияния в мозг. У Мицуки во время землетрясения погибла мать. И вот они оба оказались в замкнутой клетке одной машины, слушают чеховский текст и удивительным образом раскрывают, подобно литературным героям XIX века, свои души перед нами. Так незаметно и сам фильм из читки «Дяди Вани» превращается в удивительный роуд-муви души, элегическое путешествие к чистому зимнему утру.
Как и многие режиссеры XXI века, снявший «Машину» Рюсукэ Хамагути сформировался под влиянием двух несхожих кино традиций века двадцатого. С одной стороны, американский реализм конца 1960-х и 1970-х (особенно важны для Хамагути «Мужья» Джона Кассаветиса — этот фильм он увидел в 20 лет), с другой — притчевый символизм Тарковского и Антониони. В начале своей карьеры Хамагути даже сделал ремейк «Соляриса», правда, фильм остался незамеченным — внимание поклонников японской тарковщины тогда всецело занимал Киёси Куросава.
Фестивальное признание пришло к Хамагути после «Счастливого часа», который в 2015 году получил премию на фестивале в Локарно за лучший женский ансамбль и спецприз жюри за сценарий. Название фильма иронично: «Час» длится 300 минут и размеренно рассказывает о семейной жизни четырех подруг (одна из них решила подать на развод). В какой-то момент одна из героинь необъяснимо пропадает, точь-в-точь как главная героиня в начале «Приключения» Антониони.
Две следующие картины Хамагути уже были показаны в конкурсах крупнейших фестивалей: «Асако 1 и 2» — в Каннах, а «Случайность и догадка», снятые во время вынужденного перерыва в работе над «Сядь за руль моей машины», — в Берлине-2020 (фильм получил Гран-при). После этого критики стали сравнивать Хамагути с корейцем Хон Сан-су. Параллели между его алкодрамами и разговорным гиперреализмом Хамагути бросаются в глаза: драматургия, построенная на тексте, статичная камера, обилие общих планов, внимание к микродраматургии обыденности и быта. И там и там герои всегда из среднего класса (даже персонажи творческих профессий выглядят не звездами, а рядовыми трудягами культурного цеха). Но сходство это внешнее, обманчивое, оптика этих режиссеров очень разная. Фильмы Хон Сан-су редко длятся дольше 70 минут, и статичность маловыразительных кадров у него компенсируется примитивистским, грубым, но демонстративно резким монтажом. Он всегда показывает какую-то неуловимость реальности, неопределенность того места, которое занимают в нем его герои, поэтому они так много пьют; в фильмах Хон Сан-су размывается граница между сном, явью и алкогольным помутнением. У Хамагути все ровно наоборот: снимая трех- или пятичасовые истории с длинными кадрами, он погружает зрителя в неспешный и вдумчивый ритм жизни, почти осязаемой в своей материальности. Это именно тот самый moment of being, о котором писала Вирджиния Вулф.
При этом сам Хамагути в интервью располагает свой последний фильм в совсем других координатах — где-то между меланхолией роуд-муви Вендерса и картинами Аббаса Киаростами, частично или полностью снятыми в салоне автомобиля. Это сочетание формализма и искренности, предельно интернациональной, всеядной фестивальной кинокультуры и специфической японской традиции и составляет уникальность метода Хамагути. Да, при всех своих сходствах с кино разных стран и эпох его фильмы лежат в русле национального жанра семингэки — кино о простых людях, чаще горожанах. Тут с языка готово сорваться имя Ясудзиро Одзу (его драмы о скрытом конфликте поколений — самый показательный пример), но такие тихие фильмы об обывателях снимал практически каждый японский классик, от Мидзогути до Микио Нарусэ. Другая особенность этого жанра — его гендерная оптика: очень часто протагонистами в нем оказываются именно женщины. Так же и в фильмах Хамагути очевидно если не исключительное, то повышенное внимание именно к женским персонажам.
Важной рифмой к триумфальному «Сядь за руль моей машины» оказывается другой недавний японский фильм — почти незамеченный широкой публикой «Телефон ветра» Нобухиро Сувы. Ключевой и символической локацией там была обыкновенная телефонная будка на горе, не подключенная ни к каким линиям передачи, только голос на ветру и в пустоте. В фильме она становилась местом странного стихийного ритуала: герои обращались через этот телефон к своим покойным близким. Этот троп вообще часто встречается в азиатском кино — вспомните дупло, которому исповедуется герой в «Любовном настроении», или диктофон, выполняющий сходную функцию в «Счастливы вместе».
В своей картине Хамагути почти буквально дублирует сцену из «Телефона ветра»: Кафуку-сан и Мицука приезжают в ее заснеженный родной городок на Хоккайдо. Мицука поднимается на тот холм, где раньше стоял ее дом, и окончательно проговаривает историю своих сложных отношений с матерью. А Кафуку в очередной раз вспоминает, что его погибшей дочке было бы сейчас ровно столько же, сколько Мицуке. Сам зимний классический японский пейзаж уже тоже намекает на вечное повторение сценариев жизни, в его прекрасной минималистической безжизненности прячутся ростки буйной весны.
Собственно, «Сядь за руль моей машины» — такой же росток. Важнейшее событие для сегодняшнего японского кино. Почти два десятилетия главными амбассадорами условной Азии на фестивальном Западе становились то китайские, то южно-корейские режиссеры — от Чжан Имоу до Пон Джун-хо. Успех «Сядь за руль моей машины» сделал из Хамагути первую японскую международную звезду со времен Такеши Китано, гремевшего в поздние 1990-е.
Смотрите фильм «Сядь за руль моей машины» на Кинопоиске с 30 апреля
Автор: Сергей Дешин
Фото: Julien Reynaud / APS-Medias / Abaca / Sipa USA / «Легион-Медиа»
