«Добрый день, Евгений!» — начиналось мое письмо к ребенку чуть больше года назад.
Письмо не удалили только чудом — оказывается, так пишут или боты, предлагающие рекламные рассылки или… рекрутеры легких заработков, преимущественно ищущие «закладчиков» (тех, кто будет за небольшую денежку оставлять запрещенные вещества в той или иной точке).
Что заставило моего ребенка это письмо открыть: любопытство, вера в лучшее, надежда, предчувствие или простой интерес — мне не так важно. Главное, что он — со мной.
Наш путь был неправильным со всех точек зрения: общение до личной встречи, окончания ШПР, получения всех бумаг и даже ведома руководства ДД — но он был, и я благодарна за доверие.
К слову сказать, созвонились мы в этот же вечер, и педагоги уже в этот же вечер знали, кто звонит, по какой причине, и связались со мной. А далее, через пару дней, был диалог с директором. Поэтому совсем уж непоправимых нарушений мы не совершили.
Конечно, наш случай не тривиален тем, что речь идет о подростках, а не малышах. Я была твердо уверена, что для успешной адаптации в семье нужно четко понимать, что мы смотрим на мир одинаково, жаждем общения и идем к цели вместе. То есть, не только я копаю в этом направлении, а это делают все участники процесса, каждый со своей стороны.
Ценность результата для всех была тем выше, чем больше трудов каждый в него вложил уже на первоначальном этапе.
Бесконечные листы переписки в ВК, WhatsApp и смс позволили нам легче адаптироваться друг к другу в реальной жизни, понять, что мы ожидаем от каждого и проработать часть проблем еще до совместного проживания даже на гостевом режиме.
Мой случай — не руководство к действию, но повод задуматься, что доверие подростков — в общении. И травматичный опыт это подтвердил: мальчиков спрашивают тоже, особенно, физически сильных и здоровых — из них получаются отличные помощники по хозяйству в деревнях.
Поэтому маловероятно, что кто-то из ребят с радостью побежит к незнакомой тетке после фразы: «Пойдем ко мне жить?!»
Мой вот не побежал. И даже от страха ни слова не произнес в кабинете. Только отрицательно мотал головой, чтобы даже повода не дать двояко истолковать его фразы.
Хотя, иногда из детдома подростки уходят и на «огороды» — все зависит от того, на сколько тяжко живется подростку в системе.
Приведенный выше пример не касается нашей ситуации, но он вполне реален, поэтому, если нет возможности пообщаться с подростком ДО, обязательно общайтесь все 10 дней, выделенных для этого.
Или стройте отношения через наставничество или волонтерство по-первости — формирование доверия важнее времени и подписанных бумажек.
Наше общение с сыном началось с переписки. Причем нашла его я, через соцсети.
Поверьте, это совершенно не сложно: имя и первая буква фамилии есть в каждой БД (базе данных), область есть, телефон региональной опеки тоже, а далее достаточно перелопатить основные ДД (детские дома) на предмет их сайтов, аккаунтов в соцсетях, статей, отзывов и фотографий воспитанников, и — вуаля…
Можно посмотреть на ребенка не только с точки зрения фото и видео, предоставляемых фондами и официальными организациями, но и с точки зрения ежедневной рутины ДД, учебы в школе, обзорных статей и отчетов педагогов.
Я нашла даже списки участников соревнований футбольного клуба с ростом и весом.
Это был мой маленький квест и желание знать о ребенке все до начала общения и встречи, чтобы быть максимально уверенной. Я не говорю, что это — правильно, но это мой способ решения ситуации.
Заодно, наверное, есть смысл пояснить, почему мой выбор пал именно на подростка. В ШПР нас было 15-18 человек и каждый со своей позицией. Часть участников проходили обучение вынужденно, оформляя опеку по житейским ситуациям (переоформление опеки при монастыре над детьми-инвалидами, смерть или суд над родителями знакомых детей или некровных родственников и т.д.), другие учились добровольно в надежде взять детей в семью.
Побуждения были самыми разными: свои дети взрослые, свои дети такого же возраста, желание иметь детей вообще, но все они сходились в одном — в желании помочь детям, оставшимся без попечения родителей.
Не скажу, что учеба проходила для меня легко: часть тем я знала, обладая педагогическим образованием, часть тем — благодаря своим кровным детям и маме-врачу, но даже повторение известных вопросов вызывало эмоциональное опустошение и частое неприятие в виду особенностей и связи с ДД. Опять же даже простое сидение на стуле и конспектирование в течение целого дня всегда утомительно, чего уж скрывать ;)
В процессе учебы каждый из нас рассказывал, кто он, чем занимается, какого ребенка он хотел бы видеть в своей семье и почему. Будущие опекуны приводили доводы в силу своей позиции, остальные участники и педагоги могли возражать или предупреждать о возможных просчетах. Это очень помогло в будущем, на самом деле.
Я искала подростка: с ним можно договориться, ресурс меня и моей семьи не предполагал малыша, я хотела большую семью и еще детей и очень боялась генетических психиатрических проблем (а их видно хорошо в пубертат и хуже до него).
При этом меня не смущала статистика, выбор партнеров по учебе или доводы психологов/сотрудников опеки/друзей — я считала, что «новенький» может быть и старше, и другого пола.
К слову, у меня двое дочерей и сын старше обеих (на 4 и 8 лет). Зато они — под защитой, а он — обожаем, а мама всю разницу поведения списывает на то, что он — мальчик, а не девочка, и никогда не сравнивает детей между собой, ведь мальчиков у меня никогда не было))
В первый день нашего знакомства с ребенком мы не только переписывались, но и созвонились. И ребенок огорошил меня предложением:
— А можно я буду называть Вас «тетя Наташа»?
— Почему именно так? Я больше привыкла к «Наталья» и на «Вы» или Наталья Олеговна…
— Просто потому, что по имени и на «Вы» или по имени-отчеству у меня взрослых хватает, а «тети» нет ни одной.
Делайте выводы, уважаемые читатели, даже у таких взрослых мальчиков нет значимого взрослого, к которому можно прийти со своим доверием и насколько велико это желание, если им можно «наградить» вот так, запросто…