Эта повесть максимально сюжетна, с очень живыми персонажами, каждого из которых понимаешь, узнаешь и — жалеешь. Мария Косовская филигранно балансирует между очень точным, местами едким описанием и пониманием и жалостью. Получается объемная история про живых людей.
1.
На барной стойке сияла пирамида бокалов. Под высоким потолком поочередно мигали люстры. Огромные фотографии из спектаклей в тонких рамах и с просторными паспарту украшали темно-серые стены. Гулко шелестели голоса и позвякивали фуршетные тарелки. Сверкали вспышки фотокамер, а молодые драматурги, актеры, актрисы давали репортерам интервью. Яна стояла у лестницы и ощущала свою отдельность. С однокурсниками она не сошлась. Избалованные московские мажоры — они казались ей скучными и незначительными, погрязшими в чепухе, типа выбора цвета носков и фасона джинсов. Они были так далеки от настоящей жизни, от нее самой. Наверное, Яна казалась им кем-то вроде экзотического насекомого. Вот и сейчас она шла по залу и чувствовала на себе взгляды. Многие знали про ее роман с Вадимом и сплетничали. К черту!
В дальнем углу пустовал барный стол. Она встала у него, обдумывая, что делать. Конкурс она не выиграла. Никаких других предложений ждать не приходится. Цель, достижение которой рисовалось в воображении еще день назад, оказалась по-прежнему недостижимой.
— Не желаете шампанского?
Официант, совсем мальчик: светлая растительность над верхней губой, бледные прямые волосы, курносый нос. Он держал поднос так, будто просил прощения. Яна улыбнулась, взяла бокал. Рукав платья сполз. Официант скользнул по запястью взглядом, лицо его вытянулось и застыло. Яна, досадуя, спрятала руку, но что-то тяжелое, мрачное шевельнулось в груди, и сразу же от жалости к себе глаза заволокли слезы. Зал расплылся пятнами света, острые лучи которого мерцающими стрелами рассекли его на осколки.
Обычно Яна выбирала папиков — безопасная и платежеспособная категория. Вадим был старше всего-то на десять лет. Худощавый, темные, сияющие безумием глаза, волосы с проседью, крупный нос. В его внешности было что-то цыганское. И еще эта завораживающая асимметрия: одна половина лица плачет, вторая – усмехается. Странный, необъяснимый, талантливый — он предугадывал события, читал мысли и так убедительно ее хвалил. Она принимала похвалу, как растрескавшаяся от засухи почва впитывает влагу. Никто никогда не верил в нее просто так. Ему она предложила себя сама.
Выпускной этюд. Зрителям во время ее игры было скучно. Она всматривалась в зал, ослепленная светом рампы, в то место, где сидел он. Что-то беспокоило ее, предчувствие сжимало горло, и слова, которые она произносила, звучали фальшиво. Она выкрикивала реплики, будто метала в зал ножи: «Потому что в этой космической пустоте, вакууме, хочется прижаться к чему-то, но в тепле быстро разочаровываешься — все это слишком мимолетно, слишком быстро прогорает1». Зал уныло покашливал, шуршал обертками, смотрел в смартфон. Это был провал. Когда Яна спускалась со сцены, люди отводили глаза. Рядом с Вадимом сидела женщина. «Разреши представить, моя жена». Эта толстомордая уродливая корова? «Проходи, тут есть место», — он показывал на кресло. С одной стороны — жена, с другой — любовница. Хорошо устроился. Тварь!
Яна прошла. Прошла и влепила ему пощечину. Хлопок был оглушительный. Зал замер. Наконец что-то интересное. Потом все снова задвигались, зашелестели, будто ничего не было. Будто и не заметил никто. Вадим выбежал из зала, из носа текла кровь. Жена выбежала за ним. Яна осталась на вручение дипломов. И не плакала. Не хотела на виду у всех.
Конечно, первого места ей не дали. Не дали и второго, и третьего. Приз зрительских симпатий, и то, потому что перед показом сказала про детский дом. Подачка из жалости. Картонный лист с казенным заглавием, рамка без стекла. И никаких предложений от театра. Хотелось швырнуть диплом в членов жюри.
Она не расплакалась на вручении, и не будет рыдать сейчас. Яна заставила себя улыбнуться. «Ты красивее всех! — напомнила она себе. — Не смей распускать нюни!» Она мысленно оглядела себя, будто создавая заново свой образ. Завитые темно русые волосы, губы, лак. Ресницы. Золотое платье. Вадим хотел нарядить ее в белый балахон, но она настояла на платье: обтягивающий корсаж, открытый лиф, из которого сияли полусферами груди. Юбка, пышная от талии, щедро открывала длинные стройные ноги, обутые в узкие туфли на каблуках и с тонкими ремешками.
В зале пахло закусками: сырами, нарезками, каперсами и жаренным мясом. Яна вспомнила, что не ела весь день. Резкая боль обожгла желудок. Но спазм тут же стих, затаился, продолжая едва заметно саднить меж ребрами. Официанты с подносами скользили мимо. Она могла бы подойти к фуршетной линии, набрать канапе с паштетом, тарталеток с красной икрой, но такое простое действие казалось невозможным. Внимание окружающих замораживало ее. Она стояла, как античная статуя, держала позу и улыбалась. Да и не смогла бы она ничего съесть. От эмоционального напряжения тело напряглось, как тетива. Вокруг щелкали камеры. Яна развернулась к объективам «рабочей» стороной и грациозно склонила голову набок.
Мимо столика проскользнул тот самый официант, бросил на стол сложенную вдвое салфетку. Яна развернула. «Вы прекрасны, как орхидея. Разрешите проводить вас домой. P.S. орхидея – мой любимый цветок». Яна скептически улыбнулась и посмотрела на юношу. Он ставил на поднос пустые бокалы с соседнего столика и смущенно посматривал на нее. Она показала ему свой пустой бокал. Он кивнул и понесся за новым.
В зале вдруг зашумели и одновременно друг на друга зашикали. Леонид Захарович, худрук театра и председатель жюри, тучный пожилой мужчина, произносил тост. Яна не расслышала слов, все стали чокаться. Леонид Захарович снова сел. Он занимал центральный столик. Рядом с ним были Майкл, арт-директор, моложавый, претенциозно одетый, и Аркадия Марковна, та самая орг. дама, которая пригласила Яну на закрытый фуршет. Взяв новый бокал шампанского, Яна переместилась за барный столик рядом с руководителями театра.
— Извините, — робко сказала одна из двух девиц, которые пили за столиком чай и как птички откусывали бутерброды. На лице девицы не было макияжа, и Яне она показалась слепой.
— Я мешаю? – спросила Яна и, не дожидаясь ответа, отвернулась. Девицы укоризненно между собой зашептались и через минуту ретировались.
Леонида Захаровича Яна видела не впервые. Из Википедии она знала, что ему около семидесяти лет. Но выглядел он вполне фактурно: благородное и ухоженное лицо, растрепанная шевелюра, тяжелые брови, брылы и широкий нос. Портили впечатление вывернутые пухлые губы, которые теперь были влажны от коньяка. Он был дорого, но просто одет: синяя рубашка, галстук, строгие брюки, под нависающим животом ремень. В одежде сквозила расслабленная небрежность: верхняя пуговица на воротнике рубашки расстегнута, галстук спущен. Леонид Захарович, что называется, был у себя дома.
Яна в один миг ощутила весь расклад сил. Леонид Захарович являлся центром гравитации, которая расходилась силовыми линиями и действовала на всех, упорядочивая мир театра. Яна замечала это и раньше, на репетициях, которые он изредка посещал. Актрисы и актеры липли к нему. Он притягивал взгляды, смешки, внимание, разговоры. Но тогда Яна была увлечена Вадимом. А здесь, сейчас она осознала вдруг, кто с самого начала представлял истинный интерес. У Яны мурашки пошли по телу. До дрожи в диафрагме захотелось ему понравиться, влюбить в себя, и этим возвыситься над всеми. Ходили слухи, что Леонид Захарович плотояден, что роли дает за секс, а примой всегда делал свою фаворитку. Что ж, Яну это вполне устраивало.
Судя по кирпичному цвету шеи и лица, худрук уже порядочно набрался. Он откинулся, вытянул ноги, ладони положил на стол. Руки его были на удивление белыми и неаристократично большими. Майкл, жестикулируя тонкими пальцами, что-то ему рассказывал. Леонид Захарович благодушно кивал, лицо его все больше скучнело.
К столику Леонида Захаровича подошла делегация из восьми человек. Это были актеры, которые на показе давали отрывок из пьесы «Красный павиан». Позади всех, стесняясь, прятался драматург. Тараторя и перебивая друг друга, актеры рассыпались в благодарностях и восторгах.
— Спасибо вам. Вы так много… Ваши терпение и талант… Традиции… Оригинальная идея… – долетало до Яны.
— Молодые… Талантливые… — отвечал Леонид Захарович.
Они по очереди лезли обниматься.
— Тихо! Тихо! Трещотки, — благодушно осаживал он. Оживившись, он притянул к себе ближайшую девчушку. Она испуганно замерла, как кролик в кольцах удава. А Леонид Захарович, обнимая ее, смотрел в зал, показывая всем бескорыстность и целомудренность таких объятий. И неожиданно заметил Яну.
Она быстро опустила ресницы, и, чуть прикусывая нижнюю губу, кинула на Леонида Захаровича такой взгляд, что он вспыхнул, как сухое полено. Забыв про девчушку, он весь выпрямился и раскрылся навстречу Яне, казалось, даже понюхал воздух в ее направлении. Девушка, высвободившись, потянула за руку драматурга, и все «молодые и талантливые», кивая и кланяясь, отошли к буфету, чтобы обожать мэтра на расстоянии.
Леонид Захарович пригладил волосы, выдвинул вперед ногу и нескромно улыбнулся Яне. Она пошла, давая ему возможность рассмотреть себя. Длинные ноги, талия, груди и нежно-припухлое, детское лицо. Приблизившись, Яна сделала книксен: приподняла юбку и склонила голову. Этот прием неизменно умилял мужчин.
— Помню тебя, — сказал Леонид Захарович, благодушно пожирая ее глазами. — Играла у Вадьки. Какой-то интеллектуальный этюд.
— Пьеса — рассуждение о современном искусстве, — прилежно ответила Яна и вдруг присела рядом с Леонидом Захаровичем на корточки. Он даже отпрянул, так это было неожиданно. Яна поймала его большую белую руку и, глядя снизу вверх изумрудными сияющими глазами, произнесла:
— Леонид Захарович, вы — гений.
— Бог с тобой. Не надо, — он старался ее поднять.
Она затараторила:
— Я вами восхищаюсь. Вы так много делаете для молодых, начинающих актеров. Я благодарна вам и хочу выразить признательность, даже любовь.
Леонид Захарович поплыл, лицо его расслабилось и обмякло. Этот детский эмоциональный порыв показался ему искренним. Да он и был таким, потому что сейчас Яна действительно Леонидом Захаровичем восхищалась.
— Спасибо, милая! Спасибо! – он по-отечески погладил ее по голове. Взгляд поскользнулся в вырезе платья и утонул в ложбинке между грудей.
— Ты все мои спектакли смотрела? — он откашлялся.
Яна энергично кивала.
— А какой больше всех понравился?
— Ммм. Про женщину и мужчину, — Яна слышала названия, но не помнила, и потому ляпнула наугад.
— Да, да. Ну, ничего. Ничего. Потом обсудим, — Леонид Захарович снова чиркнул взглядом по вырезу и одобряюще посмотрел ей в лицо.
— Присядь с нами, — предложил он, придвигая свободный стул.
Аркадия Марковна обреченно подвинулась, освобождая место. Яна заметила, как старушка пытается слепить на своем уставшем лице доброжелательную мину. Майкл же не собирался скрывать враждебность, он нервно постукивал ногтями по ножке бокала. У арт-директора оказался на пальцах французский маникюр.
Леонид Захарович разглядывал Яну: длинные ноги, острые коленки, ошеломляюще узкая талия и влажный, сияющий перламутром рот. Он встречал немало красивых женщин, актрис, но в этой было что-то еще, болезненное, манящее. Нарочитая детскость и наигранный разврат.
— Удивительно, — даже задохнулся он. — Просто удивительно!
— Что? — Яна заискивающе улыбнулась.
— Как тебя зовут?
— Вы же говорили, что помните! – Яна жеманно надула губы.
— Прости старика, милая. Плохая память на имена.
— Яна.
— Какая у тебя талия узкая, Яна.
— Да? Вам так кажется? — Яна обхватила талию пальцами. – По-моему, слишком широкая. Как вы считаете?
— Вы удалили два ребра? — спросил Майкл.
— С чего вы взяли?
— Вижу.
Лицо Леонида Захаровича вытянулось от изумления, он хотел что-то возразить, но не успел.
— Извините, если лезу не в свое дело, – Майкл говорил невыносимо светским тоном. — Вы разве не знаете, что уже давно тренд на естественность?
— Вы про мои губы? Вам кажется, что они выпирают? — Яна потрогала губы, и Леонида Захаровича взволновал ее жест. – Это натуральный объем. Они не накаченные.
— Я говорю не про губы, а в целом, про ваш… — Майкл обвел в воздухе окружность, вписывая в нее Яну.
— Накаченные, не накаченные, какая разница? — Аркадия Марковна дружелюбно смотрела близоруким, выцветшим, как пожухлая трава, взглядом. — Главное, чтобы человек был хороший, — она примирительно подняла рюмку. — Давайте не будем ссориться, а выпьем за молодые таланты.
Леонид Захарович благодушно кивнул и чокнулся с Аркадией Марковной. Потом, не дожидаясь, глухо стукнулся о бокал Майкла. И, наконец, деликатничая, повернулся к Яне.
— А твоя рюмка где? — спросил он и накрыл большой ладонью маленькую руку Яны. — Эй, любезный, — крикнул он в сторону барной стойки.
Подошел тот самый официант. Ставя рюмку на стол, он громче, чем следовало, ударил дном о столешницу. Никто не обратил внимания. Только Аркадия Марковна вздрогнула, как от выстрела, и оглянулась. Детское лицо официанта кривилось: поднималась и вздрагивала верхняя губа, брови хмурились и куда-то в сторону соскальзывал взгляд, будто он боялся заплакать.
— А можно мне шампанского? — скромно попросила Яна, отодвигая от себя рюмку. — Не люблю коньяк. Он для меня слишком крепкий.
— Шампанское принеси, будь добр, — попросил Леонид Захарович. – Только не это, — он указал на фуршетный стол. – А нормальное, Просекко.
— Может «Моэт»? – едко спросил официант.
— Просекко подойдет.
1 Вадим Климов, пьеса «За искусство (Конец цитаты)»
Продолжение следует...
#современная проза #современные писатели #литература #формаслов