Друзья, новый текст, вышедший из-под пера Евы Даласкиной.
Ева Даласкина — это вымышленный персонаж, которому приписывают все описки и ослышки, встречающиеся в работах. Ей принадлежат такие шедевры, как: «Моцарт и Савелий», «Колодец, обжитый карамельным дулом», «Горько во мгле».
Итак, четвертую часть Тотального диктанта Марина Степнова назвала «У меня тоже так будет!», а госпожа Даласкина решила ее озаглавить «У меня тоже букет!»
[Как-то раз ливни шли неделю, один за другим, вооружённые до зубов, тяжёлые, страшные.] Как в тот раз ливни шли неделю, один за дугим, воображенные без зубов, тяжелые, срашные. [Река почернела, вздулась и начала, облизываясь, жадно подгладывать заборы, прибрежные лавки, дома.] Рука посинела, сдулась и насала, подлизываясь. Жалко погладить затворы, небрежные лапки двора. [Люди бродили по колено в воде, вылавливали покачивающиеся на волнах лавки, иконы, узлы, кое-где причитали уже над утопленниками.] Руки проходили по колено в воду, выдавливали покатившиеся по ногам плавки, и кони не злы. Кое-где пролетали надутые пленниками. [По Большой Дворянской лило так, что разворачивало экипажи, лошади храпели, вскидывали перепуганные мокрые морды, извозчики, матерясь, надсаживались, чтобы вывернуть из грязи по ступицу засевшее транспортное средство.] Под больной дворянкой – лиловый трак. Развратило экипажи: лошади хрипели, скидывали перепутанные мокрые волны. Изводчики матерям накладывали, чтобы выдернуть потступитство за сердце в транспаратное соседство.
[Воронеж замер, остановился — добраться до нужного места можно было либо вплавь, либо по колено в густой скользкой грязи.] Володя за мир. Остановился: добраться до трудного средства можно было либо в платье, либо поколенно в глухой толстой глине. [Саня предпочёл последнее и, засучив штанины, дошлёпал по ледяной каше до похожего на размокший каравай Щепного рынка — сам не зная зачем.] Саша предпочел последнее и, получив штативы, пошлепал по водяной капле в засохший Короваль ящерного рыка. Шея нежная зачем? [Торговли не было, приказчики и лавочники торчали в дверях и судачили, обсуждая убытки.] Торговки не было, прикальщики и ловачники стояли в судах и с удачи ли считали улыбки. [Кто-то со скуки чинил крыльцо, и над рынком прыгал отчётливый, звонкий стук-перестук.] Кто-то с*кси починил кольцо и рад рыльком. Прибыл отлетчивый громкий звук перед стук. [Саню — босого, захлёстанного грязью — хотели было шугануть, но он торопливо заговорил по-французски.] Саню Басова захлестывало зрязью, хотелось его шуткануть, но топливо – заговор по-русски. [Залепетал сущую бессмыслицу, стишок Виктора Гюго, который мама заставила вытвердить на память давным-давно, и от него смущённо отстали, приняв не то за удравшего от гувернанток барчонка, не то за городского дурачка.] Заплетал ссущую несмыслицу – стишок Виктории Клюко, которая сама стала бы твердить на память еще давно. И его смешно отослали, променяв на сбежавшего от губернатора зайчонка из-за годорского чудачка.
[Неизвестно ещё, что хуже.] Уже, что будет.
[Снова заморосило — уже бессильно, как сквозь мелкое сито.] Заново заморозило, уже несильно, словно белое ситро. [Саня, спрятавшись под почерневшим прилавком, за которым, если верить ядрёному запаху, торговали рыбой, увидел, как из ворот выскочила глазастая девушка в наколке и узеньком синем платье, по всему судя — горничная.] Саня, спрятавшись и повернушись к прилавку, за которым (есть что выпить к ядерному завтраку!) продавали рыбов, увидел, как из ворот выскочила глазчатая девчушка на Кольке и с узником в черном платье, а всему судья – горчичная. [Она ахнула, приподнимая подол, ужаснулась потоку тёмной быстрой воды и ахнула снова — уже счастливо.] Она ахеула, приподымая поддон, коснулась потолка теплой мутной водой и ухнула снова, уже от радости. [Потому что один из приказчиков, крутобровый, плечистый, продуманно — на беду девкам — завитой, вдруг подхватил её, забросил на плечо и перенёс через бурлящую, текущую улицу, бережно, как букет, придерживая под коленки и глупо улыбаясь.] Потому что один из перезказчиков, крутой, бравый, пречистый, придуманно на бегу с девкой занятой, вдруг схватил ее, бросил на бедро и перенес через будущую тягучую улицу, нежно, как пубект, поддерживая под коленкой и круто умываясь.
[«У меня тоже так будет! Я тоже буду счастливым!» — поклялся себе Саня. И даже зажмурился — чтобы сбылось.] «У меня тоже букет! Я тоже буду счастливым!» – сказал скорее царь. И даже захмурился – чтобы забылось.