Толстушка Большая Рита и цыганка Эсмеральда всюду ходили парой, делили пополам каждую конфету и одинаково обожали индийское кино. Однажды поспорили о том, кто самый красивый мужчина на свете и лучший актер. Большая Рита стояла за Амитабха Баччана, а Эсмеральда — за Амриша Пури. Спор перерос в драку. Рита полоснула Эсмеральду бритвой по ляжке, а цыганка выбила Рите зуб. С той поры толстуха пришептывала, а на бедре у цыганки красовался белый змеистый шрам. Но их дружбе это не повредило. Каждая осталась при своем: Большая Рита перед сном пылко целовала фотографию Амитабха Баччана в губы, а Эсмеральда жгла письма, которые она каждый день писала Амришу Пури, и проглатывала этот пепел, запивая чаем.
По вечерам, перед отбоем, когда наступал час историй, Эсмеральда рассказывала о своей матери, которая на самом деле была не цыганкой и воровкой, а почти что артисткой, и вспоминала о том, как она с матерью побывала в гостях у Аллы Пугачевой, которая выложила на стол столько настоящей копченой колбасы, что проесть было никак невозможно. Эсмеральда с такой уверенностью перечисляла сорта колбасы: «краковская», «московская», «охотничья», «пикантная», «нежная», «миланская», «еврейская», «зернистая», «кремлевская», «готтентотская», что девчонки начинали верить и в мать-артистку, и в Аллу Пугачеву.
А еще она рисовала цветными карандашами в альбомчике прекрасные платья, которыми у нее когда-то были забиты целые шкафы — шкаф в большой комнате, шкаф в маленькой, шкаф в кухне и даже шкаф в подвале. Ее фантазии хватало только на две комнаты, кухню и подвал. Третья комната не умещалась в ее сознании.
У Эсмеральды была маленькая грудь и роскошные длинные волосы. Вечерами она позволяла младшим девочкам расчесывать ее волосы, которые малышки называли кущами. «Как у ведьмы», - восторженно шептала восьмилетняя Любонька Биргер.
Рита носила короткую стрижку, а вот грудь у нее была большая, женская. Она часто демонстрировала родинку на левом плече, по которой родители должны ее опознать, когда придет время для воссоединения семьи. Именно поэтому Большая Рита даже зимой носила блузки и майки с коротким рукавом. Фантазия у нее была, конечно, гораздо беднее, чем у Эсмеральды, зато у нее был мотоциклист. Однажды после школы Рита исчезла, а вечером появилась у ворот детдома верхом на красном мотоцикле, за рулем которого сидел парень лет двадцати в кожаном костюме с черепом и костями на спине. Рита слезла с мотоцикла, наклонилась к парню, а потом двинулась к воротам детдома, не глядя на окна, у которых ошалело замерли все девчонки. Ее встречали как какую-нибудь мировую чемпионку или кинозвезду, и всем хотелось знать, целовалась она с этим парнем или вообще. Рита хранила молчание и только перед сном, когда приставания девчонок стали уж совсем невыносимы, процедила: «Цыц, целки, спать пора». И все поняли: вообще, а значит, теперь никто не мог называть ее овцой.
Девчонки завидовали Рите, а Эсмеральда презрительно кривила рот и говорила: «Вы как лягушки — лишь бы потрахаться. А любовь?» Но ее не слушали.
После уроков Эсмеральда и Большая Рита отправились на дежурство в дом директора детдома Ивана Ильича Голенищева. Голенищев был хромцом и пьяницей. Прежний директор Орлов тоже был пьяницей, тоже приставал к девчонкам, но его любили, потому что однажды он совершил романтический поступок — развелся с женой и женился на четырнадцатилетней воспитаннице, после чего и стал героем и кумиром детдомовских девочек. Его уволили, на смену ему пришел Голенищев, и вскоре все поняли, что он на настоящую — индийскую любовь не способен. Вдобавок он унижал детдомовцев, заставляя туповатого, но доброго и покладистого Засоса Зафесова выговаривать прилюдно слово «экзистенциализм» и хохотал при этом до слез. Девчонки терпели его приставания только из-за денег, которые он иногда совал им в лифчик.
Голенищев жил с матерью, которая не вылезала из инвалидного кресла, и старшие девчонки по очереди присматривали за нею: подавали еду и лекарства, готовили чай, бегали в магазин за сигаретами, топили печки.
Старуха курила сигарету, вставленную в длинный мундштук, и разъезжала в кресле по гостиной. Она не ответила на приветствие девчонок. Остановилась, пыхнула сигаретой и крикнула во все горло:
- Иван, твои промокашки явились! - Смерила Эсмеральду с ног до головы насмешливым взглядом. - А короче юбчонки не нашлось? Вся жопа наружу.
- Зато блядовито, - лениво ответила Эсмеральда. - В Москве сейчас все так носят.
- Все мечтаете о Москве, дурочки. - Старуха пустила дым в лицо Эсмеральде. - Что над Москвой, что над Чудовым — небо одно. Фиванское небо. Знаешь, что такое фиванское небо, чудо цыганское?
Сверху спустился Голенищев. На нем была рубашка навыпуск и растянутые спортивные штаны.
- А вот и Пьян Ильич, - сказала старуха. - Хочу чаю с лимоном!
- У нас нет лимона, - сказал сын.
- Так принеси! Ты сын мне или говна пирога?
Иван Ильич пожал плечами.
- Рита, поставь чайник, - велел он, - а я спрошу у соседей лимона.
В кухне Большая Рита первым делом открыла холодильник, отрезала кусок колбасы и быстро съела, запив минералкой из горлышка. На столике у плиты лежала початая пачка сигарет — Рита сунула несколько штук в нагрудный карман.
Эсмеральда включила телевизор и плюхнулась на диван.
- Как у себя дома. - Старуха погасила окурок в пепельнице, вделанной в ручку кресла. - Принеси шляпку и перчатки.
Эсмеральда отложила пульт и вышла в соседнюю комнату.
- Сиреневую! - крикнула старуха.
Вернулся Иван Ильич с половинкой лимона в бумажке.
- Опять за свое, - сказал он, увидев Эсмеральду с перчатками и шляпкой в руках. - Так ты будешь чай или нет?
- С лимоном, - ответила старуха, не глядя на него. - И там еще у меня коньяк остался.
Голенищев скрылся в кухне.
Старуха надела шляпку, перчатки до локтей и подъехала к зеркалу.
- Никогда это не надевала, - сказала она. - Пять шляпок и две пары перчаток. А куда я могла это надеть? Перчатки! Я всю жизнь только и делала, что пахала. Ты знаешь, курица, что такое дети-отказники?
Эсмеральда покачала головой: нет.
- Это младенцы, от которых в роддоме отказываются матери. - Старуха щелкнула пальцами. - Шлюхи! Рожать рожают, а дети им не нужны. Я всю жизнь занималась этими младенцами. Всю жизнь. Ты думаешь, я бессердечная сука? - Помолчала, буравя взглядом Эсмеральду. - Они же плачут. Им хочется к мамочке. Они же не знают, что мамочка их бросила к чертям собачьим. Они хотят на ручки. Но жалеть их нельзя. Когда я впервые туда попала, мне хотелось их всех приласкать. Всех. А начальница мне сказала: даже не думай об этом, Катя! Даже не думай. Если ты хоть раз пожалеешь этого, то через минуту заплачет тот. Потом тот и вон тот. Они сразу почувствуют твою слабость, и им всем захочется ласки. Тебе просто некогда будет работать. Ты не сможешь заменить им матерей. Поэтому твой святой долг — не обращать никакого внимания на их хныканье, иначе... - Старуха перевела дух. - Иначе либо они сведут тебя с ума, либо ты начнешь их бить. - Она снова щелкнула пальцами. - Спички!
Эсмеральда чиркнула спичкой, поднесла огонек к сигарете. Старуха потянулась к огню и чуть не упала — цыганка успела подставить колено.
- Я стала бессердечной сукой, - упавшим вдруг голосом проговорила старуха. - И мне никогда не хватало времени ни на мужа-придурка, ни на сына-засранца...
Эсмеральда фыркнула.
- Знаешь, во что он любил играть в детстве? - Старуха поманила желтым пальцем Эсмеральду и понизила голос. - В покойника. Он выкапывал во дворе могилу... неглубокую такую яму... и ложился в нее, а соседские мальчишки забрасывали его землей... Девочки украшали могилу цветами... Боже мой, видела б ты его лицо! Он лежал со скрещенными на груди руками, с закрытыми глазами, полузасыпанный землей, обложенный цветами, - и у-лы-бал-ся. Никогда этого не забуду! И ссался в постель до двенадцати лет... - Она махнула рукой. - Принеси-ка вон ту шкатулку!
Эсмеральда сняла с комода маленькую шкатулку. Старуха поставила ее на колени и отперла крошечным ключиком. Достала из шкатулки стеклянный шарик, внутри которого безостановочно вращалось колечко.
- До сих пор не понимаю, на чем оно там держится, - пробормотала старуха. - Мать говорила, что на ведьмином волосе... есть он там или нету — не знаю...
- Как это нету? А на чем тогда оно держится? Как же это оно, а?
- Души тоже нету, не видать, а держит нас, держит...
- Как это она нас держит? Кольцо — это кольцо, а мы не кольцо...
- И мы висим, еще как висим, еще как... - Старуха прикрыла глаза. - Над бездной лютой висим, над ужасной, и если б не душа, полетели бы мы все, человеки, в пасть...
- Пасть... - Эсмеральда поежилась. - А оно золотое? Колечко какое — золотое, что ли?
- Не знаю. - Старуха сжала шарик в кулаке. - Ничего я больше не знаю. Только это у меня и осталось. Ни мужа, ни детей, ни любви. Только это. Смотрю на него и ничего не понимаю... но мне хорошо... все плохо, очень плохо, а когда смотрю на это дурацкое колечко, - мне хорошо... и так хорошо плачется...
- Оно целебное, что ли? - спросила Эсмеральда.
- Хренебное, - сердито сказала старуха. - Достань-ка... вон там... бутылка там у меня...
- Пятьдесят, - повторила Большая Рита.
- Хрендесят, - повторил Голенищев, снова наливая себе водки. - Сначала трусики, а там будет видно.
Большая Рита стояла у кухонной плиты без платья и лифчика — на ней оставались только трусики. Подружки сказали, что Голенищев даст пятьдесят за лифчик и пятьдесят за трусики, еще пятьдесят — за все остальное, а он сказал, что за лифчик двадцать пять и за трусики двадцать пять, и Рита соображала, стоит ли продолжать эту игру.
- Иди сюда, - сказал он. - Ближе, кошка.
Большая Рита приблизилась. У нее были красивые полные плечи. Голенищев обнял ее за талию и поцеловал в локоть. Рука его скользнула ниже.
- Сама, - прошептала Рита.
- У?
- Я сама. - Она высвободилась, выключила свет и сняла трусики. - Значит, сто?
- Ты где там? - Он пошарил рукой в темноте, привлек Риту к себе. - Да включи ты свет! И не бойся. Ты ведь не боишься, правда?
- Прямо здесь, что ли? В кухне?
- Да ладно тебе... кухня, хренухня... ну-ка...
- Сто. - Рита сжала бедра. - Сперва денежки.
За дверью вдруг раздался сдавленный крик, потом грохот.
- Блин! - Голенищев отстранил Риту, встал, покачнулся. - Стой здесь!
Когда он распахнул дверь в гостиную, Большая Рита спряталась за стеной, рядом с дверью.
Посреди гостиной валялось инвалидное кресло. Старуха лежала ничком, уткнувшись головой в комод. Эсмеральда сидела перед ней на корточках, в руках у нее была бутылка.
- Она сама! - хрипло сказала девочка. - Потянулась и упала... сама упала...
- Сама... - Голенищев взял кочергу, стоявшую у печки, и шагнул к Эсмеральде. - Ты что же, прошмандовка, вообразила тут себе...
- Она сама! - завизжала Эсмеральда, вскакивая и отступая к двери. - Я тут ни при чем! Она сама! Сама!
Голенищев вдруг упал лицом вперед. Кочерга с грохотом отлетела к двери. Эсмеральда подняла голову — в дверном проеме стояла голая Рита со скалкой в руке.
- Ты охренела, что ли? - Эсмеральда присела, тронула мужчину за плечо. - Ты ж его убила, дура рыжая...
Голенищев замычал, дернулся и снова замер.
- Сматываемся. - Рита толкнула подругу. - Быстро отсюда. А потом пусть докажет, что это мы. Мы дети на хер, а он старый пидорас — кому поверят? Сматываемся!
Она бросилась в кухню за одеждой, а Эсмеральда попыталась разжать старухин кулак. Со второй попытки ей это удалось.
- Чего это? - спросила Рита — она уже оделась. - Золотое, что ли?
- Он тебе сколько дал?
- Хренолько. - Она обшарила директора, вытащила десятку из кармана спортивных штанов. - Вот сука! А говорили, пятьдесят даст!
- Хватит орать!
- Тварь голимая! - Рита с ненавистью посмотрела на Голенищева. - Тоже мне богач! - Пнула директора ногой. - Где деньги, сука?
Голенищев застонал и открыл глаза.
- Дай кочергу, - не сводя с него взгляда, приказала Рита. - Кочергу давай, дура!
Эсмеральда принесла кочергу и протянула Рите, стараясь не встречаться взглядом с директором.
- Ну что, тля? - Рита склонилась над директором. - Скажешь, где деньги?
И с размаху, изо всей силы ударила его по колену.
Голенищев зашипел, вытянулся, из носа у него потекло, штаны в паху потемнели.
- Ешкин бабай, он же обоссался, - сказала Эсмеральда. - Обоссался, говорю!
- Где деньги? - закричала Рита, замахиваясь кочергой. - Убью, пидорас! Убью!
- Наверху, - просипел директор. - В книжке... в Евангелии...
Из глаз его текли слезы.
- В чем? - не поняла Рита.
- Книжка такая — Евангелие, про бога и все такое, - сказала Эсмеральда.
- Ну и чего ты тут стоишь? - спросила Рита. - Чего уставилась? Давай наверх! Найдешь деньги — крикни!
Эсмеральда бросилась к лестнице.
- Поняла? Крикни! - Рита повернулась к директору. - Надо было сразу отдать, понял? Ты понял или нет? Ты понял или нет, тварь? Понял, пидор?
Голенищев зажмурился и поднял руку. Рука дрожала.
Эсмеральда бегом взлетела наверх, толкнула дверь в спальню. В комнате пахло немытым мужским телом, сладкой помадой и дрожжами. Низкая двухспальная кровать была накрыта выцветшим розоватым покрывалом. На покрывале, на полотенце, валявшемся на продавленном кресле, на сером ковре — всюду виднелись пряди длинных рыжих волос.
На маленьком письменном столе лежала раскрытая тетрадь. Эсмеральда включила настольную лампу. В тетради почерком директора было написано лишь одно слово - «лесопилка». Голенищев написал его на странице раз сто. Цыганка фыркнула, перевернула страницу — на ней еще сто раз было написано то же слово - «лесопилка». И на третьей странице, и на четвертой, и на пятой...
- Вот мудила, - пробормотала Эсмеральда.
Она выдвинул ящик стола, другой, нахмурилась. Заглянула в платяной шкаф. Вернулась к письменному столу. Стакан с остатками самогона, пачка сигарет, папка с бумагами, надкушенный бутерброд с прослезившимся сыром, пепельница с окурками, стопка книг — два тома Стендаля, Лесков, Выготский, Фрейд, какие-то брошюры — бросилось в глаза непонятное слово «вайоленсология» на обложке. А вот и Евангелие. Эсмеральда открыла книгу, которая на самом деле была коробкой, и увидела деньги, несколько пачек сторублевок в банковской упаковке. Раз, два, три, четыре... семь пачек... Эсмеральда никогда не видела столько денег.
- Ну что там у тебя? - крикнула снизу Рита.
- Есть! - закричала Эсмеральда. - Есть!..
Снизу донесся какой-то звук, но Эсмеральда не обратила на него внимания. Она рассовала деньги по карманам, а что не влезло — в лифчик и в трусы.
Рита ждала ее в прихожей.
- Пошли.
- А этот? - Эсмеральда кивнула на дверь, ведущую в гостиную. - Так и оставим?
- Пошли, говорю! - повысила голос Рита, подталкивая подругу к двери.
- Не пихайся! И морду вытри.
Рита провела ладонью по лицу, вытерла руку о дверь.
Они спустились к озеру, забрались в кусты, сели на поваленное дерево.
- Сколько там? - спросила Рита. - Давай делить. Давай-давай!
Эсмеральда достала четыре пачки, две отдала Рите. Толстуха схватила подружку за ухо, крутанула. Цыганка выгребла из лифчика еще две пачки.
- Смотри у меня, - сказала Рита. - Где кольцо?
- А что кольцо? - вскинулась Эсмеральда.
- Ну ладно... - Рита толкнула ее локтем. - Кольцо пусть будет общее.
Эсмеральда нахмурилась.
Они пересчитали деньги. В каждой пачке было по сто сторублевок.
- Шесть пачек, - сказала Рита. - Это значит — шесть тысяч? Твою мать!
- Ты совсем тупая, что ли? - сказала Эсмеральда. - Сто на сто сколько? Десять тысяч. Шесть на десять — шестьдесят. Шестьдесят тысяч рублей. - Она вдруг понизила голос. - Слушай, может, отдадим... хотя бы половину... шестьдесят тысяч! Это ж почти миллион... посадят, Ритка...
- Кому отдадим? - Рита презрительно сплюнула. - Не ссы, подруга. Ты главное не ссы.
- Шестьдесят тысяч... - Эсмеральда замотала головой. - Это ж можно что хочешь... шоколада накупим... сигарет, шмоток... я себе туфли на каблуках куплю... и стринги!
- А я — парик, - сказала Рита. - Видела в Каменных корпусах парики? «Чикаго» - седой, шикарный... усраться и не жить, а не парик!..
- И я парик, - сказала Эсмеральда. - И свадебное платье...
- Я с тебя ссусь, подруга! - сказала Рита. - Платье тебе зачем? Оно ж белое! Ты его где носить будешь?
- Где захочу, там и буду! - надулась Эсмеральда. - Мои деньги!
- Ну ладно. - Рита встала. - Пойдем, пока магазин не закрылся. Ты только деньги сразу все не показывай, поняла?
- Что я, дура, что ли? - обиделась Эсмеральда.
Рассовав добычу по карманам, они двинулись к площади, где стояли Каменные корпуса — так в Чудове испокон веку называли торговые ряды. Эсмеральда ставила ноги тесно, бедро к бедру, чтобы припрятанная пачка денег не выпала из трусов, и проклинала себя за то, что надела юбку, а не джинсы.
В детдом они вернулись с покупками. Продавщицы в Каменных корпусах поначалу заворчали: «А откуда у вас такие деньги?», но на помощь девчонкам пришел хозяин — Тамаз. Он цыкнул на теток, назвал Риту красавицей, Эсмеральду — принцессой и велел отпустить им все, что ни пожелают. Они купили два седых парика «чикаго» из искусственных волос по пять тысяч рублей за каждый, подвенечное платье за двенадцать тысяч, стринги — красавица черные, а принцесса — красные, туфли на высоких каблуках, много-много носовых платков с котятами и цветочками — для девчонок, нянечек и поварих, два фена, два набора косметики, пятьдесят тюбиков губной помады и столько же флакончиков лака для ногтей, накладные ресницы, часики и солнечные очки, а еще — несколько коробок шоколадных конфет, вареной и копченой колбасы, баночку красной икры, кучу леденцов на палочке, две коробки жевательной резинки, трехлитровую банку маринованных огурцов, пять банок шпротов, три бутылки коньяка «Наслаждение полетом», пять бутылок шампанского, пять бутылок вина в красивых бутылках в форме скрипки и четыре блока сигарет.
- И бокал, - сказала Эсмеральда. - Вон тот, узенький.
- На хера тебе бокал? - зашипела Рита.
Но цыганка уперлась. Взяли и бокал.
Они отказались от помощи Тамаза, купили две клетчатые хозяйственные сумки и с передышками дотащили все это добро до детдома. На их свист прибежали овцы, которые помогли затащить сумки в комнату — по пожарной лестнице, через окно, чтобы не попасться на глаза носатой Кукурузе — строгой картавой воспитательнице, которая умела выводить детдомовцев на чистую воду.
Раздав овцам жевательную резинку, Рита предупредила старших:
- После отбоя все в Башню — оттянемся по полной. Мы угощаем. Только мы хлеба не купили, надо натырить в столовке. И возьмите с собой кружки.
- Пацанов зовем? - деловито поинтересовалась Ленка Гвоздь.
- Только своих.
Башню из красного кирпича построили давно, лет сто назад. Когда-то она служила водокачкой, теперь стояла заброшенная и заколоченная в углу двора, у забора, окруженная зарослями бузины. Детдомовцы любили собираться компаниями на самом верху Башни, под крышей — там была площадка, где когда-то стоял огромный чан с водой. Когда чан убрали, образовалась страшный провал, но мальчишки натаскали жердей, досок и закрыли дыру. Здесь курили, выпивали, играли в карты, трахались, болтали.
После ужина Большая Рита и Эсмеральда выгнали всех из спальни — нужно было разобрать покупки. Сложили напитки и еду в одну сумку. Примерили туфли — великоваты, но это ничего, попробовали помаду и вино. Эсмеральда решила взять в Башню платье. Рита откупорила коньяк, и они отпили по глоточку.
- Ритка, а вдруг узнают? - Эсмеральда открыла окно и закурила. - Что тогда скажем?
- Ты мне лучше скажи, что ты со старухой сделала?
- Это не я, - сказала цыганка. - Она сама. Упала с кресла и тюкнулась об угол. Виском.
- Честно?
- Ключ и замок. - Эсмеральда понизила голос. - А директор?
- Директор... - Рита тяжко, по-бабьи вздохнула. - Директор как директор. Ты, главное, не болтай. Спросят про деньги — нашли...
- Ну да! Шли, шли и нашли... глупость какая-то...
- Ну и что, что глупость? По телевизору говорили, как один мужик нашел на улице мешок, а в нем — сто тысяч. А мы чем хуже? У нас тут тоже улиц полно. Говори и говори одно и то же — поверят. А если что, наши скажут, что мы были здесь. Ты, главное, не проболтайся. И не бойся.
- А призраки? - шепотом спросила Эсмеральда. - Помнишь, в том кино... там один мужик жену убил, и она ему в роли призрака стала являться...
- А мы с тобой жену не убивали, - усмехнулась Рита. - Ладно, пойдем Анжелику смотреть.
Детдомовские девчонки обожали «Анжелику — маркизу ангелов» и поголовно были влюблены в хромого графа де Пейрака. Но сейчас Эсмеральде было не до кино.
- Как хочешь, - сказала Рита. - Только не пей больше — развезет.
Эсмеральда надела стринги, наклеила накладные ресницы, подвела глаза, накрасила губы, глотнула коньяка, сунула в карман пачку денег и спустилась во двор.
Она была взволнована не столько смертью директора и его матери, сколько деньгами. Она давно мечтала об этом платье и об этих туфлях, молила Бога о чуде, и вот в руках у нее вдруг оказались большие деньги, и за несколько минут она осуществила все свои мечты. А деньги еще и остались, много денег, и теперь она могла съездить в Москву, где в мавзолее лежит Ленин, сходить в ресторан и познакомиться с каким-нибудь артистом... или сесть на пароход и отправиться в Индию, где пальмы, цветы, веселые танцующие люди и пляшущие слоны, где божественный Амриш Пури...
Эсмеральда была не такой, как другие детдомовцы: писала стихи, рисовала, много читала, причем читала книги серьезные, взрослые, например, Флобера. Ей нравилась та сцена в «Госпоже Бовари», когда ученик аптекаря Жюстен поднимался на второй этаж и замирал на пороге спальни, а госпожа Бовари, не смущаясь его присутствием, занималась своим туалетом: «Первым делом она вытаскивала из волос гребень и встряхивала головой. Когда бедный мальчик увидел впервые, как кольца ее волос раскрутились и вся копна спустилась ниже колен, то это было для него нечаянным вступлением в особый, неведомый мир, пугающий своим великолепием». Сидя перед зеркалом с полуприкрытыми глазами, Эсмеральда воображала, как она вытаскивает гребень из своих густых длинных волос, и они, раскручиваясь, обрушиваются на ее голые плечи и стекают на грудь и спину, а прекрасный юноша с замирающим сердцем любуется ее волосами, ее кущами, их пугающим великолепием...
У всех людей, думала Эсмеральда, есть тайные имена, настоящие, о которых они не догадываются. Она называла Риту Королевой Марго, директора детдома — капитаном Сильвером, а себя — Эммой. Она была Эммой Бовари, хотя и оставалась при этом Эсмеральдой Кузнецовой, и эта двойственность волновала, восхищала и даже немножко пугала ее.
В особую тетрадку она выписывала замысловатые выражения, которые встречала в книгах и которые вызывали у нее восхищение: «доверьте свою скромность моей чести», «заронить сомнение», «ты ниспослана мне небом» или совсем уж потрясающее - «она была прекрасна, как утренняя заря».
Она мечтала стать актрисой или хотя бы писательницей. Дважды уходила из детдома с твердым намерением — не возвращаться. Бродила по лесу до позднего вечера — и возвращалась. Как ни мечтай, как ни фантазируй, а свобода — это деньги. Деньги, деньги...
Эсмеральда вдруг спохватилась: деньги! Их нужно было спрятать, эти десять тысяч, а она таскает пачку купюр в кармане... Она быстро перебрала в уме все известные ей тайники — в спальне, в кладовке под лестницей, на чердаке, в Башне, но ни один не годился: все эти тайники были известны Рите. Эсмеральда спряталась за кочегаркой и засунула купюры в лифчик — пять тысяч в одну чашечку, пять — в другую.
Оглянулась — никого. Только в качалке горел свет.
Качалкой называли сарайчик, пристроенный к кочегарке. Несколько тренажеров, штанга, гири — вот и весь инвентарь. Зимой в сарайчике было холодно, летом — жарко. По вечерам там собирались детдомовцы, которые под присмотром тренера поднимали тяжести, качали мускулы. Тренера они боготворили. Его все в детдоме боготворили.
Когда Анатолий Сергеевич Овсянников после тренировки — по пояс голый, а то и в одних плавках — умывался у колонки во дворе, девчонки прилипали к окнам. А потом до вечера обсуждали его мужские достоинства — ширину плеч, прекрасно вылепленные мышцы, огромный бугор в плавках. Эсмеральда мучилась, слушая их дурацкие разговоры. Она была тайно влюблена в тренера. Он был высоким, голубоглазым, стройным мужчиной ее мечты — ее героем. Она называла его графом де Монфором, это имя ему так шло. Анатоль де Монфор. «Да он кобель, подруга, - посмеивалась Рита. - Нашла себе графа! Женатика, с двумя детьми...» Но ни жена — тощая выдра с кривыми ногами, ни дети не мешали Эсмеральде вздыхать о тренере. Она воображала, как он обнимает ее своими сильными красивыми руками и говорит журчаще: «Может быть, бокал вина, ма шер мадмуазель?» - и сердце ее слабело, а глаза увлажнялись.
Она толкнула дверь в сарайчик. Здесь было холодно, пахло мужским потом и машинным маслом. Под потолком горела тусклая лампочка без абажура. Полуголый тренер возился у брусьев. Эсмеральда прислонилась к стене, скрестив ноги, и поздоровалась. От смущения голос ее прозвучал вызывающе.
- Привет-привет. - Овсянников вытер руки тряпочкой и выпрямился. - Вот вам и снаряд, дамы и господа. - Встал между брусьями, подпрыгнул и замер на вытянутых руках — ноги вперед. - Называется — угол. - Спрыгнул. - Хочешь попробовать, королева шантеклера?
От неожиданности Эсмеральда рассмеялась. Взялась за поручни, подпрыгнула, еще раз. Овсянников подхватил ее под мышки, помог. Она попыталась сделать угол — он опять помог. Эсмеральда сделала угол, спрыгнула, вся потная, возбужденная, запыхавшаяся, с колотящимся от счастья сердцем.
- Ну что? - Тренер подмигнул. - Надо бы обмыть снаряд, а то сломается.
Эсмеральда прыснула.
Они сели на тахту, обтянутую клеенкой. Овсянников ловко открыл бутылку, которую достал из-под подушки, и разлил вино по пластиковым стаканчикам.
- Можно я буду звать тебя Эсси? - спросил тренер, наклоняясь к Эсмеральде. - Хочешь?
Она кивнула. От тренера пахло потом, и у Эсмеральды от этого запаха кружилась голова.
- Ну тогда так и припечатаем! - Тренер быстро поцеловал ее в губы и выпил. - До дна!
Эсси зажмурилась и выпила до дна. Граф де Монфор снова поцеловал ее в губы и не отпускал, напирая, пока она не опустила голову на подушку. Горячо дыша Эсси в лицо, он снял с нее колготки и стринги, развел руками ноги, задрал куртку, лег сверху, прижался животом, Эсси прикусила губу, засопела, а когда наконец открыла глаза, граф сидел рядом и курил.
- Ну ты как, ничего? - спросил он. - Выпить будешь?
Эсмеральда повернулась набок, натянула колготки, села рядом с Овсянниковым, сунула ноги в туфли. Проверила накладные ресницы — одна потерялась.
- Давай-ка, - сказал он, легонько подталкивая ее к выходу, - ты первая, потом я.
Она выскользнула из сарайчика, огляделась, бросилась за угол, прижалась к стене, вся дрожа. В животе клокотало. Согнулась — вырвало. На подгибающихся ногах обогнула гору угля и вышла во двор. Лелька Кумарина — откуда она взялась? - догнала ее, помогла подняться в спальню, что-то сказала, но Эсмеральда отмахнулась.
Оставшись одна, открыла окно, вспомнила о красных стрингах, которые остались в сарайчике, о потерянной накладной реснице, легла грудью на подоконник, слизнула кровь с губы и отключилась.
После отбоя в Башне собралась компания: бойкая Ленка Гвоздь, проныра Лелька Кумарина, ленивая Оксана Бублик, огромная Дуля, куколка Мадонна, стерва Люсяга, Большая Рита, Эсмеральда, спортсмен Сухарев, длинный Толик, хохмач Комиссар Катанья, обалдуй Засос Зафесов, медлительный Слам и малыш Тузик. Все свои.
Эсмеральда почувствовала себя лучше, выпив шампанского.
- Сто лет шипучки не пила, - сказала Ленка Гвоздь. - Вкусно...
- И на какой же это вы улице деньги нашли? - спросила Люсяга. - Прямо в мешке?
- Не нравится — не пей, - отрезала Рита. - Кому еще налить?
- Надо выпить за что-то, - предложил Толик. - Что мы как глисты тут? Кто речь толкнет?
- Тузик! - крикнул Комиссар Катанья.
- Давай, давай, Тузик! - закричал Засос. - Сбрехни красиво!
- Скажи, Тузик, - сказала Оксана. - Я тебя за это поцелую.
- Про что говорить-то? - спросил Тузик.
- Про любовь, - прогудела Дуля.
- Про настоящую любовь, - сказала Мадонна, глядя на Сухарева. - Как у Офелии.
- У Ромео и Джульетты, - поправила ее Эсмеральда. - Давай, Тузик, а то шампанское выдохнется.
Она поймала взгляд Сухарева и выпрямилась, чтобы грудь казалась больше.
Тузик встал, протянул Рите кружку — Рита наполнила ее шампанским.
- Это будет история про руку, - сказал он. - Там, где я родился, были горы. Горы и ущелья. Глубокие ущелья. Прямо бездны. Через ущелья — мосты, чтоб ходить. На таких веревках мосты или даже просто как бревна. Как бревна — самые страшные. Когда идешь по бревну, вниз смотреть нельзя...
- И вверх нельзя, - с ухмылкой сказал Слам.
Дуля толкнула его в бок.
- Только вперед надо смотреть, - продолжал Тузик. - И вот одна семья пошла через такой мост, по бревну. Внизу бездна. Муж, жена и двое детей. Детей отец взял на руки, потому что сами они боялись. На одной руке сын, на другой — дочь. - Тузик развел руки и кивнул сначала на левую, потом на правую. - Идут они и идут, и вдруг налетел орел. Орлы там огромные, прямо как собаки. Крылья огромные, когти... клюв — как у крокодила... Налетел на них орел, закричал страшным голосом... хотел их схватить... Отец детей к себе прижал, а жена его испугалась. - Тузик помолчал. - Испугалась и упала с бревна...
Мадонна отвернулась — ей стало страшно.
- Вот она падает, падает... и вдруг кто-то ее хвать! Хвать за кофту! И вытащил на бревно. - Тузик перевел дыхание. - А это ее муж схватил. На одной руке у него мальчик, на другой девочка, а жена падает, погибает. Стал он молиться Богу: мол, так и так, помоги, не могу я бросить любимых деток, чтобы помочь любимой жене, и как тут быть? И Бог ему помог. - В голосе Тузика зазвучал металл. - Он даровал ему третью руку! У мужика вдруг выросла рука, и он схватил свою любимую жену и спас ее от смерти...
- Ну ни хера себе! - сказал Засос. - Где ж она у него выросла?
- А куда потом подевалась? - спросил Комиссар Катанья. - Отвалилась, что ли?
- Хватит вам, - сказал Сухарев. - Сами его просили, а теперь на него орете.
- Никто на него не орет! - обиделся Засос.
Оксана взяла Тузика за рукав и поцеловала в щеку. Он подставил другую, и когда Оксана потянулась к нему, ловко поцеловал ее в губы. Все с облегчением рассмеялись.
- Молодец, Тузик, - сказала Рита. - Ну что? За любовь? За любовь!
- За настоящую любовь! - сказала Мадонна, глядя на Сухарева.
- Ура! - крикнул Толик.
Все выпили и набросились на еду.
- А завтра Пасха, - сказала вдруг Ленка Гвоздь.
- Христос воскресе, братья и сестры! - возгласил Комиссар Катанья.
Он подмигнул Лельке Кумариной — та прыснула, закашлялась.
- Подавитесь, богохульники, - пробасила Дуля, отправляя в рот бутерброд с икрой.
- Вы там, пацаны, коньяк разливайте, - скомандовала Рита. - А мы будем вино. Девчонки, кто будет вино?
- Христос воскреснет из мертвых, - проговорил Тузик. - Сказка сказкой, а люблю.
- Чего любишь? - спросил Засос. - Когда воскресают?
Все засмеялись.
- Новая жизнь... - Тузик вздохнул. - Моя бабка говорила, что в этот день даже у людоедов случается душа...
- Как это — случается? - удивился Толик. - Это беда случается, а душа что — беда, что ли?
- Душа не беда, - сказала Оксана, - душа — это счастье.
- В смысле — появляется, - сказал Тузик. - У людоедов появляется душа. Бабушка говорила...
- Да нет у тебя бабушки! - сказал Комиссар Катанья. - Откуда у тебя бабушка?
- Дурак ты, Комиссар, - сказала Оксана, прижимаясь к насупившемуся Тузику. - Не слушай его на хер, Тузинька, зачем дураков слушать?
- У нас сегодня тоже праздник! - объявила Рита, поднимая кружку и подмигивая Эсмеральде. - Сначала выпьем, а потом я расскажу.
Выпили.
- Давай! - скомандовала Рита.
Лелька Кумарина вытряхнула из сумки стопку бумажных пакетов.
- Сейчас все, кроме Эсмеральды, быстренько надевают на бошки эти пакеты и молчат как убитые...
- Это еще зачем? - возмутился Толик. - Мы фахиды, что ли?
- Шахиды, - поправила его Эсмеральда.
- Не перебивай! - повысила голос Рита. - А мы с Эсмеральдой покажем вам сюрприз! Сюрприз! Ну? Долго вас уговаривать?
- Давайте, ну, скорее! - Лелька стала раздавать пакеты. - Не пожалеете! Настоящий сюрприз! Настоящий!
Слам надел на голову пакет и страшно завыл. Все засмеялись и принялись натягивать пакеты.
Убедившись в том, что ее никто не видит, Эсмеральда быстро сняла куртку, юбку и свитер, надела туфли на высоких каблуках. Рита помогла ей облачиться в подвенечное платье, водрузила на голову седой парик. Отступила на шаг, окинула взглядом, кивнула. Эсмеральда налила в бокал шампанское и вышла на середину, осторожно ступая по гнилым доскам. Обернулась, подняла бокал, картинно вскинула левую руку над головой и замерла.
- Опа! - Рита хлопнула в ладоши. - А теперь снимайте! Снимайте и смотрите!
Детдомовцы сняли бумажные пакеты и замерли, уставившись на Эсмеральду.
- И случилась душа... - пробормотал Тузик.
Сухарев встал и зааплодировал. Его примеру последовали остальные. У Мадонны и Оксаны на глазах выступили слезы. Эсмеральда чуть присела и поклонилась.
- Вот черт, - сказала Люсяга. - Это в честь какого ж праздника, а?
- Сюрприз, - сказала Рита, подмигивая Лельке Кумариной. - Сегодня у нашей Эсмеральды большой-пребольшой праздник. У нее случилась любовь!
Эсмеральда насторожилась.
- И сейчас она расскажет, как это у нее случилось, - продолжала Рита. - Ну давай, рассказывай! Ну! Любовь!
- Сегодня я... - Эсмеральда запнулась.
- Ну, здесь же все свои! - подбодрила ее Рита и добавила деловым тоном: - Она сегодня дала Овсу.
Ленка Гвоздь зааплодировала, но ее никто не поддержал.
- Дала... - Эсмеральда перевела дух. - У нас была любовь! Настоящая! - Она залпом выпила шампанское и швырнула бокал в стену. - Ясно? Он просил моей руки... встал на колени и попросил... стань моей... да, стань моей... я знаю, у него жена и дети, но его это не остановило... и меня не остановило...
У нее перехватило дыхание.
Лелька Кумарина передала Большой Рите ящик, выкрашенный белой краской, с красным крестом на верхней крышке.
- Мы знаем, что не остановило, - сказала Рита, открывая ящик. - Так... ага! - Достала из ящика красные стринги, показала всем. - Она ему сувенир оставила. А эти твои, что ли, Дуля? Или Кукурузины? - Вытащила из ящика большие трусы. - Этот козел целую коллекцию собрал... раз, два, три, четыре, пять... вот черт, он тут всех перетрахал, что ли...
- Нет! - Эсмеральда топнула ногой — доски затрещали. - Это любовь!..
Она рванулась к Рите, и в этот миг пол, сложенный из гнилых досок, провалился, и Рита едва успев схватить Эсмеральду за волосы, упала, Башня вздрогнула, сверху обрушилась балка, которая придавила Риту, Мадонна завизжала, Комиссар Катанья бросился к стене, схватился за скобу, Сухарев упал на колени, вцепился в Риту, Тузик оттолкнул вопящую Оксану и схватил Сухарева за куртку, сверху упала еще одна балка, посыпалась черепица, все закричали, Лелька прижалась к стене, Засос и Толик пытались помочь Тузику, Ленка Гвоздь и Люсяга выбрались через окно на лестницу, Рита хрипела, изо рта у нее текло, но она все еще держала Эсмеральду за волосы, а Эсмеральда — Эсмеральда летела над бездной с закрытыми глазами, и летели девчачьи трусики, сторублевые купюры, куски хлеба, колбаса, маринованные огурцы, сигареты, шоколадные конфеты, стеклянный шарик с безостановочно вращающимся кольцом, все кричали, все трещало, шаталось и рушилось, и мерзкая смерть пришла за своим тухлым мясом, и Господь взирал на бедных детей своих сквозь слезы, взирал на них с высот безжалостной любви, из пропастей палящего стыда, и в нашатырном апрельском воздухе ярко пылала синяя луна...