Солнечные зайчики весело перепрыгивали по листьям огромного фикуса, стоящего напротив окошка. Добрались и до постели старшенького, семилетнего Василька. Тот прошептав что-то невразумительное, повернулся к стене и мирно засопел... Уже откукарекали первые петухи. В хлеву протяжно замычала Зорюшка... Надо идти управляться. Тишину в доме нарушали только тихое дыхание Васи и двухмесячной Полюшки в зыбке, да тиканье старых ходиков, рядом с которыми висел портрет Вани... Варя тяжело вздохнула. Взглянула на деревянный стол, на лежало замусоленное, покрытое разводами от капавших на него слёз письмо, перечеркнувшее всю её, Варюшину, жизнь...
« Муж твой, Варвара, погиб смертью храбрых, похоронили мы его в братской могиле...», – писал односельчанин, воевавший вместе с Ваней, когда-то, ещё в мирной жизни – весельчак и балагур Витёк Горелов...
Варя наизусть знала каждую строчку. Не хотелось верить. А может и правда, жив он? Не похоронка же? Мало ли что Витёк энтот наговорит... Ошибся может?
А в голове продолжало звучать : « Бой был страшный. А Иван твой погиб как герой, не сомневайся»...
В груди женщины загорелось, снова стало трудно дышать, и горе, давящее на сердце женщины выплеснулось наружу горячими слезами.
Захныкала Поля. Варя тяжело поднялась, вытерла распухшие глаза кончиком ситцевого, в мелкий голубой цветочек, платка и двинулась к малышке...
Тихо, тихо, доченька, моя сладенькая, - она нежно взяла девочку на руки,- сейчас поешь, моя лапонька. Дала ей полную материнского молочка грудь...
Проснулась, по старушечьи закряхтела в спаленке свекровь, Мария Петровна. Привычно зашептала перед иконой утренние молитвы. Затем выглянула в горницу.
- Кормишь уже? Проснулась, моя хорошая.
- Да...
Свекровь взглянула на солдатский треугольник. Молча убрала в сундук. На глазах старушки заблестели слёзы.
- Ты, Варя, не горюй так. Нельзя тебе. Молочко пропадёт. Ради детей крепись, донюшка... А можа и набрехал, попутал чего, балабол энтот...
Варя подняла глаза на старушку и молча кивнула в ответ...
А вечером по всей округе раздался гул самолётов. Далеко, за горизонтом, в Сталинграде, загрохотало, в небе запылали зарницы, шли бои... На следующий день в село вошли немцы. Начался грабёж...
Во двор вошли двое с автоматами наперевес – рыжий, долговязый и толстый, с выпученными глазами на красном лице, с торчащей из таких же толстых как и он сам, губ, дымящейся сигаретой. Прямиком двинулись к сараям. И через пять минут уже тащили свою добычу. Рыжий – двух кудахтающих курочек, а толстый – намотал на рога упирающейся Зорюшки веревку, всё никак не мог сдвинуть её с места.
Первой выскочила на порог Петровна, закричала, запричитала. Из-за её спины выглядывал испуганный Васятка.
- Баба, баба, зачем дядьки Зорюшку уводят?!
Фашист, разозлённый упорством коровы, что-то гневно прокричал на своём каркающем языке. Направил дуло автомата на старушку.
- Куды вы, ироды, тащитя? Как жить– то нам? Детей кормить малых?
Вдруг, Вася выскочил наперерез вражине, бросился на него, и со всей детской яростью начал колотить немца... Тот схватил мальчишку за худенькое плечико и с яростью отбросил от себя. Пролетев пару метров, мальчишка ударился головенкой о стену и обмяк...
Варя выскочив на порог, увидела сына. Бросилась к нему. Прижала к себе его тельце и зарыдала в голос.
Петровна, не помня себя, с криком бросилась на врага, готовая разорвать нелюдя голыми руками... Но не успела. Раздался стрёкот автомата и старушка упала на спину, раскинув руки, будто подбитая птица...
Варя потеряла сознание...
- Русский девка! Корош...
Они потащили ее в избу...
Когда она очнулась – истерзанная, покрытая ссадинами,с разорванной напополам кофтой, и такой же, разорванной и растоптанной зверьми в человеческом обличье, душой, первой её мыслью была мысль об оставшейся единственной ниточке, ради которой надо было заставить себя жить - о её доченьке, которая почему-то молчала.
Варя тяжело поднялась. Подошла к люльке. Её солнышко, её малышка лежала с открытыми глазами, с неестественно повёрнутой в сторону головкой. Она не дышала...
Невиданный, душераздирающий крик разнёсся по селу...
Так Варенька потеряла всех, кого любила, всё, чем жила. Она взяла лопату и похоронила их всех рядышком, прямо здесь, в саду, под старой яблоней, с висящими на ней сочными, краснобокими яблоками. Последней положила Полюшку, между бабулей и братиком...
Потом долго сидела на остывшей за ночь земле, не в силах уйти...
Маруся торопилась к поезду, боясь опоздать, отстать от поезда. Немцев, наконец-то, погнали из города, и девушка решилась ехать к родным, в село... Однако, отправка поезда задерживалась. Она вошла в набитый людьми вагон. Села рядом с какой-то седой женщиной. В руках у неё был, по всей вероятности, младенец, укутанный в пелёнки и одеялко.
- Спит?
- Спит моя Полюшка... Она спокойная у меня... Спит всё время...
- Хорошо...
- Не посмотришь, девушка. Я быстро, за водичкой сбегаю и вернусь.
Она протянула ребёнка Марусе. Та бережно взяла свёрток. Женщина побежала к колонке. Марусе стало любопытно. Она открыла одеяльце, надеясь увидеть мирно сопящее детское личико, и в ужасе отпряла. В пелёнках было завёрнуто небольшое, необтёсанное полено...
Женщина вернулась быстро.
- Ну как, не плакала?
- Нет,- Маруся покачала головой,- не плакала,– она протянула полено обратно.
Жалость пронзила сердце девушки. Слёзы выступили на глазах.
- Когда же это всё кончится...
Этот рассказ я написала под впечатлением от прочтения воспоминаний переживших Великую Отечественную людей. Там, одна девушка написала о том, что её бабушка всю свою жизнь не могла забыть встречу у поезда с такой вот женщиной, которая вместо ребёнка таскала полено...