Я видел как всё большими кусками отпадало его желание писать. Его роман умирал на моих глазах. И чем больше он о нём говорил, тем меньше живого в нём, его романе оставалось. Это уже не было книгой, даже в мечтах, скорее мечтой о мечте. Оставались уже ощущения, воспоминания о том, что верилось в себя, в своё творчество. В разговорах мы часто уходили туда, где всё уже написано, обсуждали детали и мелочи. Переживали любимые сцены, часто выдуманные тут же, и никогда не разу не написанные. Но я старался. Набирал в телефоне, порой и непонятное самому. Что-то черкал в блокнотах и тетрадях. Выпивая вина мне хотелось писать, именно писать. И даже порой в гостях, я зависал над экраном чужого компьютера силясь выразить что-то. Даже пьяным я любил это дело.
Он звал к себе, и мы летними, предгрозовыми вечерами, под крышей высокого дома, казалось руку протяни и вот небо, забившись в углы, окружённые бутылками и стаканами, пепельницами стучали по клавишам. Не разговаривая, ведь оба знали как это злит, отвлекает. Что-то глупое набирали, стараясь выпендриться. Ведь знали, что другой прочтёт. Хотели что-бы прочёл. И я не раз заставал его уснувшим. С отчаянно вопящим, пустым электронным листом. Предательски мигающая чёрточка курсора, словно насмехалась над его немощью. Мне становилось его жаль, и даже хотелось что-то написать за него. Но это было бы свинством, оскорблением.
Все мои романы, что я тогда начал заглохли. Замерли герои, я не смог дать им жизни. Но смог сохранить. Я обязательно попробую ещё. А он, больше не разу не заговорил о своей книги как о существующей. Он говорил "будет", рассказывал идеи, новые и новые, больше. Тем всё дальше уходя от настоящего, того что есть тело творчества. От самой работы, процесса творчества, ежедневного труда. Но бесконечные фантазии, подпитанные алкоголем обещали другую реальность. Приятную и где весь труд уже позади.
Выпив не закусывая, он начинал рассказывать о качестве переплёта, коллекционного издания его романов. О печати, изображениях на обложках. Он словно уплывал в другую реальность. Я видел, как его взгляд, всё меньше обращался к деталям окружающего. Он говорил, говорил смотря на то, чего я не мог увидеть. Но то лишь когда был сильно пьян. В трезвости, разговоры о литературе он пресекал сразу, не терпел и даже злился. Подаренные книги пропадали. Он врал что дал кому-то почитать, но я знал что он их просто выкидывал.
Но чем больше он прятался от творчества, избегал даже думать о нём, тем сильнее его накрывало волной фантазий, когда пропадал контроль. И тем больше несуществующего он описывал. Уже и не сами книги, коих стало множество, но и новую жизнь, новые знакомства. Наслаждался результатом трудов которых ещё нет. Скорее всего никогда не будет.
Сейчас он невероятно далёк и от себя прежнего, и от своих прежних стремлений, идей. Не знаю, вспоминает ли он о своих ненаписанных книгах. Приходит ли ещё желание что-то написать? Знаю точно, что он забывает поесть. Знаю, что на ним нужно кому-то следить, ведь он, привык жить пьяным раньше, чем научился. Сейчас, он сплошное бедствие и саморазрушение. С ним трудно, почти невозможно общаться. Он совсем перестал за собой следить. Но осталась во взгляде какая-то, немного потусторонняя гордость. Скрытая уверенность, и словно превосходство над окружающими. Как тогда, ещё на чистой кухне он рассказывал о своём будущем романе, гордясь собой.
Он уверен что написал что-то. Что-то очень важное, возможно великое. Он верит в свой выдуманный мир.
Благодарю.