До озера ехать целый день. Мама вынесла мозг. Я поеду, ой, я не поеду, не заезжайте за мной, я как-нибудь сама, пешочком, ой, нет, заедьте, я передумала, а теперь я никому не сказала и пешочком до вас уже дошла, вертайтесь взад. Мужа всё устраивало, я закипала. В дороге мама невпопад ругала современных людей, которые зажрались, вот в войну по лесам голодом сидели, а свекровь, с полной корзиной еды на всех нас, держала лицо, но явно не знала, что сказать.
Наверное, потому мать и сын и объединились. Их выбросило в жизнь до меня, когда в семье было два лагеря – адекватные и свёкр. За адекватность друг друга они по привычке и уцепились, прочертив линию глухой обороны вокруг. Мне в этом кругу места не было. Чуть позже я нарвалась, как на растяжку, на основное оружие тандема «мать и сын». Я выразила желание. Показала нужду. Осмелилась, в отличие от них, чего-то хотеть. Это было как чихнуть в ледяном ущелье. Раз – и ты пойман, погребён, со всех сторон лёд.
Мама не успокоилась и на озере. Раскритиковала свекровины припасы, отказалась пробовать мою стряпню, и мы переживали, что она голодная. Презирая палаточный комфорт, вытащила спальный мешок под открытое небо. Требовала простой пшенки и рыбных консервов, чтобы сварить нормальный постный суп. Так что на следующий день в городе мы не только гуляли, но и рыскали в поисках ингредиентов для скромной, непритязательной еды.
Там я и нарвалась. После завтрака прошло много времени, пока нашли скумбрию, пока пшёнку. Я предложила зайти куда-нибудь пообедать. Мама бросилась спорить – эти ваши рестораны, зачем они, я могу хлеба купить и погрызть от буханки на ходу, хлеб полезнее и т.д. и т.п. Мать и сын схватились за руки. Я что-то спорила с мамой, а они в своем магическом кругу сделались просто неразличимы снаружи.
Мама взбрыкнула и ускакала. Куда-то в свою, вечно отдельную, вселенную, где духовность и душевность – выше мирской вежливости. Посрамила глупое желание её угостить и обошлась, сама, всё сама. Я осталась на улице с мужем и свекровью. В животе уже конкретно бурчало. Надо сказать, что я с трудом переношу голод. Настроение падает, сил нет, всё видится в чёрном свете. Мои проблемы, но муж знал – всё-таки мы семья.
И вот стою я перед ними, а они в домике оба. Им ничего не надо. Мне надо, а им нет. Как будто я одна прошлялась с утра в поисках пшёнки и консервов, а они попивали чай на галерее, оттопырив мизинчик. Переглядываясь и закатывая глаза, а так же пожимая плечами, мать и сын, так и быть, составили мне компанию в поисках уже хоть какой-нибудь едальни. Бог с ними, с ресторанами и кафе.
Как на грех, город, мы были там впервые, оказался особенным в своем роде. Обычно исторический центр – бойкое торговое место. А там старинные дома отличали трущобу. Ветер завывал в битых окнах, какие-то рожи щурились из подворотен, и нашли мы только мерзкого вида столовенку, где мне налили жидкого рисового супа. В очередной раз подтвердив друг другу, что они-то ни в чём не нуждаются, мать и сын сели напротив и с брезгливым интересом уставились на то, как я жру.
Всё я понимала. И что выиграть у них можно, если притвориться, что тебе надо ещё меньше. И что выиграть невозможно – слишком они поднаторели. И что ну их, эти игры, я ломаного гроша не дам за выигрыш, пусть победят и хоть лопнут от гордости. И что быть вне игры невозможно, если кто-то начал против тебя и выиграл, то хоть сколько утешай себя, что сам отказался побеждать, - ты лежишь и тебе позор.
С каждой ложкой варева моя нужда уменьшалась, и их преимущество тоже. Но пока они брали всё, что могли, сидя единым фронтом напротив, фиксируя расстановку сил – один из НИХ купил еды, которую я ПРОСИЛА, и я сижу ЖРУ на виду у всех. Вслух не было сказано ни слова, но я ощущала, что вряд ли забуду этот обед. И когда казалось, что хуже уже быть не может, дверь едальни открылась и вошла мать.
У неё из холщовой авоськи торчала обкусанная буханка хлеба. Она подошла, но не села, а встала надо мной и теми двумя, вытащила свою буханку и начала отламывать куски и отправлять в рот.
