Спецкор проекта WarGonzo Дмитрий Селезнёв (Старый Шахтёр) вместе с настоятелем Покровского храма в Мариуполе отцом Гавриилом поднялся на крышу самого большого собора в Украине, где протоиерей рассказал ему как проходил Великий Пост под обстрелами и как жилось православной церкви под оккупацией «Азова».
– С оружием же в храм нельзя?
– А он недействующий, – ответил батюшка.
Значит можно. У меня-то оружия нет, я и стрелять-то не умею. Но зато мой товарищ – офицер ДНР, и у него наградной пистолет. Ранним утром дороги на Мариуполь пустынны, враг близко, выход ДРГ на трассу нельзя исключать. Да и Мариуполь считать безопасным городом сейчас пока рано. Поэтому с ним пистолет. Конечно, с автоматом в таких обстоятельствах было бы получше. Но – чем богаты, тем и рады. Или уместней – не рады.
Протоиерей Гавриил знакомит нас со своими владениями. В том числе, в его ведомстве находится, ни много ни мало, самый большой храм Украины – Покровский собор города Мариуполя. Правда, собор недостроенный. И во время военных действий тоже повреждённый.
– В храме ремонт? – спрашиваю я, когда мы подходим к нему
– Теперь уже всё, разруха, – батюшка покачивает головой. То ли шутит, то ли преувеличивает. Внешне не видно, чтобы собор сильно пострадал. Только наверху взрывом надкусан малый купол. Да и то, приглядываться с земли надо, и мы отошли на нужный ракурс, чтобы увидеть разрушенную луковку.
– Видишь, какая там дыромаха? – показывает протоиерей на купол. – Можете себе представить?
Вижу. Могу. Дыромаха… Снаряд или мина каким-то невиданным образом залетела в щель с внутренней стороны, и часть купола разорвало.
С протоиереем Гавриилом я познакомился совсем недавно, на Пасху, которую я встречал в Мариуполе. Служба проходила в небольшом деревянном храме Александра Невского, который стоит на подворье возле недостроенного Покровского собора. Встречали Пасху под канонаду, которая доносилась с «Азовстали».
Но народу собралось много. Запах дыма от кострищ и пожарищ, шедший от прихожан, перебивал запах ладана от кадила. Мариупольцев не испугал глухой шум далёких разрывов. Во время штурма Мариуполя им приходилось слушать и более громкие и опасные звуки.
На службе звучало как никогда к месту: «Господи, помилуй нас!» Хор звучал пронзительно, трепетали, как пламень, голоса. Батюшка воспевал проникновенно и хорошо. Я отметил про себя, как ловко он управляется со своей паствой. Когда в какой-то момент шум от присутствующих стал мешать ему, он вдруг громко и строго произнёс:
«Тишина. Тишина. Тишина.»
И все притихли.
Но вне рамок богослужения отец Гавриил оказался общительным и открытым человеком. И не без иронии.
«Вино по рюмочк-а-ам по-ольётся, в пасхальный день не для меня» – на мотив «На поле танки грохотали» внезапно пропел он, когда мы после пасхальной службы разговлялись яйцами, Пасхой и вином. Батюшка хорошо поёт, тоже отметил я. А грохочущие танки, в тот день я действительно встретил по дороге в храм – это выезжали из Мариуполя наши морпехи.
Сейчас на протоиерее нет праздничного облачения, на чёрную рясу накинут жилет, а на голову поверх скуфьи надет обруч с фонариком. Помимо церковных функций протоиерей совмещает работу прораба. Он ходит по двору и даёт распоряжения.
– Сейчас тебе помогут его оттащить, – обращается он к мужчине, который стоит возле большого генератора. – Эй, вы куда идёте? – кричит он другим, – идите сюда!
По подворью разбросаны куски железа – семена войны, зубья ракетного дракона. Валяются согнутые гильзы от «града», и сюда прилетало. Все крыша деревянного храма в следах от мелких осколков. Некоторые из них разбили окна и прошили стены храма насквозь. Ударной волной частично вскрыло крышу, она наскоро заделана рубероидом. Чтобы крышу залатать, мы привезли по просьбе священнослужителя битумный скотч.
– А вот пойдут ливни, дожди… я себе не представляю… – сокрушается батюшка.
Но мне церковный двор кажется оазисом в эпицентре разрушений. Вокруг храмового комплекса кольцо из сгоревших, разломанных кулаками бронетанковых и ракетных атак домов. Здесь шли упорные бои. Повсюду куски железа, осколки бетона и стекла. Волочатся по земле оборванные провода. Некоторые столбы у дорог повалены, на проспектах сожжённые автомобили и бронетехника.
Во время военных действий, когда на город нахлынули волны Апокалипсиса, Покровский собор стал Ноевым Ковчегом. В подвалах храма укрывалось до 90 прихожан. Храм прочный, на 6 метров он врос бетоном в землю.
– А проходили ли во время Великого Поста богослужения? Откуда во время военных действий бралось всё необходимое: просфоры, там, вино? – спрашиваю.
– Нет, здесь службы не проводились. Здесь всё было закрыто, опасно было в деревянном храме что-либо служить, вы сами понимаете – отвечает отец Гавриил, – сам я в пост находился в Святониколаевском соборе. Там проводил богослужения. Служили мы в подвале... В том соборе нижнего храма нет, он не предусмотрен, ну мы и оборудовали под алтарное помещение коридоры… А просфоры, как приходилось – так и пекли, честно Вам скажу. Сначала оставались запасы в холодильнике, пока была электроэнергия. А потом – морозный был март, они сохранялись и так… Ничего не отапливалось, не было ни света, ни газа, ни воды… А вот следующую партию, да, мы уже напекли. Кто-то принёс нам газовый балон свой. У человека как раз в дом попал снаряд, и он к нам пришёл жить, наш прихожанин тоже… Ну, кое-как напекли, оно ж без редуктора всё это… В газовой печи они сначала закопчённые получились, просфорочки наши… А потом мы приспособились, наловчились. Ну, благо, я и сам умею всем этим заниматься, выпекать то есть... Вот и служили на них. Запасы муки у нас всегда были. И дрожжи даже были сухие! Напекли – и служили… да… А вино было всегда. Всегда в погребе были запасы вина.
Вино в такой ситуации приободряло бы, подумал я. Пусть оно и не принесло бы истину, но зато дало успокоение. Если в меру, конечно же. Хорошо, когда есть запасы вина в такое время.
– А исповедовал ли в такое время кто-то особые грехи? – намекнул я про смертные грехи, которые в условиях войны становятся вполне обычными. А для кого-то и не грехами вовсе.
– Ну, вопрос, на самом деле, такой, злободневный. Да, люди начали исповедовать… Вроде как и говорят так, знаешь, завуалированно… о них же не принято говорить… но были, были случаи, да… – очень завуалированно, но вполне понятно ответил батюшка.
На Пасху я тоже исповедался. В сварщике, который приваривал церковные ворота на подворье, я узнал помощника настоятеля, которому я и передал перед причастием мой греховный груз. Никаких новых или необычных грехов у меня не было. Всё как людей. Желания плоти, сквернословия…
– А вот вы поминали Московского патриарха за богослужением? – задаю я каверзный вопрос. И болезненный для православной церкви. К встрече я подготовился хорошо. Расспросил знакомого священника об их насущных проблемах. – … Ведь, как известно, в начале марта двенадцать архиереев УПЦ Московского патриархата отказались от поминовения патриарха Кирилла.
– Понять, с одной стороны, позицию архиереев можно, – дипломатично начал Гавриил – не все же регионы пророссийски настроенные на Украине. Ну и некоторых возмутило, что Святейший не высказался, не сказал своё слово для того чтобы как-то остановить эти военные действия. А он не только не сказал, а вроде как бы и наооборот. Ну а кому здесь военные действия понравятся, несмотря на внутренние симпатии к России? Можете себе представить… Люди же обыватели, со своей колокольни смотрят. Кому понравится если дом твой разрушен. А расколом это не попахивает никаким, никто из церкви не уходит. У нас Украинская Православная Церковь – полностью автономная. Полностью, на 99 и 9 десятых процента.
Такой ответ меня удивил. Честно говоря, я, как и вся украинская пропаганда, считал по-другому. Я не предполагал такой демократии внутри российской церкви. Мне виделась бОльшая зависимость православного Киева от Москвы. Во всяком случае не на одну десятую процента.
– Но вы же упоминаете Патриарха?
– Мы упоминаем Патриарха, конечно. И не прекращали упоминать. Порядок такой. Но его высказывания – это его высказывания. Да если честно сказать – было не до этого. Мы молились как могли. Мы… В городе служил только один собор наш. Все богослужения великопостные пришлось проводить мне, причём под обстрелами. Ну мы и поминали всё время. Нам было, как бы, не до этих рассуждений: что сказал Патриарх, почему там его упоминают или не упоминают. Нужно – и нужно, закон такой… А те кто отказались… Мне сложно судить, почему они это сделали. Но понять могу.
Мы заходим внутрь Покровский храм. В храме сложены строительные материалы, плитка на поддонах. Стоят строительные леса. Храм огромный. Действительно очень большой. Взгляд устремился сразу наверх.
– Ого! – вылетает у меня.
– Да вот тебе и ого, – спускает меня на землю протоиерей, – и что теперь? Можете себе представить… Ни одного живого стеклопакета.
– Ну, – говорю, – стеклопакеты дело наживное.
– Да ты шо! А ты знаешь, какие там стеклопакеты? Нее, там не такие, какие ты думаешь. Там специальный сплав, запечённая краска.
Настоятель меня не убедил. Мне всё равно кажется, что найти эти стеклопакеты не такая уж великая проблема. Но я уже заметил, что батюшка по-южному хозяйствен, и чувствительно относится к любой порче вверенного ему имущества.
– А сусальное золото? – спрашивает мой товарищ.
– Не, сусальное золото мы на куполах в Мариуполе не используем. Тут жеж заводы везде стоят, и роза ветров своеобразная. А эта металлическая пыль от них, как наждак действует. Буквально через год вся сусалка стёрлась бы Поэтому здесь используется сплав из титана, специальная сталь запекается и получается, как мы её называем, булат. Вот оно, видишь, аж сюда всё позалетало, – батюшка взял согнутую золотую чешуйку от купола, которая в результате взрыва залетела во внутрь. Повертел в руках и отбросил с сожалением.
– Вы можете себе представить… Вот ещё элементы окна, – протоиерей поднял с пола какую-то железную рейку. – Это когда-то Днепропетровский завод делал… Вот, тоже запечённый сплав и краска запекалась. Теперь как всё это делать?..
Купола из золотого булата…
– А наверх можно забраться?
– Ты серьёзно? Тяжело жеж. Ну пойдём.
И мы пошли.
– Сейчас мы подымемся на галерею, откуда вам откроются живописные пейзажи города Мариуполя – голосом зазывалы-экскурсовода произнёс батюшка.
– А храм когда должны были ввести в эксплуатацию? – спрашиваю уже его на лестнице.
– Вы знаете, строительство ведь началось ещё до 2014 года, до всех этих переворотов. Планы были одни. Работал завод «Азовмаш», который нас спонсировал. Потом, к сожалению, скончался хозяин завода… 14 год… с заказами сложно… основные заказчики-то были из России. Потом все эти связи зарубили. Завод жеж строил установки для космодромов… Серьёзный завод был, очень интересный…и так потихонечку пошло всё на спад…
Ну, да, думаю, где космос и где Украина. Неможливо представить.
– … Потом другие спонсоры нашлись… фонд Новинского… Но в итоге, закончилось всё печально.
– Стройка остановилась?
– Мало того, разрушилась, как видите.
Уф, мы выбрались из темноты лестничного пролёта на свет, на колокольню. У меня с непривычки одышка, а батюшке хоть бы хны.
Щуримся и оглядываемся.
– Мы 6 лет делали только кровлю делали… А теперь всё покоцано… Можете себе представить… Видите, сколько ран? Там ещё больше.
Ран… Настоятель относится к своему храму, как живому. Но я думаю не всё так страшно. Не раны это, царапины же. Только вот тот купол надорванный с дыромахой – вот это да, рана. Мы поднялись на обзорную площадку и осмотрели его вблизи. Странно, странно снаряд как-то залетел. В небольшой проём с внутренней стороны. Это ж надо так изловчиться.
– Ужасно, не верится во всё это… можете себе представить… – сокрушается протоиерей.
Мы отошли от повреждённого купола, и вместе смотрим сверху на город. Светит солнце, на голубом небосводе зависли облачные островки… А прямо перед нами чёрный-чёрный дом, сожжённый пожаром.
– Это всё бывшие дома нашей паствы, нашего прихода, – показывает батюшка, – все разъехались… все разбежались… вот один дом целый, вот другой… вот полдома. А там все разрушены… к сожалению…
Да, дела… Сколько раз приезжаю в послевоенный Мариуполь не могу привыкнуть к картинам разрушения. Сверху они видятся ещё глобальнее. Целые чёрные кварталы виднеются вдали. Хотя дворы зазеленели, зелень частично скрывает срам войны. Зелено, зелено становится кругом. Деревьям обрастают листьями, наращивают объём. Цветки кусты. Весна… Скоро лето…
– … А вот видишь, труба и виднеется храмик? Это я его тоже строил когда-то. Он тоже сильно пострадал, – показывает батюшка.
– А сколько храмов вы построили?
– Один… второй… И вот Александра Невского – три, значит.
– Простите, я не на разбираюсь в церковной иерархии. А вы главный по церковным делам в Мариуполе?
– Ну не-ет, я только помощник Благочинного. Ему уже 82 года, отцу Николаю Марковскому. Он уже 60 лет в сане. Пойдём покажу, где он служит. Он, кстати, тоже построил три храма.
Мы переходим на новую точку обзора, он показывает в городской застройке блестящее золотом пятнышко ещё одной церкви.
А за ним, и за всеми домами и постройками открывается побережье… Море! Синяя, спокойная, распростёртая длань воды. Бескрайнее морское пространство. Вода льётся за горизонт.
– Вот самое сердце города. Самый центр… Вот Драмтеатр…
Настоятель замолчал… В Мариупольской Драмтеатре погибли люди… Женщины и дети. Ещё, наверное, не все тела извлекли из-под завалов. Людская молва говорит, что это было злодейство. За два часа до взрыва пришли украинские военные и оставили два чемодана. Я не придумываю, нет. Город полниться слухами. Мне эту версию рассказали жители одного из примыкающих к Покровскому собору домов. Криминалистам ещё предстоит разобраться, что произошло там на самом деле.
Рядом с Драмтеатром урчит экскаватор, работают коммунальные службы.
– А вот Азовсталь, – прозвучало внезапно за спиной.
Я напрягся и сразу повернулся, как будто почувствовал опасность. Совсем неподалёку за гибкой лентой реки раскинулась мрачная серая зона с замками промышленных зданий и башнями-трубами. Из некоторых труб идёт дым, а слева вьётся дымок от пожара. Бр-р-р… Выглядит жутковато. Мордор какой-то. Город в городе. Чёрный Ватикан.
И где-то там, за промышленными бастионами, видится в воображении вход в инферно. И только ведь недавно силы ада, распечатали все печати и замки, вышли и изверглись воинственной лавой и пожгли мирный город. И стоило больших усилий, большого количества жизней, чтобы загнать их обратно.
– Сильно лучше здесь не светиться, мало ли где снайпера засели, – тревожится батюшка, и мы уходим на другую сторону.
Отец Гавриил облокотился на перила, задумчиво и молча смотрит на разрушенный город.
– А вы здесь родились?
– Я родился в Закавказье, в Азербайджане. Город Тауз. Это, если знаете, был такой город Кировабад, сейчас Гянджа называется. Вот от него 75 километров в сторону Тбилиси. То есть, нам до Тбилиси и Еревана было ближе, чем до Баку. Ну, правда, я ещё до азербайджано-армянского конфликта уехал учится. Но там родители застали все эти события. Мать и вторую войну пережила. Брат, мать... Они тоже прятались по подвалам…
А в Мариуполе я живу с 1989 года. Сначала в России жил и учился в Кургане. Потом учился здесь. Два года в Донецке в институте торговом… потом оставил, ушёл уже в Церковь.
– А что повлияло на этот выбор? Какое событие в жизни?
Да, нет… Не было никаких особых событий. Христос так говорил: кого избрал, того и помиловал. Мне тогда было 18 или 19 лет. Я уже крещёный был. Музыкальное образование у меня было, школу закончил. Мне посоветовали, как студенту: на подработки можно в храме петь. Там и остался.
Музыкальная школа. Вот почему у батюшки такие хорошие вокальные данные.
Пройдя обзорную площадку по кругу, мы возвращаемся.
– Да тут повреждений очень много, – говорит преторией, когда я нечаянно надавливаю на больную мозоль и замечаю, что и ещё один купол посечён осколками. – а с той стороны так вообще сильно очень. Вот и те купола посечены, а вот на крест посмотри, там попадание было – указывает отец Гавриил рукой.
Я вглядываюсь. Чешуйки маленького куполка под крестом взъерошены.
– Но крест же устоял?
– Ну конструкции будь здоров, там крепость такая! Запасы прочности просто сумасшедшие. Это всё делать очень сложно. На самом деле мы не представляем себе как дальше всё это будет… Мы только вот закончили галерею… Только-только.
– А после 2014 всё собственными силами уже делали?
– Ну, конечно, да. За счёт собственных средств, спонсоров, за пожертвования.
– А после 14-го не пытались ли у вас храм отобрать, как во многих местах Украины? Ощущалось ли давление?
– Здесь нет. Здесь они побаивались что-либо отбирать. Но были попытки уговоров, присоединяетесь к нам, ну и так далее. Ну, ребят, есть какая-то мера и черта, которую невозможно преступить. Нет-нет, у нас они бы побоялись отбирать. Здесь народ настроен по другому. Здесь не прокатило бы никакое отжимание.
При всём при этом, после событий четырнадцатого года, да и до четырнадцатого уже начиналась вот эта насильственная, насильная такая украинизация.
Да, мы все любили Украину, мы любим Украину, ничего нельзя сказать. Мы и сейчас культуру любим, настоящую культуру, украинскую. А не псевдо вот это, то что начало приходить и навязываться нам. Так оно дошло до того, что те, кто действительно любил и культуру, и украинский язык стали просто ощущать, знаете, такое вот, нежелание, скажем мягко говоря, нежелание пользоваться всем этим.
– А присутствие «Азова» ощущалась? Он же был здесь?
– «Азов» – да. Его присутствие ощущалось, особенно первоначально. И очень серьёзно, кстати. Очень серьёзно. Это и хождения были, запугивания. А они же язычники. Вот так, знаешь, чуть ли не пальчиком грозили: подождите-подождите, сейчас к власти придём и первое за что мы возьмёмся – это за вас. Это лично со мной был разговор. Эти ребята даже в храм приходили и разговаривали. Среди них есть и адекватные, с которыми можно хоть о чём-то поговорить, что-то объяснить. Вот, они считали, что мы Украину не любим, что Донбасс это что-то такое, знаете, третьесортное. А я им говорю: подождите, мы всю жизнь жили здесь. Чем тот шахтёр, который каждый день в шахту спускается и рискует жизнью, менее патриотичен, чем вы? Ну да, он не ходит на парады вышеванок, не ходит закутавшись во флаг Украины… Но он даёт стране угля. Выж там на Западной и Центральной Украине везде пользуетесь этим. Чем он меньше патриот чем вы? Задаю им вопрос.
А он смотрит на меня и блым-блым-блым-блым глазками своими делает. Да они по-русски разговаривали, по-русски!
Единицы, которые исключительно на украинском размовляли. Я, может быть не супер как говорю по-украински, но когда начинаешь с ними на мове общаться, они только тык-мык могут. Это им надо ж перевести!
Мы снова вернулись на колокольню.
– Хочешь в набат ударить? – вдруг обратился ко мне батюшка.
– Я? А можно?
– Сейчас Пасха, можно звонить в течении дня сколько хочешь.
Отказаться было бы непростительно, я сразу схватился за верёвку. Раскачал язык у колокола и ДОН-Н-Н! ДОН-Н-Н! ДОН-Н-Н!
Чистый восторг!
Я первый раз бил в набат.
Батюшка тоже ударил несколько раз в колокола.
– Пока у нас колокольня не совсем оборудована. Но мы шли к этому… Сейчас, конечно, сложнее будет… Ну, ничего... С божьей помощью выгребем.
***
В конце интервью согласно законам жанра требуется задать неожиданный вопрос, не относящийся к теме разговора, который, возможно может даже смутить собеседника. Не знаю, получилось ли у меня.
– А как стать счастливым? – уже внизу, когда мы спустились, спросил я отца Гавриила.
Протоиерей напомнил мне про один из главных грехов.
Не унывать.
*наш проект существует на средства подписчиков, карта для помощи: 5484 3800 1935 2004
#мариуполь #азовсталь #война на украине #война на донбассе #пасха #православие
