Когда к нашему окну поднимается струйка сигаретного дыма, мне кажется, что снова на самом краешке крыльца сидит человек, который там сидеть уже не может.
За год нашего с ним бок-о-бок существования всякое бывало, но, как это водится, именно теперь, под тяжестью непоправимости человеческой судьбы и конца ее, настал черед несвоевременным ощущениям, которые, случись они раньше, могли бы что-то изменить.
Целый год, всего год… Кто теперь разберет нюансы временного восприятия. Для нашей семьи и для семьи соседей напротив это был длительный срок, полный терпения и иногда страха. Для Бори – молниеносный прыжок на тот свет. А для большого семейства со второго этажа – начало их личной трагедии, конца которой не видно и по сей день.
Отправная точка у всех этих историй одна – когда сосед Боря вернулся после восьмилетней отсидки в свое однокомнатное жилище с крохотной кухонькой и обшарпанными окнами. Наш подъезд в тот момент приобрел «нехорошую квартиру». Да еще и на том же этаже, где жила наша семья.
Новую жизнь на свободе Боря начал очень шумно. Празднование его возвращения затянулось, все местные любители выпить с удовольствием заседали у него в гостях. Жены и матери проторили в наш подъезд дорогу в поисках своих заблудших «овечек», целое стадо коих паслось у входа в чертоги бесконечного разгула и возлияния, осыпая окурками, как ковром, лестничные пролеты и траву во дворе.
Боря ходил по селу франтом – в высокой меховой шапке, добротной дубленке, гладкий и осанистый. Но что-то случилось вдруг: шапка пропала, дубленка измялась, спина сгорбилась. В квартире исчезли свет и газ. Шумные друзья рассеялись, как дурман. Боря ветшал на глазах, желтел, сморщивался и сох. Как будто кто-то свыше услышал проклятия одной почти столетней и напрочь глухой старушки, которая по пять раз на дню выстукивала клюкой по Бориной двери заунывную морзянку, вызывая своего сына алкоголика: «Саня, я знаю, что ты там! Боря, чтоб тебя перевернуло да передернуло!»
После нескольких месяцев молодцеватого загула мы стали видеть Борю в одном только положении – сидящим на крыльце подъезда, как на жердочке, с поджатыми ногами, босого, курящего и кашляющего. Кашель был характерный, и всем было ясно, что у Бори прогрессирует туберкулез. В какой-то степени это объясняло массовое бегство «друзей» из шумной квартиры.
Впрочем, они появлялись у Бори снова – в день пенсии. Он что-то получал от государства, совсем немного, и через пару дней после нашествия товарищей по бутылке стучался к соседям с просьбой дать поесть. Ему давали, кляли на чем свет стоит, снова давали, снова кляли... Потом почти все стали отказывать ему. Село вообще быстро ощетинилось против Бори. Как-то муж сказал мне, разогревая Боре миску супа: «Легко жалеть хороших. А ты попробуй пожалеть плохих…».
А кто был этот человек для нашего села? Он учился в здешней школе, был обычным ребенком, потом его забрали в армию, и попал он в Афганистан, а потом он вернулся, пожил какое-то время мирно и в драке убил человека. И пришел домой он уже никем. Что бы он ни сделал потом, у него уже не было лица. Родная семья, жена, дети – все это было у Бори, когда-то. Была у него и наградная книжечка с записью о медали «За отвагу». Но это теперь было не в зачет.
То есть раньше, какое-то время назад, это, скорее всего, зачлось бы, и село с легкостью в сердце отпустило бы ему грехи при первой же попытке раскаяться. Все-таки свой, местный. Родной. Тем более, он сам по-своему искал выхода. Сегодня же исправление сбившихся с пути истинного в условиях такого села, как наше, почти невозможно. Это участь современных сел, живущих под боком у города: почти в каждом доме здесь есть нехорошая квартира, где двери всегда не заперты, где шум, гам, дым. Где пируют день и ночь, где варят убийственное зелье под названием «крокодил». Стараниями риэлторов таких квартир в нашем селе становится все больше.
И потому реакция местных на появление еще одного потенциального «крокодила» ясна как дважды два. Хотя «крокодила» у Бори не варили, но, может быть, он просто не дожил до этого.
Как мать, которая сознательно отказывает ребенку в грудном молоке, оправдываясь тем, что «ленивый младенец сам не берет грудь», наше село не давало Боре шанса. Бывали моменты, когда он пытался ухватиться за соломинку, но эту нехитрую помочь у него вырывали из рук.
У Бори никогда не закрывалась дверь, но он упорно вешал на нее неработающий навесной замок. Он как-то хитро его вывешивал и закрывался при этом дома изнутри. Выходило, будто его нет. Но очень скоро «друзья»-алкоголики эту шараду с замком распознали. Временами Борю обшаривали свои же, хотя брать там было нечего.
Тогда он пошел на другую «хитрость» и стал всю пенсию отдавать нам – на хранение. Он надеялся продержаться при деньгах подольше таким образом. Но чаще всего через день-два под шумные уговоры «страждущих» Боря частями забирал у нас свои скромные «сбережения» и пропивал их.
Потом наступали проблески раскаяния и желания жить как все. И в такие моменты Боря очень просился в больницу. Именно что просился, как ребенок. Все вокруг говорили: «Ну что значит, хочет лечиться? Пусть идет и лечится!». Но он не мог просто пойти. Потому что он настолько выпал из социума, что, по моим воспоминаниям, и паспорта-то у него не было. Не говоря уже о просто нормальной одежде и обуви, без которой ты сегодня не почуешь уже себя человеком.
Один местный предприниматель решил помочь ему и договорился с главврачом крупной уфимской больницы – чтобы забрали, обследовали, прокапали и если надо – отправили в тубдиспансер. Главврач решил предварительно связаться с участковым, и он, честный малый, как на духу описал Борин портрет: алкоголик-наркоман, бомж-уголовник, а туберкулез у него вообще открытой формы. Больница от такого пациента отказалась.
После этого случая Боре стало вообще все равно. Он болел уже безнадежно и почти перестал выходить из квартиры. Как-то раз ночью весь подъезд всполошился: квартиры наполнились едким дымом. Поиски огня были короткими – пылало Борино жилище. А точнее – его диван. А он продолжал спать среди пламени. И даже когда диван вынесли из квартиры, Боря сам оттуда не вышел. Он лишь дождался, когда пламя потухнет, и забрал свою прогоревшую лежанку обратно.
А вскоре после этого что-то случилось с его головой, в прямом смысле. Вроде не было никаких драк, никакого шума, но Борю обнаружили на крыльце с разбитым лбом. Его увезла скорая помощь, но к вечеру он был снова дома: оказалось, сбежал из больницы и пришел пешком из города домой. Для справки: расстояние между ближайшим городом и нашим селом – 25 км.
Боря кашлял все сильнее, к концу года у него не осталось ни дубленки, ни ботинок. Он так и ходил в носках и потому дальше подъездного крыльца не выбирался. Он весь съежился, лицо стало неузнаваемо серым и морщинистым, он превращался в тень, которую уже никто не замечал. И в это время соседи сверху вдруг подняли вселенский шум о пропаже каких-то драгоценностей.
Золото, серебро, мобильный телефон… Семья с весьма средними доходами и огромным долгом по квартплате заявила во всеуслышание: и золото, и серебро, и мобильник у них украли Борис и его товарищ – тоже сиделый. Нищего и голодного Борю прижали к стенке. Как-то средь бела дня подъехала к нашему подъезду внушительная машина, из нее вышли парни с мышцами, словно надутыми велосипедным насосом, и выстроились в рядок перед Борей, который сидел и курил на своей «жердочке». Они кричали ему, что знают, в каком низком положении он был на зоне, что в этот раз ему будет еще хуже, что-то еще кричали. Среди этих бойких «дружинников» был зять наших соседей сверху. Он поигрывал пистолетом и грозил своим милицейским чином.
Через пару недель Бориного сиделого приятеля нашли зарезанным на окраине села. И бравый зять, оказавшийся простым охранником-чоповцем, признался в убийстве. Семья, в которой растет трое маленьких детей, осталась из-за этого спектакля без отца. А вскоре посадили и их бабушку – зачинщицу «золото-серебряного скандала» – за какое-то мошенничество. Она и ее зять были единственными, кто в этой семье приносил доход и кормил детей.
А Боря умер. Он прожил совсем немного после этой истории. И почему-то у всех, кто был ее невольным свидетелем, осталось ощущение, что умер он… от унижения. Борина дочь – хрупкая мужественная девочка, единственный родной человек, кого мне приходилось за целый год видеть в его квартире, – провела с отцом последний день. Она как-то безнадежно вызывала к нему врачей местной амбулатории, а потом скорую помощь из города. Было и так ясно, что этот день – последний. И от этого все вдруг испытали какое-то благодарное природе и жизни облегчение: Боря не пережил бы зимы, и потому вполне правильно было, что он уходил осенью.
Когда Бори не стало, его вынесли из квартиры, завернутого в старую скатерть, погрузили на грузовичок и увезли. И буквально в течение следующего дня в квартире появилось электричество, кое-какой ремонт.
А через год большой грузовик привез счастливый скарб: новую мебель, клетку для попугайчиков, детскую кроватку. В Бориной квартире впервые раздались веселые голоса и заплакал младенец – его внук – возвещая о том, что жизнь в который раз рассудила каждого и все поставила на свои места.
Автор: Оксана КУЗЬМИНА
Издание "Истоки" приглашает Вас на наш сайт, где есть много интересных и разнообразных публикаций!