Приступы мозга беспокоили крысоида Алексеева всё чаще. Впору было волноваться, и волноваться уже всерьёз.
Но сообщать сородичам об участившихся периодах сознательного существования Алексеев всё-таки не спешил. Ведь именно благодаря этому редкому дару он оказался в авангарде борьбы с пришельцами. Как крысоид, страдающий мозгом, Алексеев мог предугадывать атаки двуногих монстров и планировать успешные засады на вражеские десанты, взамен чего получил от благодарных сородичей самую просторную нору и право безлимитной охоты на болотных мух.
В годы инопланетных вторжений подобное преимущество переоценить было сложно. Большинству крысоидов сейчас приходилось голодать, глубже зарываться в землю, меньше рожать детей.
Мозг в этом плане выглядел настоящим подарком судьбы, а пара часов сознательного существования в день — не такой уж большой платой за право всё остальное время вести сытую и привычную жизнь.
Вот только проблем мозг в последнее время доставлял всё больше. И это ещё мягко говоря…
Проснувшись посереди ночи от нахлынувших мыслей, Алексеев не стал будить супругу (Галя была прекрасным крысоидом, но в наличие индивидуальных мыслей у своего мужа верить почему-то наотрез отказывалась), осторожно выполз из норы, вскарабкался на ближайший холм и окинул взглядом спящее поселение.
Тишина…
Безропотная, глупая, ненадёжная.
Алексеев тяжко вздохнул. Сколько лет прожито, сколько гуманоидов разодрано на части, сколько сотен детей рождено на свет — жизнерадостных, благодарных, уступающих путь даже в самых тесных норах… И, кажется, всё напрасно! Всё бессмысленно! Всё — тщета! Пустота, наполнить смыслом которую ничуть не легче, чем даже просто осознать её границы.
Опытные товарищи с самого начала предупреждали Алексеева, что
мозг — это весьма коварный и болезненный дар, полезный в частностях, но совершенно непредсказуемый в общих проявлениях. Теперь Алексеев готов был это признать. Вот только толку от этого признания не было. Дельных советов в обращении с мозгом товарищи дать ему всё равно не могли. Со своим мозгом ты всегда остаёшься один на один. Прямо как сейчас — посереди ночи, посереди тоски, посереди сомнений и фальши, эпицентром которых Алексеев ощущал самого себя, и только самого себя.
Впервые мозг шевельнулся у Алексеева пару лет назад — неожиданно, неприятно и даже больно. Алексеев прекрасно помнил вопросы, которые вдруг полыхнули в непривычном сознании, в одно мгновение перешагнувшем границу между чем-то общим и частным.
«Кто я? Что я делаю в этой норе? Каков смысл бытия?»
Теперь к подобным вопросам Алексеев уже привык. Точнее, привык к тому, что найти ответы на них невозможно, и они обречены кружить в мысленном пространстве, словно малокалорийный гнус, который неизвестно отчего важен для природы в той же степени, что сам Алексеев, и в этом смысле имеет отнюдь не меньшее право на своё убогое существование.
Привыкнуть к бессоннице было куда сложнее.
Алексеев спустился с холма и неторопливо направился в сторону леса, принюхиваясь к тягучему запаху гари.
Пришельцы давно выжгли всё вокруг, превратив и без того не слишком радостный ландшафт планеты в одну сплошную западню. Химические бомбы, порошковые яды, мины, реагирующие на естественную статику шерсти, — каждый шаг крысоида на поверхности был сопряжён с риском, а каждый неверный шаг — с неминуемой гибелью.
А ведь в первые годы вторжения, когда космический враг предпочитал атаковать живыми силами, подобный поворот событий предположить было сложно. Пришельцы оказались вполне съедобны, и вопрос героизма для славного племени крысоидов сразу же переместился из области борьбы за выживание в область достижения продовольственного изобилия. Победа тогда казалась неминуемой, еда сыпалась прямо с неба, а отдельные потери не угрожали общему процветанию популяции.
Но пришельцы довольно быстро воспользовались своими мозгами и сократили численность десантов до минимума. Теперь на головы крысоидов падали уже не деликатесы, а бомбы. Очень много бомб.
Очень…
Даже лес, к которому направлялся Алексеев, давно превратился из цветущего оазиса известняковых грибниц и газообразных папоротников в горы безжизненных корней и пепла. Называть это место лесом могла только память, которая до сих пор сопротивлялась угрюмой очевидности и из последних сил пыталась вдохнуть в опалённые слова их привычный смысл. Но глаза, усы и хвост обмануть с каждым днём становилось всё сложнее.
Вообще, Алексеев уже много раз клялся не ходить к лесу. Он и сейчас прекрасно осознавал, что совершает нечто неестественное и даже дикое. Но стоило очнуться мозгу, и Алексеев пускался в это путешествие, повинуясь неведомой силе, которая рождалась где-то за пределами осознанных мыслей и оказывалась сильнее чувства долга, клятв и здравого смысла.
До покорёженного корабля пришельцев и недоеденных останков нескольких из них (топливо придало плоти отталкивающий запах) Алексеев добрался без происшествий. Теперь ему оставалось пересечь ещё несколько воронок, спуститься к высохшему ручью и остаток пути преодолеть по надёжному каменистому руслу. За время предыдущих визитов Алексеев неплохо разведал местность и мог не опасаться инопланетных ловушек. Единственной проблемой оставался скользкий глинистый склон, на который Алексееву предстояло вскарабкаться в самом конце пути. Но здесь помог опыт. Цепляясь зубами за корни и активно работая лапами, Алексеев одолел преграду с первой попытки. Теперь его ничего не отделяло от невзрачного холма, у основания которого можно было различить жерло заброшенной разведывательной норы.
Именно к этой норе каждую ночь Алексеева толкала необъяснимая сила, которую в одинаковой степени можно было назвать как надеждой, так и отчаянием.
Выживший гуманоид был по-прежнему на месте. Его слабые вибрации Алексеев ощутил даже на поверхности. Похоже, пришелец так и не внял мудрому совету опытного крысоида хорошенько намазаться топливной жижей.
— Ты здесь? — ради приличия спросил Алексеев, просунув голову в узкий лаз.
— Нет здесь никого, идите на хуй! — испуганно отозвался гуманоид.
— Да не пугайся, это я! — Алексеев взмахнул хвостом и с трудом протиснулся внутрь.
Гуманоид сидел в дальнем конце норы, беспомощно сжимая камень в дрожащих руках.
— А ты напрасно топливом не натёрся! — как можно дружелюбнее сказал Алексеев пришельцу. — Если тебя чую я, то и любой другой крысоид легко выследит. Вот только разговаривать он точно не станет, сразу съест!
— Не могу. Оно печётся, — виновато ответил пришелец.
— В любом случае не сильнее, чем смерть.
Алексеев удовлетворённо размял хвост — пришелец делал явные успехи в мысленно-вибрационном общении. Сейчас Алексеев понимал мысли этого странного существа намного отчётливее, чем во время их первой встречи. Тогда Алексееву пришлось не один час попотеть, чтобы настроить психохвост на вопли испуганного гуманоида и объяснить, что Алексеев не собирается его съесть. По крайней мере, вот так, сразу.
Хотя дело было не только в пришельце. Сам Алексеев был испуган не меньше. Желание наладить общение с потенциальной пищей выходило далеко за рамки крысоморали и вызывало вполне обоснованные сомнения в собственном психическом здоровье. Мозг старался сгладить ситуацию как мог, объясняя всё происходящее углублённой разведкой, но истинную причину своего интереса к пришельцу Алексеев осознавал с самого начала. Где-то в глубине души (существование которой мозг не признавал, но на которую вполне охотно ссылался в моменты острых сомнений) Алексеев надеялся, что общение с существом, которое постоянно находится во власти своего мозга, поможет страдающему самосознанием крысоиду постичь глубинные причины своей тоски. И если это можно было назвать разведкой, то разведкой самого себя.
— Ну как ты? — поинтересовался Алексеев, поудобнее устроившись рядом с пришельцем.
— Хреново. Есть хочется, — ответил тот.
— Хочешь, я тебе болотную муху добуду?
— Они невкусные. Я ещё прошлую не доел.
— Мха могу принести.
— Я не ем мох. Неужели на этой чёртовой планете нет ничего съедобнее?
Пришелец был раздражён, но Алексеева этот факт не смущал. В такие моменты гуманоид всегда отвечал на вопросы предельно кратко, используя для выражения своих мыслей самые простые лексические конструкции. Это значительно облегчало общение.
— Слушай, я вот всё не пойму, — осторожно поинтересовался Алексеев, — если наша планета настолько хуёвая, почему вы всё время пытаетесь её захватить?
Вопрос заставил пришельца задуматься.
— Ну, чтобы она стала нашей, — ответил он чуть погодя.
— А зачем? На ней ведь даже полезных ископаемых нет.
— Понимаешь… Все планеты вокруг наши, а ваша — не наша.
— И что?
— Да вот ерунда получается, не должно так быть.
— А убиваете нас зачем? Да ещё такими изощрёнными способами?
— Считается, что вы агрессивные представители местной фауны.
— В смысле?
— Вы не такие, как мы.
— Но ведь мы даже в космос не летаем.
— А вдруг полетите?
Теперь пришла очередь задуматься уже Алексееву.
Следовало признать — в логике мозга он до сих пор ничего не понимал. В бессознательном разуме крысоциума ориентироваться было куда проще. От рядового крысоида требовалось не так уж и много — есть, спать, рыть норы и трахаться. В этом смысле космос крысоидам был совершенно не нужен.
А вот в индивидуальном способе мышления всё выходило куда сложнее. Любой смысл здесь раскалывался на множество частей, каждая из которых претендовала на свою долю истины, но при этом не особо желала ограничиваться этой долей.
Поэтому спорить с гуманоидом Алексеев не спешил. Большинство мыслей своего пленника он просто старался запоминать, в надежде, что через какое-то время все они сложатся в единую картину, которая поможет Алексееву понять, что именно позволяет существу с отдельным сознанием мыслить вот так — отрывисто, безосновательно и при этом без сомнений в собственной правоте.
— Поразительно, — Алексеев присвистнул. — И ты действительно был готов рискнуть собственной жизнью, чтобы не допустить того, что и так наверняка не произойдёт?
— Вот уж дудки! — эмоционально отозвался гуманоид. — Думаешь, я бы по собственной воле сунулся в ваши болота?
— Так тебя заставили? — удивился Алексеев.
В ответ гуманоид неуверенно пожал плечами.
— Да как тебе сказать... У нас это называется «в добровольно-принудительном порядке».
Эту фразу гуманоида психохвост понять не смог. Он решительно взметнулся в воздух, требуя пояснений и детальной проработки всех компонентов выражения.
— В добровольно-принудительном? — переспросил Алексеев.
— Ну, это когда ты молод, глуп, мечтаешь о космосе, межзвёздной романтике, записываешься добровольцем в космофлот, приносишь присягу, торжественно клянёшься бороться за общее благо во всех уголках Вселенной. Полагаешь, что эта борьба будет заключаться в нескольких годах усиленной чистки сортиров в дальних казармах астероидного типа и выходом на пенсию в двадцать лет. А заканчивается всё это тем, что тебя забрасывают на какой-нибудь грёбаный планетоид, где тебя пытается разорвать на части племя крыс-переростков. И тебе остаётся только надеяться, что ради общего блага загнётся кто-нибудь другой, а не ты.
— А не жалко тебе этого другого? — удивился Алексеев.
— Чего ради мне его жалеть?
— Ну а на чём же тогда основывается эта ваша вера в общее благо?
— Как это на чём? Вот победим мы вас, планету своей сделаем, людьми заселим, выборы проведём, правительство организуем. И весь кайф — оказаться в этом правительстве. Жить лучше, чем другие, законы издавать. Понимаешь?
— Не-а, — честно признался Алексеев. — Разве это можно назвать общим благом?
— А что мешает считать личное благо общим?
— Всё равно не понимаю.
— Это потому что мозг у тебя недоразвитый, — гуманоид ухмыльнулся, — вот и живёшь ты в этом захолустье. Болота, кварцевые мхи, глина. Мухи — и те в дефиците!
— Не такое уж тут и захолустье! — живо возразил Алексеев, мозгу которого очень не понравилось, что какой-то тщедушный инопланетянин смеет называть его недоразвитым. — Тут грунт надёжный, норы почти не осыпаются. Сам король здесь живёт!
— Король?! У вас есть король?! — удивился пришелец.
— Конечно. Его величество сверхкрысоид собственной персоной. Так что я, можно сказать, при дворе, в элитном районе. Потому вас здесь так и атакуют — чтобы наш главный штаб не обнаружили.
— А нам разведка доносила, что у вас нет короля, поэтому и бомбы мы сбрасывали куда попало, лишь бы побольше крысоидов испепелить.
— Нет, так нас точно не победить! — с гордостью заявил Алексеев. — Мы, крысоиды, плодимся быстро. И каждый из нас умереть друг за друга готов, потому что нас в отдельности как бы и не существует. Мозгом объяснить это тяжело, но как только он отключается, всё сразу становится понятно.
— А как он выглядит, этот ваш сверхкрысоид? Здоровенная особь?
— Не-а! Наоборот — мелкий, тщедушный. Он и на крысоида, собственно говоря, особо не похож. Почти не ест и не трахается. Некогда ему. У нас наличие власти на физиологическом уровне заложено. У короля индивидуального мозга природой не предусмотрено вовсе, только общее сознание. Вот и приходится ему, бедолаге, целыми днями об общем благе думать. Но только о таком, когда общее и есть личное, а не наоборот.
— А если этого вашего короля уничтожить? — поинтересовался пришелец.
— Тогда беда… У многих мозг проснётся. А крысоид-индивидуалист обречён на погибель. Вот даже на меня посмотри: сижу, с тобой разговариваю. С едой, так сказать. Стыд да и только! А ведь у меня мозг всего на пару часов в день включается. Чтобы с вами воевать. Дело хоть и необходимое, но для жизни вообще швах! Если все такими станем, сразу же друг другу глотки перегрызём, или за власть, или от тоски. Я вообще считаю, что настоящее счастье только без мозгов может быть.
— У нас так, кстати говоря, многие думают. В философском смысле, — гуманоид задумчиво улыбнулся.
— В философском? — ещё одно незнакомое слово ощутимой вибрацией пробежало по шерсти Алексеева.
— Ну это когда все спорят, спорят, а потом либо водку вместе пьют, либо хари друг другу кулаками месят… Эх!
После этих слов гуманоид печально махнул рукой и замолчал. Насколько мог судить Алексеев, в эту минуту пришельца переполняли мысли о доме. А может, ему просто хотелось водки и набить кому-нибудь морду — точно Алексеев уверен не был. Психохвост хорошо распознавал чёткие мысли гуманоида, а вот с эмоциями дело обстояло значительно хуже.
Но тем интереснее выглядело общение с пришельцем. Сейчас Алексеев ощущал, как через сознание этого добровольно-принудительного монстра проносятся целые облака переживаний. Они состояли из самых разных, порой диаметрально противоположных чувств. Страх, гнев и надежда плавно перетекали друг в друга, образуя диковинные волны, обладавшие чёткой формой, но совершенно невыразимые в своих значениях и смыслах.
Лишь одно ощущение пришельца Алексеев мог прочувствовать достаточно ясно. Настолько ясно, что временами оно обращалось в конкретную мысль. Эта мысль заставляла пришельца трястись, хвататься руками за голову и биться лбом о стену норы.
«Ну на кой я сюда припёрся?!» — вопило его уставшее сознание.
Алексеев вынужден был признать: гуманоиду со своим мозгом приходилось ещё тяжелее, чем самому Алексееву. Пришелец был обречён на круглосуточные пытки сознанием. Поэтому удивляться тому, насколько неотделимы у него мысли о всеобщем счастье, индивидуальном наплевательстве, торжестве справедливости и желании перегрызть глотку каждому встречному, было глупо. Сумбур, подогреваемый жаждой жизни, объяснял всё происходящее лучше, чем логика. И чтобы освоить мозг, следовало научиться мыслить именно вот так — вне логики, подчиняясь мимолётным эмоциональным порывам.
— Слушай! А хочешь, я тебя отпущу? В смысле, помогу улететь с
планеты, — неожиданно для самого себя предложил Алексеев.
Оба его сердца сейчас колотились, шерсть ходила ходуном, а хвост дрожал, впервые в жизни не сумев до конца осознать мысли хозяина. Всё-таки возможность мыслить использовалась Алексеевым до сих пор, чтобы уничтожать пришельцев, а не помогать им.
Но теперь предательство чего-то общего не выглядело таким уж коварным. А мозг и вовсе убеждал Алексеева в том, что это дело обычное, естественное. И вообще — чего тут думать?
Впрочем, последняя мысль, кажется, принадлежала гуманоиду.
— Но как? Челнок вон как покорёжен, — с робкой надеждой спросил он. — Косморуль вдребезги!
— Так у нас и другие есть, — уверенно ответил Алексеев. — Экипажи мы съели, а железяки ваши как стояли с той стороны долины, так и стоят. Лампочки только светятся.
— Серьёзно, что ли? — встрепенулся пришелец.
— Ну да! Нам-то они зачем? Сядешь в одну из них — и лети себе. Главное, ты там своим объясни, что мы, крысоиды, существа мирные. Нам бы только жрать да ебаться: всё, как у вас, только убивать для этого никого не надо. А общее, частное… В масштабах космоса это вообще не имеет значения. Важна только жизнь. Каждое её мгновение. Правда?
— Разумеется! — радостно воскликнул пришелец, после чего подскочил к Алексееву и крепко его обнял. — Знаешь, я с тобой как пообщался, признал ошибочность наших посягательств! Ты ж как брат мне! А я, как до своих доберусь, сразу же за общественное мнение возьмусь! Пикет устрою, блог заведу, подписи собирать стану.
Алексеев чувствовал, что решительность гуманоида в этот момент просто зашкаливала. Он прямо сейчас был готов собирать какие-то подписи и даже подумывал обратиться в лигу защиты прав животных.
Сам Алексеев также испытывал воодушевление. Вот так, прямо посереди тёмной норы, мозг крысоида впервые обнаружил свои положительные и конструктивные качества, озарив сознание яркими всполохами надежды. Двое существ, рождённых в разных концах холодной и безразличной Вселенной, теперь радостно обнимались и совершенно не хотели друг друга убивать. И это была заслуга мозга.
— Ну что же, друг, не будем терять времени! — торжественно сказал Алексеев пришельцу. — А ну-ка, полезай мне в рот!
Приподнятое настроение гуманоида после этой фразы стало ощутимо испаряться.
— Ты это чего? — насторожился гуманоид.
— Ну а как по-другому? Я тебя в своём предварительном желудке спрячу, а как до железяк ваших доберёмся, выплюну!
— А точно выплюнешь?
— Точно. Главное, чтобы к этому времени приступ мозга не закончился.
План не особо понравился пришельцу. Некоторое время он провёл в сомнениях. Преодолеть их пришельцу помогла мысль о каком-то чёрте, который любил шутить с чем угодно.
— Ладно, давай! — сказал он наконец. — Но учти, если я помру, это будет на твоей совести!
Что такое совесть, Алексеев представлял в самых общих чертах, но времени вдаваться в смысловые изыскания не было. Приступ мозга мог закончиться в любую минуту. Следовало торопиться.
Проглотить гуманоида Алексеев постарался максимально аккуратно, втянув оба ряда зубов и до предела ослабив заглоточное кольцо. Преодолеть рефлексы оказалось задачей непростой. В одно мгновение Алексееву показалось, что он не справится и попросту перекусит пришельца. Мозг в этот момент услужливо стушевался и закрылся облаком двуличных мыслишек о том, что победителей не судят, да и к тому же всё равно никто ничего не узнает. Но Алексеев справился.
Как и было условлено, едва оказавшись в первом желудке, гуманоид дважды лягнул Алексеева. Это означало, что пришелец в порядке и теперь можно переходить ко второй фазе операции.
Алексеев покинул нору и энергично пополз в сторону коммунального плато. Путь был неблизкий. Южную часть поселения Алексеев и вовсе решил пересечь под землёй, ради экономии времени и сил. Конечно, в норах можно было напороться на других крысоидов, но сейчас риск выглядел делом благородным. И пришелец думал приблизительно о том же.
Как и рассчитывал Алексеев, славное племя крысоидов к этому времени ещё не проснулось. Большую часть пути под землёй ему удалось преодолеть без происшествий. Лишь у входа в магистральный лаз Алексеев учуял двоих собратьев. Это были дозорные особи, но осложнений с ними возникнуть не могло.
Мысленное состояние обоих Алексеев прочувствовал легко — оба опознали его как своего, детально обнюхивать не сочли нужным и в совокупности этих факторов вовсе не заинтересовались его персоной. Бремя дозора они несли, повинуясь слабым проблескам своих зачаточных мозгов, а в общем сознании оба спали непробудным сном. Поэтому Алексеев сдержанно поблагодарил дозорных за службу, пожелал им добрых снов и свернул в ближайшую вентиляционную нору.
До трофейной техники оставалось всего несколько тоннелей, встретить в которых крысоидов было почти невозможно. Из-за повышенной влажности почва здесь была рыхлой, и вить гнезда считалось не лучшей идеей. Передвигаться приходилось медленнее — во многих местах тоннели были засыпаны, и Алексеев прорывал их заново. Мозг помогал ему, как мог, советуя ориентироваться по сквознякам и росткам психокустарника, который, ввиду социальных катаклизмов на поверхности, рос теперь вглубь и озарял приятным, мягким светом своих лепестков своды лазов и нор.
Миновав ещё несколько вспомогательных тоннелей, Алексеев наконец выбрался на поверхность и осмотрелся: в предрассветной дымке можно было различить контуры десантных кораблей противника.
Оставалось только выблевать своего товарища на свободу.
Засунув хвост себе в глотку, Алексеев без особого труда выполнил задуманное.
— Что ж, брат, теперь ты свободен! — торжественно сказал крысоид пришельцу, нервно соскребающему с себя слизь.
Алексеев не рассчитывал на бурные потоки благодарности со стороны гуманоида, но хотя бы какие-то слова признательности выглядели бы сейчас вполне уместными. Но пришелец, едва заметив одну из летающих штуковин, словно забыл о своём спасителе. Он с торжествующим воплем бросился к ближайшему челноку, нырнул в один из люков и лишь спустя добрый десяток минут снова появился снаружи, сжимая в руках внушительных размеров железяку с мигающими лампочками.
— А это что такое? — настороженно поинтересовался Алексеев.
— Это? Иономёт! — ответил пришелец и, некрасиво улыбнувшись, направил ствол оружия прямо на оторопевшего крысоида.
— За что? — успел пропищать тот.
— А вот потому что нехрен быть таким кретином!
Выстрел поразил Алексеева прямо в горло, перебив пищальные связки и серьёзно повредив оба хордальных жижевода. Без сомнений, это была смертельная травма. Жизненная жижа хлынула наружу, а сам Алексеев рухнул на землю, извиваясь от боли.
Как оказалось, мозг был совершенно не готов умирать и реагировал на фатальные увечья плоти всеобъемлющим страхом, которого Алексеев до этого никогда не испытывал.
Сейчас его мысли ничем не отличались от тела, которое билось на сухой, безжизненной поверхности земли, колотило хвостом и безуспешно хватало ртом воздух.
Лишь когда сил не осталось даже на конвульсии, Алексеев затих, устремив взгляд на гуманоида.
Тот продолжал суетиться возле своей летающей штуковины. Он задраивал люки, дёргал провода, иногда издавал непонятные кашляющие звуки. Учитывая, что издавал он их ртом, понять содержание возгласов Алексеев даже не пытался.
Наконец пришельцу удалось совладать со всеми частями механизма, и он скрылся в одном из люков. Аппарат завибрировал, чуть приподнялся над поверхностью и через мгновение стремительно взмыл в небо, опалив лежащего крысоида столбом голубого пламени.
Но боли в этот момент Алексеев уже не испытывал. Лёжа без движения, он надеялся на то, что приступ мозга закончится раньше, чем остатки жизненной жижи успеют покинуть его тело. Умереть в общем сознании было совершенно не страшно — Алексеев знал это наверняка. А вот в индивидуальном происходило что-то действительно ужасное. И дело было даже не в страхе — его Алексеев больше не испытывал. Появилось другое чувство, куда более мощное и беспощадное. Оно не было новым.
Алексеев мог поклясться, что всегда ощущал его присутствие. Словно тень, оно сопровождало каждое решение, каждую мысль или намерение. И лишь теперь, в свете неминуемой гибели, оно наконец решилось выйти на передний план и явить свой истинный масштаб, сопоставимый с самим космосом. И сейчас этот космос уверенно поглощал последние обломки мыслей и ощущений Алексеева. Сопротивляться напору этого чувства было невозможно. Ведь именно оно заставляло мозг метаться между страхом, надеждой, любовью, ненавистью и позволяло сперва легко погружаться в философские рассуждения, а затем хвататься за первый попавшийся пулемёт и всегда находить своим действиям если не разумное, то хотя бы достаточное объяснение.
И вот теперь, в самые последние мгновения своей жизни, Алексеев точно знал, что это было. Это было чувство неизвестности.
2020
Редактор Виктория Безгина
Другая современная литература: chtivo.spb.ru