— Вот он и убил! — Елизавета Андреевна, поджав губы, пристально смотрела на дочь. — Он всегда ненавидел моего Васеньку.
— Мама, ну что ты говоришь! — Валентина устало прикрыла глаза. — С чего бы Сергею ненавидеть Ваську? Он его и видел-то всего пару раз.
— Помнишь, вы у меня в гостях были год назад? Во-о-от… Твой Сергей тогда у меня медицинский справочник украл. А Васенька, думаю, всё видел. Вот с тех пор твой благоверный его и возненавидел.
— Мама! Да не крал никто твой справочник! Ты же говорила, что потом нашла его.
— Нет, нашла я какой-то другой. Мой серый был, а этот синий, обтрепанный. Не мой это справочник. Это старье твой Сергей на помойке нашёл и мне подкинул. Всегда ты дура была, но уж замуж вышла не приведи господь… Ничего, я его ещё выведу на чистую воду.
— Да хоть бы и видел твой Васька что-то — разницы-то, кот ведь. Сказать всё равно не сможет.
— Васенька умный был, сообщил бы как-нибудь. Только вот убил его твой Сергей.
— Мама, ну зачем ты так! — Валентина расстроенно всплеснула руками.
Елизавета Андреевна многозначительно покачала головой, словно говоря «Дура ты, дура», и направилась к ближайшим кустам. Вскоре двор огласился её горестными призывами:
— Васенька, иди сюда, родненький!
Заглянув под кусты, Елизавета Андреевна схватилась за спину, демонстративно охнула и распрямилась со стоном.
— Валя, ну что ты расселась! Не хочешь помочь искать, так хоть в квартиру поднимись, может Васька в окно залез. Я ему на кухне миску с кормом оставила, проверь, вдруг он там. Не сиди, делай же что-нибудь!
Валентина встала со скамейки и обреченно пошла в подъезд дома, двухэтажного, на четыре квартиры. По местной легенде, эти дома после войны строили пленные немцы. Поднялась по длинной узкой лестнице на второй этаж, заглянула на кухню. Мебель уже увезли, и одинокая газовая плита у стены смотрелась странно и диковато.
Посередине кухни действительно стояла миска с кормом, но, конечно, никакого Васьки рядом не было. Для очистки совести Валя заглянула в кладовку и прошла в свою бывшую комнату.
Сколько же она здесь не была? Лет десять? Да, даже больше. Как только вышла замуж, так сразу и уехала. С тех пор они с мужем так и не обзавелись своим жильем. Зарплаты хватало только на съемные однушки, даже на первый ипотечный взнос накопить не получалось. И вот ей крепко за тридцать, и надо что-то решать. А что тут решишь? Не заводить же детей, когда тебя в любой момент могут выкинуть на улицу.
Она посмотрела в окно. Где-то вдалеке ворочался город, огромный, тяжелый. Он расползался, заглатывал все новые и новые территории, но почему-то обходил стороной этот уголок, и сейчас здесь всё было как раньше. Ленивая, спокойная тишина, чахлый березовый лесок, за ним заброшенная железнодорожная ветка. На новой квартире всё будет иначе. Десятый этаж, огромный дом в квартале новой застройки. Наконец-то своя квартира. Правда, жить придется с мамой, ну так и что? Все равно когда-нибудь пришлось бы съезжаться — мама моложе не становится. А так большую часть ипотеки они погасят, продав мамину квартиру. Родится ребеночек, можно будет и маткапитал пустить на погашение. Конечно, будет непросто, но они справятся. Главное — своя квартира, большая, светлая, двухкомнатная, с огромной кухней и балконом.
Телефон заворчал, заворочался в кармане. Валентина ответила на вызов.
— Валька! — радостно закричал в ухо муж. — Я тут вот что подумал: зачем дорогой тёще большую комнату отдавать? В общем, мы наши вещи в большую перетащили, а ее мебель в маленькую разгружаем…
— Серёжка, ты что!
— Да шучу я, шучу. Вся ее мебель уже в большой комнате, расставлена согласно утвержденного плана. Мы тут минут через пятнадцать закончим, так что через часик я за вами приеду. Как там Василий, не приблудил еще обратно?
— Нет.
— Передай Елизавете свет Андреевне, что родишь пацана, мы его Василием назовем, — хохотнул муж. — В честь не вовремя загулявшего кота.
Валя почувствовала, что непроизвольно улыбается.
— А если дочка будет?
— Все равно Васька. Василиса — хорошее же имя.
— Да ну тебя! Скажешь тоже — Василиса. Светка она будет. Светлана Сергеевна. Приезжай, забирай нас отсюда. Ждём.
Валентина убрала телефон, распахнула окно и глубоко вдохнула теплый, чистый воздух. Повернулась уходить, но тут снизу раздалось:
— Живодёр твой звонил? Спроси его, куда он труп дел. Спроси, спроси. Я хоть похороню Васеньку по-человечески. Пока этот живодёр и меня не убил. А что, квартиру я вам сделала, теперь меня и в расход можно.
Из Вали как будто вынули стержень, навалилась усталость. Она оперлась на подоконник, и, глядя сухими глазами в пустую, обшарпанную стену прошептала:
— Господи, как же мы жить-то будем?
* * *
Древняя «Тойота» вырулила со двора, и я наконец-то вышел из тени. Переезжать в новую квартиру? В новый район? Вот ещё! Всю жизнь я прожил в этом дворе, сызмальства охотился в этом лесу, знаю каждый кустик, каждую доску в доме. И не вижу ни одной причины что-то менять.
Летний, прозрачный вечер только-только опустился на город, но земля еще хранит дневное тепло. Я ложусь на пожухлую траву, подбираю лапы.
Неслышно подходит Катька, устраивается рядом. Без намека, просто за компанию. Катькой ее назвали в честь императрицы, прославившейся чередой элитных фаворитов. Клевещут, кстати. Живёт Катька только со мной. И что, Катьку мне тоже нужно бросить? Зачем?
Да, и кстати! Чуть не треть окрестного молодняка — наши с Катькой котята. И от них уехать? Я, конечно, понимаю, что им до меня нет никакого дела, как, если честно, и мне до них. Но тут уж ничего не поделаешь — мы такие, какие есть.
Говорят, что у нас, кошек, девять жизней. Врут, конечно. Жизнь у нас, как и у всех, одна. А череда перерождений, как и у всех, бесконечна. Разница только в том, что последние девять жизней мы помним. Это память о прожитых жизнях делает нас такими, какие мы есть — эгоистичными и циничными прагматиками. Любым высоким идеям мы предпочитаем личный комфорт. Слишком много мы видели подлости, предательства, неблагодарности, чтобы верить в какие-то идеалы. Даже в наших котятах нет той самозабвенности и бесшабашности, которыми славятся другие детеныши. Это память, всего лишь память, которая отравляет нас с самого раннего возраста. Мы все — маленькие старички.
От земли поднимается тепло, стихает ветер, и мир замирает в невозможном, хрупком равновесии. Внутренним взором я вижу изгиб железной дороги, куцый лесок, этот старый, скрипучий дом, себя, уютно устроившегося на газоне. В мире царит полная гармония, все части этой картины находятся на своих местах, а значит, всё произошло именно так, как должно было произойти.
Тихонько сопит под боком Катька, и я тоже проваливаюсь в расслабленную дрему. Я счастлив.
---
Автор рассказа: Дмитрий Корсак
---
Загадка для Марии
– Петровский, я пришел выразить тебе соболезнования в связи с твоим делом о торговле морфинами.
Если кто смотрел «Улицы разбитых фонарей», то он поймет: старший лейтенант Родин был просто вылитый Дукалис. Но вот его коллега капитан Алексей Петровский ни на одного персонажа культового сериала не походил. Он был высок, тощ, темноволос и без особых примет. Петровский поднял на Родина тоскующий взгляд. Тоску вызывал Эверест бумаг на столе.
– Ты хочешь сказать, что кому-то уже понадобились по этому делу результаты?
– Нет, я хочу сказать кое-что похуже. Пиши пропало – у тебя главную подозреваемую завалили!
Вот тут Петровский разом позабыл про бумажный Эверест. Он-то в основном состоял из разной нудной мелочевки, а вот дело о морфинах было куда солидней. И противней, да. Однако у него уже возникли надежды на то, что этот поганый клубок получится распутать. Кончик вроде как из клубка показался, в лице человечка одного. Женщины, точнее. Но если Родин сейчас не издевается...
– Васька, что ты несешь?
– Что узнал, то и принес! Буквально только что новость подъехала! У тебя по морфинам медсестра в разработке, правильно?
– Да, старшая сестра. Не скипидарь мозги!
– И зовут эту сестру Людмила Литвинова?
Петровский молча кивнул. Он уже понял, что Васька Родин и не думает издеваться, и дело швах. Родин развел руками:
– Пару часов назад Людмилу твою нашли у нее дома – мертвее не бывает. Полоснули по горлу чем-то очень острым, подробностей нет пока.
Петровский помянул нечистую силу и нелицеприятно охарактеризовал собственные отношения с судьбой. А что ему еще оставалось?
– И что, нападение неизвестных? – безнадежно поинтересовался он. Но Родин отрицательно покачал головой:
– По всему, бытовуха. Мужа взяли. Они там разводиться собирались, раздел имущества, то, се... Я ж говорю, подробностей не рассказывают, там и с осмотром места преступления не закончили пока. Но вроде как дело ясное – муж ее порешил. Вот такие бывают нехорошие случайности, друг!
Это Васька еще мягко выразился! Морфиновое дело одним махом развалилось подчистую! Ибо Людмила Литвинова, старшая сестра отделения кардиологии, действительно была тем самым «кончиком», потянув за который, он надеялся вывести на чистую воду шайку, промышляющую перепродажей «налево» специфических обезболивающих. Что действует не один человек, в том сомнений не было. Крупное довольно-таки дело.
С этими морфинами, выписываемыми отделению кардиологии под строгую отчетность, все было неясно. Вроде все бумаги оформлялись, как положено, пустые ампулы тоже сдавались согласно предписанию. Но даже Петровскому, от медицины далекому, было очевидно: похожих ампул можно найти великое множество, и никто их особо не проверяет. Сошлось число стекляшек с данными отчета – и порядок. А что несчастным инфарктникам колют и куда на деле морфины уходят – другой вопрос.
Старшая сестра имела самое прямое отношение к учету морфинов. Уже поэтому она не могла не привлечь внимания капитана Петровского. И вот пожалуйста – ссора с мужем, очень острое лезвие, бытовуха, и извольте, капитан Петровский, начинать все по новой!
А следы-то стынут, а виновные-то пути отхода торят! Так что готовьтесь, капитан: вам светит новый глухарь. Упитанный такой, солидный. По наркоделу.