Когда все радиостанции Советского Союза сообщили о первом полете человека в космос, в городе началось что-то невообразимое. Люди на улицах и во дворах кричали, плакали, обнимались, фабричные трубы гудели, предприятия останавливались, милиционеры стреляли в воздух, в храме Николая Чудотворца, единственного в городе, до которого не дотянулась рука Хрущева, били колокола, все были обрадованы и растеряны, руководители города звонили наверх, спрашивая, как следует праздновать это событие, но никто наверху этого не знал, потому что до самого конца, до приземления Гагарина, его полет держался в тайне.
Праздник бушевал сам собой, без приказа.
- Вот теперь война закончилась, - сказал одноногий Куликов. - Наконец-то закончилась.
Жильцы Корабля тащили во двор столы, стулья, скамейки, кресла, скатерти, ложки, кастрюли с борщом, граненые стаканы, рюмки и стопки, холодные котлеты, хлеб, колбасу, соленые огурцы и маринованные помидоры, чеснок, вареную картошку, квашеную капусту, вино, водку и самогон, гармошки, баяны, аккордеоны, гитары, балалайки, патефоны — все, что под руку попадалось, все, что годилось для празднования великого дня победы.
Бедные, искалеченные, почти обескровленные, потерявшие почти все, в тот день люди чувствовали себя победителями, теми, чья жизнь наконец-то оправдана перед Богом и историей.
Мужчины торопливо брились, женщины спешно подводили глаза, дети, отпущенные из школы по случаю великого события, носились толпами по коридорам и лестницам Корабля, выкрикивая одно слово — Гагарин, как когда-то их предки шли в бой, выкрикивая имя Сергия Радонежского, как их отцы, поднимаясь в атаку, выкрикивали имя Сталина...
Апрельскую грязь засыпали соломой, расставили столы, подняли стаканы и рюмки за победу, за Гагарина, одноногий Куликов выстрелил из охотничьего ружья в воздух, все выпили, все обнялись, все поцеловались, все заплакали, все закричали «Ура!», грянули сто баянов, и все запели «Катюшу», которую подхватили в соседних дворах, подхватили во всей Почтовой слободе, а потом и весь город запел «про того, которого любила, про того, которого ждала» - пели крепкие мужчины и их терпеливые жены, пели старики и старухи, дети и инвалиды, пьяницы и атеисты, верующие и воры, пели коммунисты и беспартийные, инженеры и рабочие, учителя и бляди, водители грузовиков и дворники, пели заключенные в тюрьме за рекой и медсестры в больнице, принимавшие новорожденных, даже изувеченный в Сталинграде старик Горячев, весь пробитый осоколками, обожженный, лишившийся рук и ног, глухонемой полутруп, передвигавшийся ползком, и тот что-то мычал, извиваясь на полу в своей комнате и пытаясь влиться в общий хор...
А потом снова выпили и разом заговорили. Подвыпившие мужчины рассказывали, как воевали с Юрием Гагариным под Вязьмой и Варшавой, когда он был рядовым в пехоте, нет, летчиком-истребителем, нет, артиллеристом, нет, связистом, нет, разведчиком, нет, танкистом, который чудесным образом спасся под Будапештом из горящего танка, чтобы потом выучиться на космонавта в каком-то секретном месте и взлететь выше всего и выше всех, воссесть одесную Господа нашего и возвестить русскую правду и славу исстрадавшимся народам...
Люди говорили о Боге, об аде и рае, о Гагарине, о новых деньгах, об этом лысом черте Хрущеве, о смерти Лумумбы, о дороговизне, о талонах на муку, фельдшер Федосеев рассказывал о Наполеоне, у которого между пальцами были перепонки, позволявшие ему летать в психбольнице по палате из угла в угол, и все завидовали сторожу нефтебазы Юрию Алексеевичу Гагарину, которому бесплатное угощение было гарантировано до конца жизни...
4