— Петровна, ну что ты там возишься? Закрываться уже пора.
Женщина неопределённого возраста в замызганном синем халате замерла между стеллажами.
— Петровна, твою мать, — Любка недовольно процокала каблучками от выхода к прилавку.
— Петров...
Глаза споткнулись и округлились, а слова застряли в горле.
— Ты где это взяла? — сиплый шёпот прокрался из ярко накрашенных пухлых губ на волю и заполнил весь магазин. Петровна смотрела сквозь Любку куда-то вдаль и внутрь себя. Швабра и ведро валялись на полу. Пухлые руки прижимали к обвисшей груди маленькое тельце. Блуждающая улыбка на обрюзгшем лице наводила на недобрые мысли.
Маленький комочек недовольно заёрзал. Настойчивое причмокивание в поисках пищи перешло в тихий писк и вывело молодую женщину из оцепенения.
— Петровна, миленькая, дай мне его, — ухоженные руки осторожно и настойчиво гладили уборщицу по плечам, пытаясь высвободить младенца из одеревеневших объятий.
Судорожное онемение медленно, как весенний снег, стало сползать, превращая грузное тело в растекающуюся бесформенную жижу. Люба еле успела подхватить ребёнка. Крупная слеза пробиралась сквозь морщинки, спрятавшиеся в складках жира, возвращая в прошлое.
Кап Кап. Кап. Холодно. Темнота снаружи лишь отблеск внутреннего мрака. Редкие вспышки выхватывают фрагменты из памяти.
Белые стены. Свет. Тепло у груди. Маленькое личико смешно морщится и щекочет сосок. Лёгкий укол от слияния и довольное сопение.
Клубы дыма. Вульгарный смех. Похотливые руки тянутся к телу. За спиной голодный жалобный писк. Хочется спрятаться. Глаза находят фигуру матери среди очумелой компании.
Стакан мутной жижи до краёв. Волосатая рука пьяного мужика шарит по потрёпанным формам. Не до меня.
Ветер обжигает грудь. Всклокоченные волосы и слёзы мешают смотреть.
— Да кому ты нужна, шлюха. Ещё сама приползёшь ...
Крохотный комочек, обессилев от плача, тихо попискивает под бесформенной кофтой.
Стелажи. Стелажи. Стелажи. Устала. Прислонилась спиной. Тёплое тельце, утомлённое плачем затихло. Нет сил. Взгляд нащупал пустое место среди ярких упаковок. Минута. Руки опускают дочурку. Ноги несут к выходу. Не думать. Только не думать.
Яркий свет. Металлическая койка. Туман. И ноющая боль в груди навсегда.
— Предала. Предалаааа…— тихое поскуливание звенело в ушах, а взгляд наполнялся болью, — Прости меня, доченькаааа…
В двух шагах от Петровны, потеряв счёт времени на полу сидела Люба. Тёплая жидкость тонкой струйкой стекала по стильной блузке со вчерашней распродажи прямиком в модные джинсы, увлажняя кромку стринг. Ребёнок возмущённо ёрзал и кряхтел, срываясь на плач. Не замечала.
Бледное, протяжное:
— Где ж ты его взяла, Петровна? — повисло в воздухе.
Зычный пук, ядовитый запах и громкий ор заставили женщин очнуться. Тощее тельце с рахитным пузиком извивалось в зеленоватой массе. Опрелости вопили ранами. Густой амбре вышибал слёзы.
— Бедолажка, — Люба утонула в младенческой боли. Брезгливость канула вместе с ней.
— Петровна, чё расселась? Салфетки давай.
Трясущиеся руки бестолково шарили по полкам. Губы беззвучно шептали: «прости». Влажные не находились. Вместо них в ход пошли футболки с этикетками. Крик затих. Серые глазищи с глубинной тоской смотрели прямо в Любашино сердце.
— Я шла… А тут на полке… Среди упаковок… Как тогда… Доченька, простиииии…— тучная фигура мерно раскачивалась. Пространство наполнялось воем и неизжитой болью.
Молодой капитан пытался оформить протокол. Люба бережно прижимала малышку к испорченной обновке, а мысли улетали в далёкое детство. Обида на маму за то, что заставляла нянчиться с младшими, казалась такой мелочной.
Протяжный вой сирены.
— Кап. Кап. Кап... — роняла лекарство капельница. Потерянный взгляд упёрся в белую стену.
— Кошелева Зинаида Петровна. 48 лет. Рецидив.
— Это ж надо, — санитарочка с болью всматривалась в изменившиеся черты,— Через столько лет...
— Баб Шур, ты что знаешь её?
— Она у нас совсем ещё молоденькой была,— грустный вздох эхом пробежал по коридору.— Еле выходили тогда.
Женщина шла вдоль забора, всматриваясь в зарешётченые окна психо-неврологического диспансера.
— Мама, смотри,— паучок повис на краю листочка, а в серых глазах заплясали искорки.
— Да, доченька,— улыбнулась Люба и чмокнула малышку в макушку.
Солнечный луч тронул верхушки клёнов и замер.
— Спасибо тебе, Петровна,— тихо прошептали губы,— В тот день ты нашла мою доченьку.