Перипетии планирования контрудара в штабе Крымфронта ясно показывают, что особой тревоги сложившаяся к концу 8 мая обстановка у штаба не вызывала. В сущности, никаких предпосылок катастрофы ещё не было видно. Да их и в самом деле не было. Один из прогнозов действий противника начал претворяться в жизнь. Успехи у противника были, но их нельзя было назвать ни грандиозными, ни решающими (это, как помним, признавал и сам Манштейн [19; 264] ). Теперь нужны были наши контрмеры, к организации которых и приступило командование Крымского фронта. Всё происходило в соответствии с докладной запиской помощника начальника оперативного отдела штаба Северо-Кавказского направления от 7 мая, о которой мы говорили выше. Эта записка содержала оптимистический вывод:
«В первый день наступления противник достигнет успехов, которые будут затем полностью ликвидированы нашим контрударом» [1; 17].
Итак, первый день вражеского наступления был, некоторые успехи у противника были. Дело оставалось за нашим контрударом.
А. Исаев совершенно верно отмечает, что вечером 8 мая и в ночь с 8 на 9 мая речи об отходе на тыловые оборонительные рубежи ещё не шло. Никто об этом не помышлял [11; 276]. Кризис всей Керченской оборонительной операции, после которого положение советских войск будет постоянно ухудшаться, произойдёт только 9 мая.
Нельзя не упомянуть и о последнем акте конфликта в среде командования Крымским фронтом, который также относится к вечеру 8 мая. Мы имеем в виду уже упоминавшуюся телеграмму Л.З. Мехлиса в Ставку ВГК (см. выше). И. Мощанский называет эту телеграмму доносом, утверждая, что посредством её Мехлис попросту спасал «свою шкуру», выставляя виновником всего («козлом отпущения» – выражение И. Мощанского) генерала Д.Т. Козлова [25; 46]. И опять приходится заметить, что такой мотив, как спасение «собственной шкуры», никогда не определял поведение Л.З. Мехлиса. Не тот был человек. Утверждающий обратное И. Мощанский уж чересчур рьяно служит «официальной» линии историографии в отношении армейского комиссара.