Когда перечитываешь новые тексты Юрия Серебрянского, тревожно искрится чувство ностальгии. То ли — по настоящему (как у Вознесенского), то ли — по неспешной, мучительной, ускользнувшей в небытие жизни. Жизни, в которой были и своя Фрези Грант, и булгаковские волшебные города, и пионерский лагерь полустрогого режима. Лирично, но отчаянно. Медитативно, но с иглой. Все исчезает, остается лишь «Гюнтер Грасс, музей которого сейчас у меня прямо за спиной».
Трамваи ходят по расписанию
Я живу на улице Приокоповой. Это где Жабий крюк. Здесь иногда пахнет сыростью. Уверен, что знаю, почему Жабий крюк, — это Жабий крюк. У есть нас дамба. Старая и замшелая. Ее хотели снести. Однажды, чтобы узнать, почему Приокопова — это Приокопова, мы всей семьей записались на утреннюю субботнюю экскурсию к известному гиду, косплеющего персонажа из Достоевского или какой-нибудь неизвестной мне классической польской прозы. В длинном пальто и очках-велосипедах, волосы почти до плеч. Весь в образе. Он подвел нас к дамбе и изрек (указывая рукой туда, где вода торговала букеты кувшинок медленно проплывавшему тандему каякеров) — «Если вы допустите сноса своей дамбы, то потомки…», — гид выдержал чрезмерно пафосную для гида паузу, — «потомки не вспомнят имени мэра, но они вспомнят именно вас, жителей Дольнего места». Железные ворота дамбы открыты уже лет сто, кажется, и засечки уровня воды замерли в ожидании готовности. Эти засечки — единственная динамика и ружье на стене нашего района. Без них не было бы драмы жизни никакой, не считая неожиданных нерабочих дней булочной при восьмом доме. Наверное, Приокопова потому так называется, что находилась у линии обороны во время войны. У нас все дома довоенные, немецкой постройки, район уцелел от бомбежек и последовавшего штурма. Вряд ли улица до сорок пятого так называлась. Может быть «тихая»? На немецком.
Однажды я выскочил за чесноком в нашу булочную в кромешно-темное, осеннее время туманов, часов в шесть вечера. Среди клоков тумана и по-викториански тусклых фонарей стояла оперная певица после концерта и ее переводчик в пальто. Это меня удивило гораздо меньше отсутствия чеснока в булочной, обычно в тесном ее помещении ассортимент товаров умудрялся повторять выбор супермаркета. В двух кварталах отсюда музыкальная академия с гостиницей, все это по дороге к филармонии на острове Оловянка — и, в общем, я совсем не удивился. Переводчик так дико озирался, что я и сам как-то по-другому взглянул на нашу местную тишину.
— Где я могу ее накормить? Подскажите?
— Ведите обратно, к филармонии, там увидите гостиницу в старой каменице, там на первом этаже приличный ресторан. Только не пройдите мимо поворота.
— Какой у вас русский акцент!
— Что поделать, — отвечаю, — я над этим работаю.
Все это время оперная певица стояла рядом совершенно молча. Туман и фонарный свет совершенно не липли к ее богатой шубе и высокой прическе. Казалось, она продолжала петь внутри, высоко и громко.
— Обратно лучше на такси. Это кажется, что далеко — не далеко, четыре трамвайные остановки.
Как-то утром я быстро спускался по деревянным истоптанным ступеням с третьего этажа, чтобы успеть на шестой трамвай. Маячило светлое небо в небольших окнах лестничных пролетов. Завтракали мы поздно, да и вообще, откровенно говоря, в тот год мы вели вальяжный образ жизни, и это у нас называлось — в ожидании документов. Все начнется, как только нам выдадут документы на жительство. В Гоа это еще называется дауншифтингом. Мы слегка экономили на всем. Да просто не покупали все те вещи «в дом», на которые уходит куча денег, если ты оседлый. Вся наша съемная квартира обставлена IKEA. Вилки, ножи и тарелки — тоже оттуда. Судя по всему, хозяин, Пан Витольд, просто вызвал спецов после ремонта и назвал им бюджет.
Мир теперь проще.
Только изразцовая печка — каминек, осталась в зале с прежних времен. Действующий экземпляр. Проверяли на Рождество. А какие закаты открывались из нашего окна на Приокоповой, пять! Таких и на Гоа нет.
От нас до главной, с Нептуном посредине, площади старого города можно доехать на шестом трамвае, всего четыре остановки, и трамваи всегда ходят по расписанию. Вполне хватило бы десяти минут спуститься, обойти дом и, через арку, где магазин рыболовных принадлежностей, дойти до желтого табло остановки.
Но, во-первых, в этом случае невозможно было успеть разглядеть неотреставрированного ангела над подъездом такого же старого дома напротив, бросить взгляд вдоль улицы, где из ряда домов выглядывала черная засмоленная церковь со сторожевой башней замка, похожая на шекспировское датское королевство. Зато можно было успеть на шестой трамвай. Признаться, я нередко обманывал семью, взяв эти десять минут и превратив их в сорок минут пути в центр Гданьска по старым улочкам нашего района. Вдоль довоенных домов. Некоторые уже отремонтировали. Если идти в супермаркет, то, проходя мимо угловой четырехэтажки, можно заметить следы от автоматной очереди на стене. А кое-где можно угадать и заложенную новыми кирпичами дыру от попадания снаряда. Так вот, там четыре выбоины на одинаковом расстоянии друг от друга, но одной не хватает, ближе к центру, на высоте чуть больше метра. Сто раз там проходил и до сих пор думаю, заметят ли строители при ремонте?
Дальше средневековая арка с пристроенной башней, вход в которую закрыт на висячий замок и там уже рукой подать до острова, где на канале стоянка яхт и вечно ветер порывами, и до филармонии, вы помните.
Центральная площадь отсюда уже совсем недалеко. Два дня назад мы решили разговаривать в семье только на польском языке. Чтобы быстрее выучить все слова. Практикуясь, я даже думал на польском. Шел в центр и думал о тех вещах, как ни странно, которые на русском мне не приходили в голову ни разу.
В то время мы хватались за любой повод, позволявший заняться хоть чем-то. Например, забрать свежий номер местного литературного журнала. Весь процесс занял не больше пяти минут, не считая дороги, а день уже прошел не зря.
Потом я сидел за столиком с видом на фонтан «Львы», пил красное вино, а ветер забавлялся с углом скатерти, будто с юбкой старшеклассницы.
Один из четырех львов, лежащий на боку, не давал покоя какому-то малышу, тот пытался взобраться на гладкий бронзовый бок, опираясь на ляжку задней ноги. Никак не удавалось. Малыш заплакал, и мамаша увела его, бросив неодобрительный взгляд на скрупулезно воспроизведенную анатомию гениталий льва. Мне сложно было думать об анатомических подробностях на польском, и я отвлекся.
Открыв страницу новостей в смартфоне, увидел самую свежую — в городе Любек умер Гюнтер Грасс. Гюнтер Грасс, музей которого сейчас у меня прямо за спиной. Родившийся в этом городе. Гюнтер Грасс — вытянутая рука из земли, зажавшая рыбу в кулаке. Из Данцига. Оказалось, к тому же, что Любек — это в Германии, несмотря на название.
Мне хотелось засечь, как ветер перестал, как люди остановились, время замерло, но ничего такого не произошло. Не то чтобы городу было наплевать на Грасса, просто все уже ехали дальше в шестом вагоне.
Я подумал — что за момент! Что же мне делать? Заплатить за бокал вина. Потом цветы. Купить цветов, у старой мельницы продают.
Две гвоздики без целлофана. Никто не обращал внимания на мои цветы Грассу, пока я пересекал четыре квартала обратно, к музею. Никого здесь не смущают две гвоздики. Когда я подошел к белой руке из земли, там уже лежали чьи-то цветы! Хотелось думать, что это сотрудница музея быстро открыла входную дверь, может, даже и босиком вынесла букет и сразу вернулась, заперев за собой.
Другого объяснения просто не было. Грасса, если честно, не люблю. Тягучий ритм его прозы всегда ассоциировался с какой-то другой эпохой.
Но он умер, так уж получилось, что именно сегодня, и я не успел с цветами к его руке, торчащей из-под земли, протягивающей рыбу в крепко сжатом кулаке мне, первому встречному. И тогда я решил что-нибудь рассказать Гюнтеру Грассу, что-нибудь необычное. Хотел рассказать о том доме, с пулями, но его этим точно не удивишь. Или о том, как мы лазили на заброшенную фабрику, где следов войны еще больше, но все они невидимые. Гюнтер меня не слушал — рыба не шевелилась.
Ситуация ухудшилась тем, что я заметил краем глаза, как у костела строится обряд юных барабанщиков, явно собиравшихся сюда под предводительством учителя музыки. Времени было в обрез. Скоро треск двадцати барабанов заглушит даже мысли. «О — рыба!», — подумал я на русском и на польском одновременно, и рассказал ему о том, что тайком от хозяина квартиры завел аквариум с рыбками. Очень похожий на тот, что я держал в детстве, в Алма-Ате. Родственники просились к нам в гости, чтобы посмотреть на идиллию подводного пляжа из мелкого песка между водорослей- стрелолистов. Я выделил его верхним светом, будто маленькую сцену, а задник затемнил, как советовала одна книга по аквариумистике. Тени от ряски качаются на поверхности песочка, и сами песчинки иногда взлетают от пузырьков компрессора, или сомик подбрасывает струйку песка в поисках корма. Когда приходил хозяин квартиры, я задергивал штору и прятал свой аквариум. Он у нас на окне. Иногда я наблюдаю за рыбками и водорослями, а иногда смотрю на Гданьск сквозь линзу воды и стекол. Начинает казаться, что разноцветные рыбки плавают между домов, а пузырьки воздуха улетают в смеркающееся после полудня небо.
Медитативная проза Юрия Серебрянского. Часть первая
#рассказы #современная проза #современные писатели #литература #формаслов