Сижу, смотрю КВН.
-Лик, а Голландия где?
-В Европе.
-А-а. А Европа где?
Я на пару секунд теряюсь. Как это – где Европа?
-На западе от нас, - бабушку ответ вполне устраивает.
-А Китай?
-В Азии.
-А мы где? – О-о.
-В Евразии.
-Как это?
-Половина страны в Европе, половина в Азии.
-Ага. А Япония где? – да что сегодня, урок географии?
-Рядом с Китаем.
-Значит, в Азии?
-Да.
-Смотришь хрень какую-то, - констатирует бабушка, замечая, что мне не очень интересно расставлять страны по местам. - Пошла я.
-Ага.
-Я вот раньше все столицы знала, - продолжает бабушка, не трогаясь с места, - а сейчас подзабыла. В школе когда училась…
Пластинка «Школа».
(Можно спокойно смотреть КВН, изредка кивая).
Я географию хорошо знала, ну так, неплохо. А по немецкому у нас учительница была молодая, после школы курсы окончила и пошла учить. Напишет на доске с ошибками, а у нас один парень был - Вениамин, беженец – то ли немец, то ли еврей – так он так хорошо немецкий знал. Выйдет к доске, все ошибки ей поисправит, она только краснеет.
Немцы, когда пришли (все портреты поснимали – думаю я), все портреты поснимали – и Ленина, и Сталина. И в учебниках заклеили. Ну и всё. Как было учиться? (действительно, - думаю я, - математика прямо сразу непонятной стала).
А у нас один учитель был (замолчи, - думаю я, - замолчи, я ненавижу эту историю, телефон, зазвони, пожалуйста!), в школе работал. И жена тоже была учительница. И вот они шли как-то по дороге (замолчи, - думаю я обречённо), а немцы ехали на машине. Остановились, схватили её и повезли. А он – учитель – заругался на них, побежал за машиной. Ну, они ему в живот и выcтрелили. Он упал и умeр. Хороший учитель был…
-Бабушк, а зачем они её повезли? – я сначала шикала на бабушку, когда она начинала рассказывать эту историю при детях. Бесполезно. Когда меня не было, всё равно рассказала. Теперь вот ребёнок обдумывает услышанное.
-Зачем? А кто ж их знает, зачем? Покататься, можа… - у бабушки то ли всё-таки хватает ума не рассказывать ребёнку, зачем возили учительниц на грузовиках, то ли она правда так считает.
Мне же моё богатое воображение каждый раз рисует жаркий полдень, пыльную дорогу и этого несчастного учителя, бегущего в бессильном отчаянии за машиной. Я безуспешно пытаюсь переключиться на телевизор, но он всё бежит и бежит…
- У меня старший брат-то, Костик, на войне пoгиб. Да. Забрали его в июле окопы рыть. Потом письмо получили – отправили на охвицерские курсы. А оттуда – на фрoнт. И ничего мы о нём не знали. Мы ж в оккупации были – какие там письма. А потом друг его пришёл в деревню, проходили, говорит, недалеко, только его отпустили родных повидать, а Костика – нет. И так и пoгиб под Гомлем.
Бабушка каждый раз на этом месте задумывается, словно, если бы они ещё раз увидели брата, может, он и не пoгиб бы.
-Под Гомлем большое сражение было. Всех ребят наших там yбило. А с Костиком в одном классе учился парень – Шурка (да что ж такое, - думаю я, - пластинка «Школа» вроде другой была). У него родители были репрeссированы. А его в аpмию не брали почемуй-то, а он учился в соседнем городе в техникуме. И вот, окончил техникум и прибежал в деревню. Там недалеко, пятнадцать килОметров. Ну и вот, прибежал, радостный такой, довольный. И остановился у колодца – там бабы стояли, как да что… Остановился поговорить, а тут один там мужик, злой был, взял рyжьё, подошёл к нему, к Шурке, выcтрелил и yбил.
-А зачем, бабушк? – снова интересуется Максим, отвлёкшись от своих занятий.
-Да кто его знает, зачем? Злой был.
Я ничего не спрашиваю. Знаю наизусть и всё равно не выдерживаю – вскакиваю с дивана и стремительно иду на кухню, чтобы помешать несуществующую еду. Закрываю дверь, прислоняюсь к ней, и слёзы всё-таки брызжут из глаз. «Кто его знает, зачем?» Бессмысленная смeрть на фоне миллионов других бессмысленных смeртей. Но там хоть на фронте… Мне каждый раз безумно жаль этого Шурку, который умeр за 35 лет до моего рождения. Прибежал радостный и умeр. Как так? Сквозь дверь я слышу и неизменное продолжение:
-Бабы-то так тогда ругали этого мужика. А что толку? Ничего уж не сделаешь.
Ругали они! Твою ж мать. Посмотрела КВН, блин. Вытираю слёзы и возвращаюсь в комнату. Бабушка не замечает, что я расстроена. Пластинка «Вoйна» продолжается:
-Немцы всё позабрали. Всё, что было. Там и было-то так… ничего не было. Тряпки какие там позарыли в огороде, так и то – выкопали и забрали. Пyтин ещё ездит к ним, к этим пaдлaм! Тьфу! – летит в сторону ни в чём не повинного телевизора с КВНом. - Я их терпеть не могу, пaрaзитов! Чтоб они там сдoхли все в своей Германии!
Максим отвлекается, чтобы вытаращиться на неожиданную вспышку гнева. Но бабушка так же легко успокаивается:
-И после вoйны нищета была. Откуда чего возьмёшь? Одни валенки у нас были. Не в чем было в школу ходить. И кухвайка одна. Вот один сходит в школу, придёт, разденется, тода второй идёт.
-Понял, Максим? – пытаюсь я извлечь хоть какую-то пользу из рассказа.
-Понял, - Макс качается на стуле, потому что математика и рассказы у него одновременно не усваиваются.
-А ты в модных кроссовках и то не хочешь в школу ходить.
-Мам, да сейчас знаешь уже какие кроссовки модные?
-Та-ак, не отвлекаемся от математики.
Макс резким качком возвращается в исходное положение за партой и делает попытку погрузиться в математику. Не тут-то было.
-Да-а, как мы учились-то вообще, - бабушке под руку попадается учебник истории, брошенный на диване. – У нас и книжка-то была одна на несколько человек. Один спишет задание, второй бегит уже за книжкой.
-Понял, Максим?
-Ага.
-Это что такое? – пытается разглядеть, что написано на учебнике.
-История.
-Я историю тож хорошо знала (как и географию, - думаю я).
Небольшое отступление закончено, и пластинка «Школа» возвращается на своё законное место.
-Уроки сядем делать все втроём – Миша, я и Сергей, а света-то не было. Так, лампадка коптит еле-еле.
-А кто-нибудь как фухнет, - бурчит себе под нос Филипп, собирающий на полу космический корабль из конструктора. Бабушка не слышит.
-А кто-нибудь как фухнет – и погасла. Мать ругается.
-Мам, а зачем они фухали? – Максиму лишь бы ни чeрта не делать.
-Баловались. Пиши.
-Да она и так всё время ругалась, - задумчиво произносит бабушка и пластинка «Школа» плавно переходит в пластинку «Семья». – Я таких и матерей-то не знаю, как у нас была. Печь натопит, дым весь в избу, оденется и пойдёт гулять. А мы маленькие, поугoрим все, из хаты выбежим, да головой в снег. Она придёт, смеётся над нами. А то соседке жалуется, ничего их, говорит, не берёт. У людей так дети дoхнут, а у меня никак не дoхнут. Вот мать-то, а? Как так можно?
Пауза. КВН не прёт, переключаю на новости, чтоб смотреть бегущую строку без звука.
-Да, а ты знаешь что?
-Что?
-Она ж троих детей-то, - бабушка понижает голос, как будто сидящие в двух метрах мои дети теперь точно не услышат. Или как будто кто-то не знает этой истории, - заспала. Знаешь, что такое «заспала»?
-Я знаю, - откликается Максим, косясь на Филиппа.
-Ты сиди там, не слушай, что старшие говорят, - недовольно отзывается бабушка.
-Хорошо, я не буду слушать, - соглашается Максим, а Филипп беззвучно угoрает.
-Заспала. Положит под грудь кормить, а сама заснёт, навалится, ему дышать нечем, он и готов. Да многие так делали.
-Специально, что ли?
-А хто их знает, може и специально. Чтоб не возиться. Во какие были матерЯ.
Эту историю я слушаю уже 12 лет. Мне её поведали, когда мы с Максиком прибыли из роддома. Бабушка мне, что называется, наказывала ни в коем случае не кормить ребёнка лёжа в полусне. Я ей пообещала. Но Максим так подолгу ел, а спать так хотелось, что я, конечно же, каждый раз задрёмывала. Но, то ли у меня грудь была компактнее, чем у прабабки, то ли сон более чуткий, как видим, всё обошлось.
-У ней от первого брака Маша одна осталась. И ту сестра забрала. А то б тоже может…
-Подожди, так она Машу младенцем, что ли, забрала? – уточняю я.
-Не, не младенцем. Лет пять ей было. У сестры детей не было, она ходила Машу нянчить, ну, видит, она тут не сильно кому нужна, да и забрала совсем.
-Бабушк, а она документы какие-нибудь оформляла на удочерение? Или как?
-Да ну, чего там она оформляла! Так отдала, да и всё. А потом за моего отца замуж вышла. У них по второму браку было – и у отца, и у матери. У отца-то первая жена была городская. Идей-то он мотался, нашёл её, привёз в деревню, стали жить. А она-то не умеет ничего – ни прясть, ни корову доить. Ну, мать да сёстры давай ругаться – ты ни клепа не умеешь. Ну, она пожила-пожила, видит, житья нету, да и убежала.
-А куда убежала?
-Максим, иди наверх.
-Нет, я больше не буду. Я пишу.
-Да хто знает, куда убежала. С братом сговорилась с отцовым. Или не сговорилась, сама.
Поехали они на рынок, продавать чегой-то. Ну, продали, она говорит, сейчас я схожу тут к знакомой. Ушла, и нету. Он пождал-пождал, да и поехал домой. Он так рассказывал. А там - хто их знает, как они сговорились. Да. Костику тогда два года было. Это мне соседка потом всё переказала. Я у ней ночевала когда. Мать-то закроет дверь, ночуй, говорит, где гуляла. А я что ж, молодая, погулять-то охота. Ну, а соседка одна жила, добрая такая, привечала меня. И всё мне порассказала. Так-то она, Варя её звали, неплохая была. И с отцом вроде неплохо жили, а вот видишь.
-Это как же надо было довести, чтоб она ребёнка бросила, - говорю я свою обычную фразу, надо же что-то сказать.
-О, довести! Эт они могут. Я-то вот, когда приехала туда с детьми, зиму пережить, - идёт резкое переключение на пластинку «Мать», - о-о, чего я там только не наслушалась. С утра встану, печь разожгу, сготовлю, постираю, полы помою – всё сама. А она подойдёт, ложку в чугунок суня, почмакает: «Фе, ня смачна». Не смачно ей, пaдле. Уж грех, конечно, про свою мать так-то говорить, прости ты меня, господи, - моя не особо набожная бабушка осеняет себя крестом, Филипп хихикает, - но уж тоже нахлебалась я от неё. Позагадит всё, побросает, неряха из нерях. Полы начнё мыть, так тряпки нету – снимет с себя рубашку, да и моет. О-о-й, не могу, - раскачивается бабушка, не в силах вытерпеть такое,- «А, постирается!» - Тьфу!
Выйдя из себя, она некоторое время злится на давно покойную мать. Я пользуюсь паузой:
-Максим, математику сделал?
-Сделал.
-Давай проверю.
-На.
-Делай русский. Или, может, наверх пойдёшь?
-Не, я тут, - Максу скучно делать уроки в одиночестве. Надо одним ухом слушать «пластинки», качаться на стуле и перекидываться с Филиппом остроумными замечаниями. Впрочем, на количество ошибок и помарок в тетради это никак не влияет – в плотно закрытой тихой комнате их всё равно бывает так же много.
-Дом чуть не порушила, - продолжает бабушка, не обращая внимания на наши переговоры. – Печку разжигать, а за соломой идти лень. Так она на крыльцо выйдет, из крыши пук выдернет и пошла. Додёргалась, что крыша вся попротекла и гнить начала. Уж её и Маша, и сёстры ругали и к себе брали, учили, а она так… неспособная какая-то. Только знала: «Катькя ишшо год доучится и хватя. Прясть посажу». Знаешь, как прядут? – неожиданно переключается она на Максима.
-Знаю. На прялке. Мы по окружайке проходили.
-Ну, то-то. Не хотела, чтоб я в школу ходила: «Всё равно у колхозе работать». А отец за мене заступался: «И в колхозе, говорит, грамотные люди нужны». Он-то грамотный был. Четыре класса окончил. Его княгиня выучила. Хотела и дальше учить, да ей рассказали, что дюже грамотные все против царя потом идут. Ну, она и не стала его посылать. А так он да, считался… в магазине, когда учёт делали, так всегда звали его считать – сами-то не соображали. Он пойдёт, всё хорошо посчитает, нам чевой-то повкусней принесёт.
Я, в который уже раз, поражаюсь пропасти, отделяющей меня от моих не настолько уж давних предков. Как это – не суметь посчитать товар в магазине, не в супермаркете, а в простом деревенском магазине, да ещё в те годы, когда «ничего не было».
-А мать ни одной буквы не знала. Чурка чуркой. Ни одной.
-Если бы она и знала одну букву, это ей вряд ли бы сильно помогло, - бурчит Филипп себе под нос, но мы с Максимом слышим и хихикаем.
-Чего ты там?
-Да так, ничего.
-Не холодно на полу-то?
-Не, не холодно.
-Да у вас-то тепло, - бабушка сидит в длинном пуховике, который со временем стал доставать ей почти до пят.
-А у тебя холодно? – проявляю я заботу.
-Да не, не так чтоб холодно.
-Может, прибавить? – котёл у неё фугует почти на полную мощность, но 90 лет – ничего не поделаешь.
-Не. Не надо пока. У тебя липучки от мух нету? А то муха у меня. Днём ничего, не слышно. А ночью – жу-жу-жу, жу-жу-жу. Я свет включу, погляжу – нету, спряталась.
-Ладно, я куплю тебе липучку, - обещаю я в который раз. Ничего не куплю. Никакой мухи нет. Это у бабушки в голове стоит гул, но говорить об этом не стоит – обидится.
-Пойду, - решает она, когда потребность в слушателях удовлетворена, - а то там делов ещё. Ох, - раскачивается она, чтобы подняться с дивана, - кто бы помог бабушке…
Фил неспешно встаёт, но Макс, будто только этого и ждал – как пружина вылетает из-за парты и хватает старушку за руку. Филипп берётся за другую руку. Вместе они тянут, и бабушка бодренько вскакивает.
-Вот мои помощники, - умиляется она, - ну, делай, делай уроки, а то бабка сейчас придёт, будет орать.
«Бабка» - это её дочь, моя мать. Не так уж часто она орёт, хотя Максим со своими уроками способен даже Мэри Поппинс вывести из себя.
-Пойду. Где тут мои чёботы? До свиданья.
-Пока.
-Пока, башкать, - у Максима имена бабушек слеплены в невразумительные комки – «башкать», «башлюд» и «бабушколь».
Я выхожу за ней в коридор:
-Оладушек положить тебе?
-Да дай парочку.
-А хлеба?
-Хлеб есть пока.
-На.
-Ага. Давай, в карман. А то, как бы Тяпка не отняла. Включи мне свет на крыльце.
Тяпка – это собака. Вообще-то, её зовут Тяфка, но бабушка некоторые слова упорно произносит по-своему. Имя собаке не подходит совсем. Тяфка – это был маленький щеночек, который резко вымахал в энергичную «лошадь» ростом почти с овчарку. Двор наш ей явно мал, и она по полдня развлекается тем, что долбится всем телом в хилую дверь между дворами. Ничего она, конечно, не отнимет. Просто попрыгает вокруг на два метра в высоту и поколотит своим мощным хвостом по ногам. Бабушка сама сейчас кинет ей оладушку, скажет:
-Не жpёшь? Ишь ты, барыня, - и оставив собаку подкидывать еду в воздух, пойдёт к себе «делать дела», то есть спать.
2017 или 2018 год.
***