- Хочешь, я тебе докажу, что он не был никаким богом?
- Чп-о-ок!
Олег открыл банку пива и сделал глоток.
- Гляди. Всё очень просто. На пальцах объясню. Мне понадобятся только банальная логика и Новый Завет.
Он всегда казался мне интересным человеком, слегка чудоковатым, но любопытным собеседником.
- Ну, давай. Жги.
- Секунду. Мы сейчас не о боге вообще говорим, понял? Есть бог или нет – это совсем другой вопрос. И не об историчности Христа. Не важно – был он на самом деле или нет. Хотя, скорее всего, конечно, был. Сейчас не об этом.
- Не понимаю.
- Погоди. Всё будет. Я хочу его внутренний мир рассмотреть. И вовсе не душу. А мозг.
- Мозг?
Я с недоверием поглядел на Олега.
- Именно. Мозг.
Олег сделал глоток и продолжил.
- После себя он оставил проповеди. И притчи. Всё это – слова. И мысли. Не нужен сложный анализ. Беглого взгляда достаточно. Он не просто обращался к людям. К бедноте. К необразованным слоям дремучей страны. Он сам был одним из них. Понимаешь?
- Конечно. И что в этом такого? Он же – сын плотника.
- Должны быть веские причины бросать привычную жизнь. И начинать принципиально новый путь. Называть себя Мессией. Проповедовать. Вести за собой людей. Новый Завет даёт объяснение - Христос знал, что он – бог. Он – избранный. Церковь утверждает – всегда знал. Хотя это предположение. Мы не можем этого сказать наверняка. Но то, что он нечто подобное осознал в свои тридцать лет, это очевидно.
Глаза его сверкали. Маленькие капельки слюны срывались с его губ и разлетались в разные стороны.
- Ну, так вот. Если Христос осознавал свою божественность, значит его сознание должно было быть устроено иначе. Не как у меня или тебя. У него должна была быть другая, цельная картина мира. Это как минимум. Бог знает всё вне времени и пространства. Его проповедь должна была содержать в себе элементы на столетия вперёд. Мысли, предназначенные для нас с тобой. Для двадцатого века. Двадцать первого.
- Так это всё есть, Олежка. Возлюби ближнего своего. Царство моё не от мира сего.
Он посмотрел на меня и горько улыбнулся.
- Главное в христианстве – это искупительная жертва Христа, а вовсе не его слова. Сам посуди, до так называемого воскресения он был совсем один, его все бросили. Почему? Да потому что никто не хотел повторить его судьбу. Умирать никто не хотел. Вот цена всех его слов.
- Не согласен. Его слова дали надежду.
- Да ладно тебе. Он нахватался идей разных античных. И давай их проповедовать. Я о другом тебе пытаюсь сказать.
Он заглянул в банку. Сквозь узкий колодец штампованного горлышка не сразу было видно, что там на дне.
- Если бы он осознавал себя богом, по-настоящему, нутром, тогда бы он говорил обо всём человечестве сразу. Об американцах. О туземцах. О севере, о юге. О Японии. О крупномасштабных войнах с применением химического оружия. О политике. Об ответственности сильных мира сего за всех остальных. Иначе это нечестно. Перед всеми этими народами. Стыдно.
- Так он же не ради этого пришёл! Кесарево – Кесарю.
На мгновение Олег замер. Взглянул на меня. Как будто взвешивал – говорить или нет.
- Если ты молчишь о будущем, значит, ты его не видишь. Значит, ты - не бог. Ты – плотник. Твоё мышление сформировано твоей средой. И ей же ограничено. Так и получается. Интегральной картинке он предпочитал притчи. На языке бедноты. Для бедноты конкретной исторической эпохи. Поэтому потребовалась целая индустрия переосмысления. Чтобы всякий раз подгонять его слова под реалии времени. С первого века этим занимались. И продолжают. Вот как дела обстоят, Коленька.
И он грубо смял жестяную банку в своей ладони.
Помню как я еще в первом классе листал фотоальбом «Исаакиевский собор». В моем позднесоветском детстве, в атеизме моего быта это была единственная возможность увидеть иконы, заглянуть Богу в глаза. Я смотрел на Него на иллюстрации мозаики «Тайная вечеря». Одежда небесного цвета, чуть опущенные веки. И неожиданно я ощутил, что Он рядом. Как будто Он здесь, в этой комнате, прямо сейчас.
- Выходи. Или приходи. По простому. Явственно. - Я сам от себя не ожидал ничего подобного, но я Его пригласил, и Он как будто услышал меня. - Придёшь?
Я прождал Его весь следующий вечер, Он не пришел. Семь лет спустя я вспомнил эту историю и рассказал православному священнику.
- Это был твой первый религиозный опыт, Николай. В тот момент ты ощутил живого Бога. - Отец Алексий улыбнулся мне, заливая кипяток в чашку с растворимым кофе. Мы встречались раз в неделю, сидели на его кухне и говорили о Боге. Он давно хотел привести меня в храм, и ему очень хотелось как-то по особенному меня подготовить. Я любил эти встречи, любил кофе и варёную сгущенку. - Понимаешь, Коля, Он может выбрать любой инструмент. И постучаться в твою дверь в любое время. Ему одному известно, когда это лучше всего сделать.
- Потому что пути Господни неисповедимы?
- Совершенно верно. - Отец Алексий улыбнулся. - Тогда Он выбрал этот твой альбом. Но это могла быть телевизионная программа. Соседка. Музыкальный концерт. Картина известного художника. Всё это – инструменты в Его руках. Ты сам решаешь – придавать этому значение или не замечать вовсе.
- А каким этот первый опыт был у вас?
Отец Алексий поморщил лоб, на мгновение замер и ответил:
- Я рос в религиозной семье. У меня не было выбора. Я всегда знал, что правильно именно так. И никак иначе.
- Если у меня есть выбор – это хорошо или плохо?
- Ты – юный философ, - он снова улыбнулся. - Нет ответа. Бог дал нам волю. Мы сами выбираем. Но если ты тянешься к Нему, Он всегда поддержит.
В то время у меня был колоритный сосед. Все его немного побаивались и звали "дядей Мишей", чуть приподнимая брови для полноты эффекта. Про дядю Мишу говорили, что Он лежал в психушке три раза. Семьи у него не было. Общался он только с дворовыми котами, которые обожали торчать в его квартире. Иногда к нему заглядывал и я. Как-то повелось.
- Ты же, наверное, слышал или читал про философский диспут в Политехническом музее в начале прошлого века? - дядя Миша выразительно посмотрел на меня и продолжил грызть кусок сахара.
- Вы говорите про невозможность любого доказательства?
- Именно. Есть ли бог – не доказуемо. Нет ли бога – тоже не доказуемо. На том и порешили. И разошлись.
Он курил какую-то гадость и постоянно слушал проводное радио. Еще маниакально мыл бутылки из-под молока и каждый день гладил свои рубашки, несмотря на то что давно был на пенсии и вечно носил один и тот же свитер.
- Бездельники-философы! Преподаватели престижных кафедр с громкими названиями!
- Дядь Миш. Это давно было. Их, наверняка, арестовали потом всех или почти всех.
- Да я не об этом. И мне всё равно. Кого там. И куда. Ты послушай меня, Коля. - Дядя Миша включил настольную лампу и заглянул мне в глаза. - Вот я возьму тебя, Коля, и запру на неделю в одной комнате с кенгуру. Вообразил?
Мне стало смешно. Но я не подал виду.
- И тебе надо будет найти доказательство того, что кенгуру в комнате есть. Что это не твоя галлюцинация. А еще – найти обратное доказательство. Что кенгуру в комнате нет. Что это, наоборот, ты кукухой поехал. Сделаешь?
- Попробую, дядь Миш, - ответил я и улыбнулся.
Дядю Мишу обидел мой безразличный ответ. Он посерьезнел и продолжил:
- Тебе самому-то как кажется? Кенгуру – твоя галлюцинация? Или животное реально? Жуёт траву, а потом срет в одной с тобой комнате.
- Я смогу привести в качестве доказательства продукты его испражнения? - не выдержал я.
- Молодец! - Дядя Миша вскинул указательный палец вверх. - Присутствие кенгуру в одной с тобой комнате - это же факт. Ты его можешь или должен наблюдать. Можешь его засвидетельствовать. И если есть улики, ты соберешь их в коробок и предъявишь.
- Так и скажу? Возьмите, пожалуйста?
- Это же твой билет из тюрьмы. Тебя же заперли, чтобы ты доказал. И ты доказал. Выходи.
Он встал из-за стола и зашагал по комнате. Решительно подошел к радиоприемнику, выдернул его из розетки, после чего зловеще поглядел на меня.
- А теперь, Коля, представь, что ты сидишь в заточении. Только один совсем. И тебе надо найти доказательство того, что кенгуру рядом с тобой нет.
- Мой коробок будет пуст?
- Абсолютно. Кенгуру же нет. Но теперь ты мне скажи. Пустой коробок – это доказательство отсутствия кенгуру в комнате или косвенная улика его присутствия?
Я промолчал.
- Вот видишь! – он снова вскинул указательный палец вверх, проткнув им невидимый воздушный шар. – Для них твой пустой коробок - никакое не доказательство. Они считают, что ты должен найти какие-то более веские основания, чтобы убедить их в том, что его не существует.
- Но кенгуру может быть иным. - Я решил не сдаваться. - Не реальным. Бестелесным.
- Никогда. – Он покачал головой. – Кенгуру без тела – это как невидимая собачка. Можно такую завести, но соседи засмеют. Если нет очевидного присутствия рядом, доказывать нечего. Всё просто. Это вы все мне лучше докажите, что кенгуру есть.
- У них есть доказательства?
- Во всяком случае, мне они неизвестны. Одна болтовня.
Мысль о кенгуру не давала мне покоя многие годы. В погоне за этим невидимым зверем я то ходил в храм по воскресеньям, то с отвращением переставал это делать, я читал молитвы, после чего с гордостью называл себя безбожником, пускался в медитации и кручение тибетских поющих чаш, чтобы потом громче всех смеяться над чудилами-кришнаитами у метро. Кенгуру я так и не встретил. Но открытым оставался вопрос - что же всё-таки это было в детстве?
- Не бойся жить без бога, Коля! - Этими словами Владислав Лаврентьев, друг моего отца, математик, пожилой уже в общем-то человек, попробовал мне объяснить всю суть этих моих поисков. – Потому что, как сказал классик, если бога нет, то всё дозволено.
Я оценивающе поглядел на Лаврентьева. Стильный бордовый джемпер, бокал горячего чая в руках, располагающая улыбка.
- Вы же не призываете меня резать людей направо и налево?
- А тебе это надо разве? Самому? Сомневаюсь.
- Не надо.
- Потому что, как ты говоришь, резать - это диагноз. А не отсутствие бога. Во все времена режут и с богом в сердце, и без бога. Он тут не при чём.
- Тогда о чём вы?
- Я вот о чём, Коля. - Он поставил чашку на стол и повернулся в мою сторону. - Если бога нет, тогда ничего нет. Совершенно. Никакой взаимозависимости вещей. Никакой обратной связи. Значит, можно ошибаться. Можно пробовать разные варианты. Никто не следит.
Он загадочно улыбнулся и подождал моей реакции. Когда ее не последовало, он продолжил:
- Значит, ты не можешь совершить ничего непоправимого. И не только. Тебе не надо наказывать себя. Твоей вины нет ни в чём. Всё – случайно. Не придётся нервничать. Постигать знаки. Пытаться влиять на незримое. Дёргать за нити судьбы. Можно просто жить. И радоваться этой жизни. Потому что другой у тебя не было и не будет. И какой смысл мучить себя? Забудь.
- Как всё-таки у него всё просто, - подумал я. - В сущности он счастливый человек. И одинокий. Случись что, разбираться ему придется самому. Помощи ждать будет неоткуда. Но с ним ничего никогда не случится. Он же просто не заметит, не придаст значения. Тоже метод, конечно. Но всё же.
Я выглянул в открытое окно. В летнем ночном небе сияла Луна. Мне почему-то подумалось, что в общем-то совсем недавно Он точно так же глядел на эту самую Луну. Дышал этим же воздухом. И слушал треск таких же цикад.