Из воспоминаний Николая Игнатьевича Шенига
В 1825 году, управляя первым отделением канцелярии генерал-квартирмейстера Главного Штаба, состоял я и преподавателем русского языка и военного стиля в школе колонновожатых.
Ежедневное занятия бумагами и преподавание такого предмета, который многие из учеников моих знали лучше меня, возродило во мне желание получить ежели не другое назначение, то, по крайней мере, временную откомандировку.
Вообще же положением моим по службе я был доволен: я имел казенную квартиру в доме Главного Штаба и получал двойное жалованье за преподавание в школе.
31-го августа, окончив мое преподавание колонновожатым, пришел я к флигель-адъютанту Дурнову, бывшему тогда библиотекарем, и совсем неожиданно был обрадован от него поздравлением с путешествием в Таганрог.
Через полчаса прислал мне Ризенкампф (Егор Евстафьевич) предписание Дибича (Иван Иванович) немедленно отправиться в Саратов с отношением к тамошнему губернатору Панчулидзеву (Александр Алексеевич), от которого узнать: 1) какова дорога от Саратова через Вольск, Овсяной Гай или Мосты до Уральска и 2) есть ли способ выставить по сему тракту нужное число лошадей для проезда Государя Императора (Александра Павловича).
Сии сведения должен я доставить в Таганрог, и собственною рукою Дибича приписано: непременно прежде 20-го сентября. Вместе с сим вручена мне была подорожная на три курьерских лошади и 1603 р. 14 к. асс. прогонов.
Мешкать было нельзя; я бросился в лавки сделать необходимые для дороги закупки: сапоги, пистолеты, саблю и прочее, и отобедал у Алексея Николаевича Сердобина, не думая тогда, что я когда-нибудь буду его шурином.
Дружба моя с ним началась в 1821-м году в масонской ложе, и мы почти с первой минуты подружились с ним, как родные. В этот раз он плакал, расставаясь со мною и меня самого растрогал до слез.
Утро 1-го сентября прошло в сдаче дел, прощанье с товарищами и проч.; а обедать я должен был у Александра Антоновича Скалона вместе с Корниловичем и Петром Львовым, которого родные его поручили ему отвезти до Тульчина, как молоденького и нигде небывалого офицера; Корнилович (декабрист) же ехал на Волынь в отпуск к матери.
Думал ли я тогда, что вижу его в последний раз, и что он так несчастливо кончит свое земное поприще!
Отобедав, в 5-м часу пополудни выехал я из Петербурга на перекладной. До Валдая по московской дороге было шоссе готово, но далее должно было ехать по скверной деревянной и каменной мостовой. Перекладная растрясла меня жестоко.
3-го числа догнал я полковника Александра Андреевича Фридрихса, ехавшего в Таганрог комендантом и у которого от дороги рассыпалась бричка; оставив его, занятого починкой, я с трудом доскакал до Вышнего Волочка, с сильной головной болью и распухшею щекой, думая отдохнуть немного у приятеля моего, полковника путей сообщения Андрея Егоровича Головинского, который был тогда начальником Вышневолоцкой системы; но к несчастью я не нашел его в городе, а у жены его (урожденной Баженовой), с которой не был коротко знаком, напился только чаю и поскакал далее.
Приехав в Торжок, я увидел у трактира Пожарского дилижанс и, в надежде найти в нем место, бросился к пассажирам; но как удивился я, нашед полковника Берга (Григорий Максимович), графа Александра Толстого (тогда адъютанта Дибича) и капитана Вальховского (Владимир Дмитриевич), моего товарища. Они всё трое ехали в Оренбург для экспедиции в Киргизскую степь.
Увидев мое истощенное лицо, с удовольствием предложили они мне четвертое место, и я, пообедав, сёл с ними в дилижанс и в продолжение нескольких часов спал, как убитый. Человек мой (Моисей Андреев) скакал за нами в перекладной с моими вещами.
Поездка с этими тремя товарищами была очень приятна, хотя весь разговор оставался за Бергом. Рассказам его не было конца, и со всем тем болтовня его была забавна и занимательна. Между прочим он хвастал своими сапогами, которые делал ему по дружбе будто бы известный Ронкетти, миланский сапожник, прозванный "lе cordonnier des congres".
Он, будучи отличным мастером, богат, имеет свою картинную галерею и теперь работает con amore, для одних коронованных особ и своих приятелей. Государь Александр Павлович носил обыкновенно гусарские сапоги его работы и всякий раз посылал ему богатые подарки.
Известен анекдот его с Мюратом. Во время Итальянского похода, Мюрат, будучи еще только кавалерийским генералом, износив всю свою парижскую обувь, вошел в Милан и сейчас заказал себе сапоги лучшим итальянским сапожникам. Ни один не угодил его причудливому вкусу, и он объявил, что, кроме Парижа, нигде не умеют сделать хорошей пары сапог.
Ронкетти узнает об его отзыве, является к нему с предложением услуг и снимает мерку. Через несколько дней он приносит сапог для правой ноги, и Мюрат, надев его, в восторге: находит, что и парижский его сапожник никогда не обувал его в таком совершенстве.
Требует поскорее сапог для левой ноги; но Ронкетти говорит ему, что он хотел только опровергнуть несправедливость его отзыва, но, что, будучи сапожником-аматером, он ни за какую плату не намерен делать другого сапога. Ни угрозы, ни ласки, ни обещания не переменили его упорства, и Мюрат в бешенстве должен был дожидаться своей парижской обуви.
4-го числа, в 7 ч. вечера, приехали мы в Москву, и я у Иверских ворот простился с моими товарищами, пересел на телегу, поехал прямо к коменданту для прописки подорожной, и заехал поужинать к Дмитрию Матвеевичу Матвееву, управлявшему тогда делами П. И. Юшкова.
Я намерен был ту же ночь скакать далее, но Матвеев уговорил переночевать, уверяя, что мне ближе будет ехать на Тамбов, а не на Пензу и что на утро я могу подробнее узнать об этом в почтамте.
На другой день я сделал справку и нашел, что мой тракт ближайший и потому, позавтракав, пустился в дальнейший путь, и 6-го числа рано утром был в Судогде. День был торговый, и меня узнали мой сорокинский староста и мужики; пока закладывали лошадей, прибежал судья Шестаков и упросил заехать к нему на чашку чая.
К вечеру приехал я в Муром, где за 2 р. асс. наелся вдоволь ухи из свежих стерлядей. Утром 7-го числа проехал Арзамас, ночью Саранск и к обеду 8-го прибыл в Пензу.
Скакав сломя голову, я рад был порядочно отобедать, когда привезли меня в трактир к какому-то немцу, где меня порядочно покормили. В другой комнате шел разгульный гусарский пир. Квартирующие в Пензе гусары пили и играли, а в прихожей дожидался городской маклер с книгою для приведения в порядок счетов. На 2-ю станцию от Пензы, Борисовку, приехал я в глухую ночь; была так темно, что нельзя было различить кучера.
Я велел постлать соломы и растянулся в телеге, приказав ехать осторожнее; но мой кучер погнал во весь опор и в час с четвертью примчал меня в Кондоль, 24 версты. 9-го, в 2 ч. пополудни, приехал я в Саратов, город прелестный, лучший из губернских, мною виденных.
Остановясь в трактире и переодевшись, я поскакал на дачу губернатора Панчулидзева, который, призвав исправника, доставил мне все нужные сведения о дороге в Уральск. Препятствий для проезда Государя никаких не будет, и выставить лошадей будет весьма легко.
Тут встретил я князя Дмитрия Петровича Волконского, рыжего, которого знал еще в Петербурге по его связям с актрисою Dangeville van-der-Berg: он сначала передавал ей несколько сот тысяч, а после опять все перебрал назад, потом промотал все богатые имения и умер в бедности подполковником в Грузии.
Он жил в одном трактире со мною и звал к себе на стерлядей. Окончив мое дело с губернатором, надобно было отыскать полковника Ренненкампфа (Карл Павлович), чтобы заказать ему топографические маршруты для проезда Государя. У Ренненкампфа нашел я знакомых моих офицеров-товарищей: Ситникова, Полторацкого, Ивана Яковлева, которые все уже трудились над составлением маршрутов и едут к Уральску.
Они дополнили данные мне губернатором сведения, и я, приехав домой, написал Дибичу подробный рапорт и приложил карточку для лучшего объяснения.
10-го числа утром, позавтракав стерлядями и огромными волжскими раками у соседа моего князя Волконского, я выехал в 12 ч. по тракту к Царицыну. От Саратова дорога идет отличная, с высоким валом по обеим сторонам и каждую четверть версты с высокими столбами для зимнего метельного времени.
Проездом через немецкие колонии, ямщик рассказал мне про какого-то старого француза, который живет давно в колонии. Я призвал его и долго разговаривал: он вышел из Франции еще до революции и совершенно чужд тех перемен, которые произошли после него. По всему видно, что он из простого класса; хотя и долго живет с немцами, но не утратил ни французской живости, ни выговора.
11-го числа, в 8 ч. вечера, приехал в Царицын, где, отужинав у содержателя почты, поехал далее и утром остановился дожидаться лошадей на Дону в Пятиизбенской станице, у атамана Денисова (Андриан Карпович). В станицах строения хорошие, но все деревянные, одноэтажные; и казаки, боясь иностранцев, держат ворота на заперти и ставни у окон затворены.
Проезжающий, хотя бы умирал с голоду, не будет пущен в дом, а поведут его в станичную избу, где накормят и напоят донским вином. Образ жизни офицера не отличается от простого казака и только зависит от достатка. У моего атамана Денисова в доме лавки, и мы сидели на сундуках, покрытых коврами; сам он был в нагольном тулупе.
Дождавшись лошадей, которые по всему Дону почти находились не на станицах, а в поле, я поехал далее до Черкасска. Арбузов и дынь множество, а равно и винограду, которые, однако же, я должен был доставать за деньги.
В полночь 13-го числа проехал я Черкасск (ничего о нем не могу сказать) и рано поутру прибыл в Ростов, где нашел товарища моего Алексея Львовича Кожевникова и, напившись с ним чаю, в 11 ч. утра выехал в Таганрог.
Государь приехал сюда в ночь и в это время находился в соборе, куда собрался и весь город. Переодевшись, явился я к Дибичу и представил мое донесение. Он удивился моему скорому приезду и, расспросив подробности об Уральской дороге, отпустил домой, обещая позвать к себе вечером. У Дибича нашел я товарища моего, капитана Венцеля (ныне генерал-майор и директор гражданских топографов), которого прежде знал только по спискам.
С Государем приехали: Иван Иванович Дибич, полковник Афанасий Данилович Соломка, генерал-штаб-доктор баронет Яков Васильевич Виллие, директор канцелярии Дибича Иван Зиновьевич Ваценко (ныне сенатор), состоящий при Виллие Дмитрий Климентьевич Тарасов (ныне директор военно-медицинского департамента); при канцелярии Дибича капитан Александр Григорьевич Вилламов (ныне генерал-майор, директор гидрографического департамента), Николай Михайлович Петухов (ныне д. ст. сов. и член Кабинета), гоффурьер Григорий Данилович Бабкин, фельдъегерского корпуса капитан Годефруа, метрдотель Федор Иванович Миллер, камердинеры: Анисимов и Федоров, лакеи: Брунст, Архиереев, Метальников и Завитаев, кучер Илья Байков и певчий Бердинский.
Государь остановился в каменном одноэтажном доме, в котором посредине зала сквозная во всю ширину дома, направо кабинет и туалетная, а налево несколько небольших комнат для Государыни. Тут же устроили домовую церковь, в которой служил приходский священник отец Феодот.
Бердинский набрал человек 8 кантонистов и из них составил хор. Через двор, к стороне моря, в каменном двухэтажном доме помещался Дибич в 3-х комнатах, и приготовлена тут же квартира для князя Волконского. Для караула при дворце пришли из Черкасска два эскадрона лейб-казаков под командою ротмистра Степана Степановича Николаева (ныне генерал-майор). Градоначальником в Таганроге Дунаев, а полицеймейстером отставной гусар Абсентов.
Дворянства в городе нет, а общество состоит из небогатых купцов, большею частью греков, которые, пользуясь званием консулов разных держав, носят фантастические мундиры с разным шитьем.
В 9 ч. вечера Дибич, призвав меня к себе, долго расспрашивал о дорогах, благодарил за скорое и удовлетворительное исполнение и, поручив скопировать план Таганрога, сказал, что после того я могу ехать обратно в Петербург, а по желанию моему пробыть несколько недель в Орле. Судьба определила однако ж иначе и спасла меня, может быть, от погибели.
На другой день, согласившись с Венцелем, мы вытребовали себе казенную квартиру по близости дворца, и нам отвели ее у купца Палеолога, где до 18-го числа я занимался копированием плана, и потом с Дунаевым дал новое название улицам и площадям. Дибич представил этот план Государю, который собственноручно сделал некоторые перемены в названиях: вместо Александровской-Петербургская улица, вместо Елизаветинской площади - Екатерининская.
20-го числа приехал в Таганрог граф Воронцов (Михаил Семенович) с женой (Елизавета Ксаверьевна Воронцова) и чиновниками: Левшиным (впоследствии градоначальник Одессы), Франком, Завальевским и др. Приехал также Алексей Алексеевич Перовский, попечитель Харьковского университета.
22-го числа был бал и ужин в клубе. Государь, Дибич, гр. Воронцов в башмаках и лентах; а мы, т. е. я, Венцель, капитан Алексей Львович Кожевников (недавно приехавший и живший с нами) в белых панталонах и ботфортах; это наблюдалось и на других балах в клубе, которые давались почти каждое воскресенье и на которых всегда присутствовал Государь и танцевал Польский.
Из дам, кроме графини Воронцовой, не было почти никого из дворянского сословия, да еще жены казаков, и большую часть публики и танцоров составляло таганрогское купечество, гречанки, коих отцы и мужья, пользуясь званием консулов, разгуливали в фантастических мундирах. Из числа девиц обращала на себя внимание Государя m-elle Floguin, также купеческая дочь, воспитывавшаяся в Институте.
23-го назначен был приезд императрицы Елизаветы Алексеевны, и всем нам и городским жителям велено было в параде собраться в Греческом монастыре, построенном купцом Варвацием и в котором находился архимандрит из Иерусалима. Государь с Дибичем отправился в 4 ч. пополудни на первую станцию и в 6 часов вечера подъехал к церкви в одном экипаже с Государыней.
Она была так слаба, что ее внесли в креслах, и после весьма краткого молебна Государь повез ее во дворец, а нас всех повел Дибич представлять князю П. М. Волконскому.
Князь узнал меня и, в качестве старинного начальника, поручил составить топографическую карту окрестностей города, вроде французской carte de chasse для того, чтобы иметь ее при себе, ходя на охоту, и я до 8-го числа октября занимался съёмкой на расстоянии 10 верст около Таганрога.
С Государыней кроме Волконского приехал Николай Михайлович Лонгинов, ее секретарь (ныне член Государственного Совета), лейб-медик Штофреген и при нем доктор Рейнгольд и фармацевт Доберт; старые фрейлины Екатерина Петровна Валуева и княжна Варвара Михайловна Волконская, сестра князя; две камер-юнгферы и несколько нижней прислуги.
Перед ее приездом были дожди и время холодное; но со дня приезда время разгулялось, и погода сделалась сухая и приятная. В ожидании Государыни Император заботился о приведении в порядок городского сада и сам с Венцелем разбивал дорожки.
Чрез несколько дней Императрица ожила и физически и морально: давно не жила она в таком близком и дружеском отношении к супругу, и это благотворно подействовало на ее здоровье.
Чрез несколько дней начала она понемногу, и всегда в сопровождении Государя, кататься в открытых дрожках, а потом и довольно долго гулять с ним по саду. Государь аккуратно в 10 ч. утра ходил пешком по городу в лейб-гусарском сюртуке, гусарских сапогах и в фуражке; а в 1-м часу ездил верхом, обыкновенно в кавалергардском мундире и в шляпе, или в дрожках с Императрицей.
Кучером всегда был Илья Байков. По военной части Государь занимался с Дибичем, а по другим сам распечатывал привозимые пакеты и писал резолюции. В обращении был необыкновенно доступен и разговаривал на улице со многими; между прочими удостоился и я этой чести.
Император два раза встречал меня возвращающегося со съемки, останавливал и смотрел брульон, начерченный карандашом и расспрашивал об окрестностях. Он казался покоен духом и весел; но, несмотря на то, его мучили подозрения.
Дибич, весьма откровенный с глазу на глаз, рассказывал сам мне (когда мы до коронации жили с ним в Петровском дворце, в Москве, в двух комнатах и ежедневно обедали вдвоем), что Государь прислал за ним однажды утром и, показывая сухарь, вынул из него какой-то камешек, приказал строго рассмотреть, что это такое и каким образом могло туда попасть, сказав, что он не хочет этого поручить Волконскому, зная, что "он старая баба и ничего сделать не сумет".
Дибич призвал Виллие, который нашел, что это простой камешек; а хлебопёк извинялся, что он попал в сухарь по неосторожности. Насилу Дибич мог его этим успокоить.
Караул около дворца содержали лейб-казаки, и Государь, заметив иногда унтер-офицера или вахмистра, обвешанного крестами, призывал ротмистра Николаева, расспрашивал об имени и службе и потом, проходя мимо караула, подзывал к себе казака по прозванию и как будто припоминал его службу, и когда, и за что он получил кресты.
Это восхищало казаков, которые были уверены, что у Государя необыкновенная память. Впрочем, у него она была действительно развита в высшей степени, и из многих случаев я припомнил анекдот, рассказанный мне очевидцем, Александром Ивановичем Михайловским-Данилевским, бывшим флигель-адъютантом и сопровождавшим всегда князя Волконского на конгрессы.
В 1818 году, Император, кажется, из Ахена ездил на несколько часов в Париж, в сопровождении князя и Данилевского. На французской границе, где он остановился обедать, явился командир полка с почетным караулом.
Государь, отпустив караул, удержал полковника к обеду и во время стола, долго с ним разговаривая, обернулся к Данилевскому, сидевшему подле француза, и сказал по-русски: - Узнай, где я его видел?
Данилевский как будто в разговоре спросил: видал ли он прежде Государя; но тот отвечал, что имеет это счастье в первый раз в жизни. Государь продолжал на него смотреть и, наконец, сам сделал ему тот же вопрос; но полковник уверял, что никогда прежде не видывал Его Величества.
Тогда Государь, улыбнувшись, сказал ему: - Я вижу, что моя память лучше; но понимаю также и причину вашего отпирательства. Это делает честь вашему тонкому чувству.
Помните ли вы, что, будучи guid-ом Наполеона, вы были им присланы ко мне в Тильзит с известным поручением его, что он, получив важного курьера из Франции, не может принять меня в тот день к себе обедать?
Я и тогда, по замешательству вашему, видел, как неприличен вам казался этот невежливый поступок вашего Императора; а теперь, боясь возродить в моей памяти неприятности происшедшего, вы отпираетесь от моего знакомства.
Полковник удивлен был словами Государя и признался, что все это действительно правда.