М.О.Гершензон в книге «Грибоедовская Москва» пишет: «Мы нескромно читаем письма давно умерших людей, и вот мы вошли в чужую семью, узнали их дела и характеры. Что же? ведь нет дурного в том, чтобы узнать и полюбить».
Да, конечно, грешно читать чужие письма. Но ведь именно они помогают нам «узнать и полюбить» человека, ближе познакомиться с какими-то страницами его биографии.
«Милостивый государь, Александр Сергеевич! Волею, или неволею, займу несколько строк в истории Вашей жизни». Так начинается одно из писем к поэту, написанное в конце 1831 года. И, читая его, мы узнаём об одной из не очень известных страниц биографии поэта, а также и о знакомстве его с автором письма – в своё время очень известным (да и сейчас не забытым) писателем Иваном Ивановичем Лажечниковым. Думаю, что его исторические романы «Последний Новик», «Ледяной дом», «Басурман» большинству моих читателей известны.
О каких же «строках» в жизни Пушкина пишет Лажечников?
Время от времени некоторые комментаторы начинают будто под копирку писать одно и то же: у Пушкина было несколько десятков дуэлей, которые не состоялись, а дальше указываются подчас самые фантастические причины. Я уже писала, почему нельзя всерьёз принимать заявления вроде «Пушкин на дуэль не приходил». Столь же нелепы высказывания о том, что действовало «вмешательство властей» (власти, если бы узнали о готовящейся дуэли, не ограничились бы простым примирением противников, никого не покарав, – даже добрейший Инзов за подобное сажал поэта под домашний арест). А вот стремление друзей предотвратить кровопролитие действительно бывало. Впрочем, не всегда и противники поэта понимали, что происходит.
Одну из таких историй и рассказал Лажечников.
Наверное, надо начать хотя бы с нескольких слов о нём самом. Б.Л.Модзалевский назвал Лажечникова «одним из благороднейших, честнейших и чистейших людей своей эпохи». Очень выразительна строка из завещания писателя: «Состояния жене и детям моим не оставляю никакого, кроме честного имени, каковое завещаю и им самим блюсти и сохранять в своей чистоте».
И.И.Лажечников – сын богатого коломенского купца, получивший блестящее образование. В 1812 году он, вопреки воле родителей, вступил в ополчение, участвовал во многих сражениях и вместе с армией дошёл до Парижа, был награждён… Удивительно ли, что первое крупное его произведение называется «Походные записки русского офицера 1812, 1813, 1814 и 1815 годов» и рассказывает о том, как он «месил снежные сугробы литовские, спотыкаясь о замёрзшие трупы, при жестоких морозах, захватывавших дыхание, в походной шинели, сквозь которую ветер дул, как сквозь сетку решета»?
После войны он был адъютантом при графе А.И.Остермане-Толстом. А выйдя в отставку в 1819 году, стал директором училищ Пензенской губернии, педагогическую деятельность продолжал и впоследствии в Казани, а затем в Твери. Свой первый роман написал в начале 1830-х годов.
Нас сейчас интересует эпизод ещё из времени его адъютантства, о котором он напомнит в письме Пушкину, а в конце жизни расскажет в воспоминаниях.
Живя в доме Остермана на Галерной улице, он делил квартиру с командированным в столицу майором Денисевичем, которого в письме Пушкину припечатает несколькими словами – «с блестящими, жирными эполетами и с душою трубочиста», а в мемуарах охарактеризует подробнее (предлагаю интересующимся обратиться к оригиналу).
Лажечников вспоминает: «В одно прекрасное (помнится, зимнее) утро — было ровно три четверти восьмого, — только что успев окончить свой военный туалет, я вошел в соседнюю комнату, где обитал мой майор… Только что я ступил в комнату, из передней вошли в неё три незнакомые лица. Один был очень молодой человек, худенький, небольшого роста, курчавый, с арабским профилем, во фраке. За ним выступали два молодца-красавца, кавалерийские гвардейские офицеры, погремыхивая своими шпорами и саблями. Один был адъютант… другой — фронтовой офицер» (видимо, этим офицером был П.А.Катенин; несколько лет спустя в письме к нему Пушкин вспомнит о «старой проказе» с «театральным майором»).
Как выяснилось немного позднее, накануне в театре Денисевич, раздосадованный поведением Пушкина, слишком громко критикующего плохую пьесу, сделал ему весьма грубое замечание, пригрозив даже полицией.
«— Молодой человек, — сказал он, обращаясь к Пушкину, и вместе с этим поднял свой указательный палец, — вы мешали мне слушать пиесу... это неприлично, это невежливо.
— Да, я не старик, — отвечал Пушкин, — но, господин штаб-офицер, еще невежливее здесь и с таким жестом говорить мне это. Где вы живёте?
Денисевич сказал свой адрес и назначил приехать к нему в восемь часов утра. Не был ли это настоящий вызов?..
— Буду, — отвечал Пушкин».
Однако всерьёз о дуэли, майор, видимо, не помышлял: «”Я не могу с вами драться, — сказал он, — вы молодой человек, неизвестный, а я штаб-офицер...” При этом оба офицера засмеялись; я побледнел и затрясся от негодования, видя глупое и униженное положение, в которое поставил себя мой товарищ, хотя вся эта сцена была для меня загадкой. Статский продолжал твёрдым голосом: “Я русский дворянин, Пушкин [именно в этот момент Лажечников узнал, кем был этот «статский»]: это засвидетельствуют мои спутники, и потому вам не стыдно иметь будет со мною дело”».
Дуэль не состоялась во многом благодаря вмешательству Лажечникова, на чём я считаю необходимым остановиться. «Пушкину, — подумал я [т.е. Лажечников], — Пушкину, автору “Руслана и Людмилы”, автору стольких прекрасных мелких стихотворений, которые мы так восторженно затвердили, будущей надежде России, погибнуть от руки какого-нибудь Денисевича; или убить какого-нибудь Денисевича и жестоко пострадать... нет, этому не быть! Во что б ни стало, устрою мировую, хотя б и пришлось немного покривить душой». Ему удалось убедить майора в ничтожности конфликта: «Я прибавил, что Пушкин сын знатного человека (что он известный поэт, этому господину было бы нипочём). Все убеждения мои сопровождал я описанием ужасных последствий этой истории, если она разом не будет порешена». Пришлось даже пригрозить вмешательством генерала – и извинения Пушкину были принесены. И тридцать шесть лет спустя уже очень немолодой писатель удовлетворённо напишет: «Да, я доволен своим делом, хорошо или дурно оно было исполнено. И я ныне могу сказать, как старый капрал Беранже: “Puis, moi, j'ai servi le grand homme [Я послужил большому человеку]!”.. Через несколько дней увидал я Пушкина в театре: он первый подал мне руку, улыбаясь».
Именно об этом эпизоде Лажечников напомнит Пушкину в 1831 году, посылая ему свой первый роман. А потом очень скромно расскажет: «Приятель мой, которому я поручал передать ему “Новика”, писал ко мне по этому случаю 19 сентября 1832 года: “Благодарю вас за случай, который вы мне доставили, увидеть Пушкина. Он оставил самые приятные следы в моей памяти. С любопытством смотрел я на эту небольшую, худенькую фигуру и не верил, как он мог быть забиякой... На лице Пушкина написано, что у него тайного ничего нет. Разговаривая же с ним, замечаешь, что у него есть тайна — его прелестный ум и знания. Ни блёсток, ни жеманства в этом князе русских поэтов. Поговоря с ним, только скажешь: «Он умный человек. Такая скромность ему прилична»”. Совестно мне повторить слова, которыми подарил меня Пушкин при этом случае; но, перечитывая их ныне, горжусь ими. Отчего ж не погордиться похвалою Пушкина?»
Да, Пушкин похвалил начинающего (хотя тот и был старше него по возрасту) писателя, говоря об «истинном наслаждении», которое доставил ему роман, и прибавлял: «С нетерпением ожидаем нового Вашего творения, из коего прекрасный отрывок читал я в альманахе Максимовича. Скоро ли он выйдет? и как Вы думаете его выдать — ради Бога, не по частям. Эти рассрочки выводят из терпения многочисленных Ваших читателей и почитателей».
Интересно, что по поводу «нового романа» (это «Ледяной дом») Пушкин сделал ряд замечаний. Он поблагодарил «за прекрасные романы, которые все мы прочли с такою жадностию и с таким наслаждением», отметив: «Поэзия останется всегда поэзией, и многие страницы вашего романа будут жить, доколе не забудется русский язык». Однако указал: «Истина историческая в нём не соблюдена, и это со временем, когда дело Волынского будет обнародовано, конечно, повредит вашему созданию».
И, наверное, интересен ответ Лажечникова. Сам он будет вспоминать: «Ответ мой был на трёх листах почтовой бумаги... Во-первых, я крепко защищал в нём историческую истину, которую оспаривает Пушкин. Прежде чем писать мои романы, я долго изучал эпоху и людей того времени, особенно главные исторические лица, которые изображал». Письмо Лажечникова сохранилось и легко может быть найдено. Мне кажется очень важным стремление писателя отстоять свою точку зрения. Признавая высочайший авторитет Пушкина, он, тем не менее, пишет: «Но ваши упрёки задели меня за живое. Ответом моим хотел я доказать, что историческую верность главных лиц моего романа старался я сохранить, сколько позволяло мне поэтическое создание, ибо в историческом романе истина всегда должна уступить поэзии, если та мешает этой. Это аксиома».
Конечно, талант Лажечникова не сравним с пушкинским, однако позиция его, думаю, заслуживает уважения.
Можно добавить ещё и то, что Лажечников стремился, чем мог, помочь Пушкину в его работе над «Историей Пугачёва». Поэт напишет ему: «С живейшей благодарностью получил я письмо Ваше 30 марта и рукопись о Пугачёве. Рукопись была уже мне известна, она сочинена академиком Рычковым, находившимся в Оренбурге во время осады. В Вашем списке я нашел некоторые любопытные прибавления, которыми непременно воспользуюсь», – а затем отправит ему экземпляр вышедшего в свет сочинения.
Задаст Пушкин и такой вопрос: «Позвольте сделать вам филологический вопрос, коего разрешение для меня важно: в каком смысле упомянули вы слово хобот в последнем вашем творении и по какому наречию?» - на что получит ответ: «Всякой лихой сказочник, вместо того, чтобы сказать: таким-то образом, таким-то путём, пощеголяет выражением: таким-то хоботом. Я слышал это бывало от моего старого дядьки, слыхал потом не раз в народе Московском, следственно по наречию Великороссийскому».
И очень печально завершение воспоминаний Лажечникова: «В последних числах января 1837 года приехал я на несколько дней из Твери в Петербург, 24-го и 25-го был я у Пушкина, чтобы поклониться ему, но оба раза не застал его дома... Нельзя мне было оставаться долее в Петербурге, и я выехал из него 26-го вечером...
29-го Пушкина не стало...
Потух огонь на алтаре!»
Несколько строк в истории жизни поэта… Но думаю, и они интересны!
Если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь
Навигатор по всему каналу здесь