Первых любовей у меня было великое множество, а вот школьной не случилось.
Bлюблялась я в кого угодно, только не в одноклассников.
Впервые, когда мне было года три от силы - в эстрадного певца, который танцевал на большом барабане и пел про птицу счастья завтрашнего дня. Даже во сне снился.
В четыре года - в бабушкиного ученика: он занимался в кружке художественной фотографии, и она пригласила его домой сделать несколько снимков. Он был ужасно серьезный и казался мне красивым и взрослым - еще бы, в его-то двенадцать!
Потом был соседский мальчишка, которого я все пыталась научить выговаривать букву "р", но усилий моих он так и не оправдал.
И еще Алешка - он два лета подряд приезжал в гости и защищал меня от деревенских мальчишек, катал на лошади и слушал, как я пою. Никто не слушал, а ему нравилось. Я даже серьезно задумывалась о свадьбе. Ну, как серьезно? В меру своих шестилетних возможностей.
А oсенью я пошла в первый класс.
И меня, как самую рослую, посадили за последнюю парту с Рыбкиным. Фамилия у него была смешная, но он ей мало соответствовал: второгодник (прям как в песенке хулигана из любимого фильма про каникулы Петрова и Васечкина - "когда в третий раз я пошел в первый класс"), двоечник и грубиян.
То чернила из моей ручки мне же на парту прольет, то локтем под руку толкнет на уроке чистописания. Спасибо вечно пропадающей на ночных дежурствах маме - стригли меня коротко, с косами возиться было некогда. А то он бы и за косы меня дергал.
Был он какой-то здоровый весь, высоченный и упитанный. Толкнет - больно. Поджидал в темных коридорах, у школы, у входа в класс. Учительницу нашу мы все очень боялись - она могла и наорать, и, схватив за холку, лбом о доску пару раз приложить. Суровые были времена, чего уж там. Так что попросить пересадить или пожаловаться не моги. Терпи, ты ж отличница - оказывай на хулигана положительное влияние.
В сентябре мамы собрались на принудительный субботник - мыть окна в классе. И разговорились. Выяснилось, что Рыбкин мне так свою симпатию выражает - очень я ему нравлюсь. В смысле, бьет - значит любит. Ага.
Совсем дурак, что ли?
Наташку ее Сева любит - так он ей барбариски в портфель подкладывает, а потом этот портфель до дома тащит. Или вон Юрка на Валю заглядывается - математику ей списывать дает. А мне за что такая радость?
Рассадили нас с Рыбкиным. Хоть на уроках перестал донимать. А потом и вовсе перешел в другую школу. Oстальные мальчики в классе были меньше ростом, и я их не боялась. Они вообще всегда были какие-то маленькие, даже когда начинали показательно материться, при этом опасливо озираясь, или курили на заднем дворе. Какая уж тут любовь?
Любовь была в книжках, там, где скакали по цветущим прериям лихие кабальеро, брутальный Зверобой устало смотрел на затухающий костер и бледный Атос уставился в пустой стакан отрешенным взглядом.
И даже много лет спустя, когда на встречу одноклассников пришли взрослые серьезные дядьки - за их уверенными жестами, модной щетиной, крутыми машинами и отяжелевшими лицами я видела тех мальчишек, которые" махались" портфелями за школой, пытались списать у меня русский и облегченно вздыхали, когда ноготь с розовым, слегка облупленным лаком, медленно ползущий по журналу, не цеплялся за их фамилию. Видела детей, с которыми я вместе росла, как с братьями, шумными и драчливыми.
Наверное, такой - маленькой - меня до сих пор видит бабушка, когда спрашивает: "Ксюшка, шапку надела?"
Однажды, уже в Париже, знакомый писатель-эмигрант, музой которого я так и не стала (тьфу-тьфу-тьфу), подкатил ко мне за советом. Главная героиня его очередного романа, по задумке, никогда не встречается со сверстниками. Только с теми, кто значительно моложе или старше.
- Понимаете, для сюжета этот ее принцип очень важен. Но вот как его объяснить читателю? Может, она их боится?
- Да чего их бояться?, - говорю, - Она их просто не воспринимает как мужчин всерьез. Они же с ней ровесники.
Свои.
Одноклассники.