В нашей рубрике «Посторонним вход разрешен» – беседа с Еленой Афанасьевой, художником-модельером МХТ. О секретах профессии, о прославленных мастерских Художественного театра, о работе с выдающими артистами, художниками, режиссерами.
Сегодня, 20 апреля, Елена Петровна празднует юбилей. В Художественном театре она с 1974 года, без ее деятельного участия не обходится подготовка ни одного спектакля.
– Елена Петровна, как вы решили стать художником?
– Я всегда хотела рисовать и петь. Родители были профессиональными певцами, мама окончила Гнесинское училище и уехала с мужем в Кисловодск, где я и родилась. Работали там солистами филармонии. Мама много выступала, брала меня с собой на гастроли, и тема костюмов, женского силуэта всегда меня интересовала. У меня находили вокальные данные, но выступать было страшно, а рисование не требует выхода на публику. Поэтому после окончания школы я поступила в Ленинградский техникум легкой промышленности.
Еще студенткой побывала в театральных мастерских Ленинграда, которые обшивали все театры города. И так мне там понравилось, что после окончания техникума я пошла туда работать. Меня поставили мастером в цех головных уборов. Но мне казалось, что художникам-модельерам трудно найти свое место и что художник-дизайнер – это будет шире. Поступила в Мухинское училище на факультет промышленного искусства. Диапазон там был широкий. Приходилось разрабатывать дизайн самых разных предметов: женских сумок, наборов охотничьих ножей, упаковок для еды в самолетах. А распределение после института у меня было в Тулу на оружейный завод, в цех по изготовлению детских колясок. Но я туда не поехала. И потом очень боялась, что за мной придут с милицией. В те времена это был серьезный проступок.
– А как вы попали во МХАТ?
– К 1974 году мои родители переехали в Москву, мы поселились в Столешниковом переулке. Рядом Большой театр, Малый, Оперетта, ЦДТ, МХАТ. Я набралась смелости и пошла по этим театрам. Спрашивала: не нужен ли вам художник, я готова на любую работу. А во МХАТе как раз ушла в декрет художница по костюмам и меня взяли на два месяца. Эти два месяца переросли в 48 лет.
Правда, несколько раз я подавала заявление об уходе. Чувствовала, что мне не хватает знаний. Оказалось, что «промышленное искусство» – это обо всем и ни о чем. А в театре нужно было заниматься очень конкретными вещами. И мастера тоже увидели, что пришел человек не вполне компетентный. Я ощущала кожей, что недостойна здесь быть. Но меня вызвал к себе заместитель директора Виктор Лазаревич Эдельман и сказал: «Хочешь стать человеком? Старайся работать над собой и оставайся».
Нагрузка была колоссальной. У МХАТа было три здания: историческое, новое здание на Тверском бульваре и филиал на улице Москвина, где теперь Театр Наций. Я сшила себе громадную торбу из болоньи и бегала с ней на плече между этими тремя точками. В сумке – ткани, костюмы, фурнитура. На одной сцене был выпуск спектакля, на другой запланированы примерки, на третьей только начинают работу над постановкой. А я одна. Это было очень сложно.
Однажды я подала заявление об уходе и его увидел Александр Калягин. Говорит: «Ты что, действительно надумала уходить?» – «Да». – «Если бы ты знала, сколько раз я собирался это сделать. Сколько раз я писал Ефремову. У нас с ним была просто какая-то любовная переписка! И все-таки он меня уговорил остаться. Не надо. Потерпи. Получится».
– МХАТ всегда славился своими мастерами: портными, декораторами, гримерами...
– Да, в театре были закройщики – настоящие ассы. Например, знаменитый мужской закройщик Александр Титович Перцев, которому мхатовские корифеи – Павел Массальский, Анатолий Кторов – прививали тонкости посадки фрака по фигуре. В результате он вырос в знатока фраков, так что Кторов к нему приходил и говорил: «Титыч, фрачок сошьем без примерки?» Тот отвечал: «Ну как же без примерки, Анатолий Петрович?» – «Голубчик, ты же все знаешь». К Александру Титовичу обращались журналисты-международники, лауреаты Нобелевской премии, которые должны были ехать в Стокгольм получать награду, например, математик Леонид Канторович.
Славилась и закройщица женских костюмов Надежда Григорьевна. Ее нашла и привела в театр Алла Константиновна Тарасова, и они даже внешне были похожи. Мастера начинали работу рано – в 8–9 утра. После шести вечера им позволялось заниматься уже своими заказами. Вечерами в театр приходили люди особого плана. Я во все глаза на них смотрела, слушала их разговоры, набиралась опыта у мастеров.
А какой в театре был красильный цех! Там царила Лизочка. Однажды она сказала: «Вот исполнится мне 50 лет, стану Елизаветой Алексеевной!» Но и в 72 года ее по-прежнему все называли Лизочкой. К ней в подвал спускались Софья Станиславовна Пилявская, Ия Сергеевна Саввина. Просили выкрасить носовые платки, шарфики, платья. После процесса окрашивания – непременные посиделки с Лизой. Она была очень колоритной, из народа, человеком невероятной интеллигентности. И наши актрисы подпитывались от нее.
– С Татьяной Серебряковой, художником-декоратором МХАТа, дочерью знаменитой художницы Серебряного века Зинаиды Серебряковой, вы работали?
– Конечно. На четвертом этаже в мастерских находился декорационный цех, вотчина Татьяны Борисовны. Декорации расписывали вручную. В цеху был балкончик, на него поднимались и смотрели сверху, соответствует ли проделанная работа эскизам. А на полу сидели женщины, которые создавали мягкие декорации. Скажем, для «Синей птицы» они делали деревья, траву, тучи, переходы на тюлях. И когда один слой накладывался на другой, возникало удивительное ощущение полного погружения в живописную среду. Татьяна Борисовна все это контролировала. В моей жизни она сыграла большую роль. Говорила мне: «Лена, включайтесь в участие в выставках!» – «Да у меня ничего нет!» – «Неужели? Давайте показывайте!» Я приносила свои работы, и она их разбирала всегда очень глубоко и точно. Благодаря ей я стала участвовать в выставках секции молодых художников ВТО.
– Какой была ваша первая значительная работа с Олегом Ефремовым?
– Спектакль «Так победим!» по пьесе Михаила Шатрова о последних годах жизни Ленина. Вышел он в 1982 году. Олег Николаевич задумал поставить этот спектакль не в последнюю очередь потому, что пьеса давала возможность занять всю огромную труппу, что всегда было проблемой во МХАТе. В пьесе значилось 47 персонажей, Ефремов сразу ввел два состава. То есть 94 человека участвовало в этой постановке. Плюс 77 студентов, так называемая «группа движения», которой руководил Илья Рутберг, – они выходили в пластических сценах. Всех актеров надо было одеть. Причем у каждого участника пластической группы было по 5–8 переодеваний. И я была одна.
– Как же вы с этим справились?
– Мне очень помогали костюмеры. Моя сестра живет на Пушкинской площади, а репетировали мы в здании на Тверском бульваре. И вот я прибегала к ней в 12 ночи, наскоро что-то ела и, не раздеваясь, ложилась спать на диванчике, чтобы к 8 утра снова идти в мастерские.
В Музее Ленина мне показали пиджак Ленина, прошитый пулями, и я снимала параметры, чтобы это повторить. Но было совершенно непонятно, как Калягин сможет сыграть эту роль. Мы с Титычем надели на него костюм-тройку: небольшой рост, полнота – смотрится плохо и ничего общего! Тогда Титыч говорит: «Ленин ходил, заложив руку за проем жилетки, он не застегивал пиджак. Вот и мы лишь обозначим силуэт пиджака». И мы действительно убрали лишние объемы, необходимые для застегнутого пиджака, из-за чего фигура стала выглядеть стройнее. Гример сделал пластическую тонировку, а художник по свету Ефим Удлер – такое освещение, что луч света выхватывал лицо Калягина. И когда мы увидели результат, то ахнули.
– А дальше спектакль попал в опалу, разрешение его играть получено не было.
– Да. Подходит Калягин ко мне в буфете и говорит: «Ты понимаешь, что такое быть беременным на последнем сроке, а тебе не дают родить?» Он же был нафарширован текстами, книгами – и никуда это не выплеснуть. Это было мучительно и продолжалось много месяцев. Но потом спектакль все же сыграли, пошла молва и чем это закончилось – всем известно: четыре генсека (Брежнев, а также три будущих – Черненко, Андропов и Горбачев) сидели на показе «Так победим!» в одной ложе.
Спектакль стали приглашать на гастроли за границу. Зальцбургский музыкальный фестиваль, на котором традиционно идут оперы Моцарта, пригласил к себе драматический спектакль – «Чайку» Ефремова. Уникальный случай. А в Вену позвали «Так победим!» Перед началом «Чайки» в Зальцбурге я бегала смотреть на публику. Шли дамы в платьях в пол, укутанные в меха, а за ними охранники, которые сторожили их меха и драгоценности. Когда закончился спектакль, в зале стояла тишина. Актеры вышли на поклоны. Смоктуновский, Калягин, Лаврова, Вертинская – все сливки тогдашней труппы – и посматривают искоса друг на друга: ну что? Тут в ложе встает красивый седой мужчина и начинает аплодировать. Это был Герберт фон Караян. Как дирижер он подал знак залу – началась овация, шквал аплодисментов.
– Получается, вся труппа выезжала играть за границей «Так победим!»?
– Массовка в 70 человек каждый раз набиралась в том городе, где игрался спектакль. Это был либо миманс оперного театра, либо студенты. Рутберг их готовил, а я одевала. В Праге играли на сцене Национального театра, и сотрудники миманса после костюмов эфирных созданий, к которым они привыкли, надевали наши сапожищи, шинели, портянки. Я предлагала им свою помощь. Они говорили: «Спасибо, мы сами». Однажды я постучалась в гримерную, где сидело шесть человек, а мне говорят: «Вы видите, мы справились!» Я отвечаю: «Очень хорошо, только эта вещь – вовсе не шарфик, который вы так кокетливо повязали, она на ноги наматывается». Поначалу ощущались холодок и неприятие. Но когда закончился спектакль, участники массовки были настолько покорены Рутбергом, его запалом и энергетикой, что подошли к нам и сказали: «Вы едете дальше в Брно. Не надо там набирать новых людей. Мы сами все сделаем. Мы вас полюбили».
А в Берлине среди массовки были какие-то панки с дредами. Я подумала: что же делать? Естественно, стричь их нельзя, ну как-то постарались убрать волосы под бескозырки и буденовки. В перерыве между прогонами они прямо в сценических костюмах – кожаных куртках, картузах, штанах, заправленных в сапоги, разъезжали на мотоциклах. Можно сказать, гарцевали, так им это нравилось!
– Как вам работалось с Олегом Ефремовым?
– Одно удовольствие было наблюдать, как он репетирует, показывает, общается с актерами. Он почти никогда не переходил на крик, в напряженные моменты двигал желваками, но внятно, спокойно, многократно все объяснял. Его указания были по-человечески тонкими. Например, ставили «Утиную охоту» Вампилова, художником спектакля был Давид Львович Боровский, сам Олег Николаевич играл Зилова, а Ия Саввина – его жену Галину. Ефремов мне сказал: «Знаешь, Ию Сергеевну надо одеть более женственно. Сейчас у нее такой период, она немного жесткая. А ты найди ей что-то помягче, чтобы она себя почувствовала женщиной».
Я редко выступаю как художник-автор, чаще моя задача – воплотить в жизнь эскизы наших замечательных художников-постановщиков. Они мне доверяют судьбу своих работ. Это бывает непросто. Вот, например, Борис Мессерер, Давид Боровский или Валерий Левенталь сделали прекрасные эскизы костюмов. А актрисы уже выстроили свое ощущение образа. И эскизы их не устраивают. Они идут к Ефремову и говорят: «Я это не надену. Это очень красиво, но не то». Олег Николаевич вызывает меня: «Ну, не знаю. Мне нравятся эскизы. Лена, разберись». И вот тут-то начинается самое трудное: необходимо найти этот компромисс между художником – автором оформления спектакля, актрисой и закройщиком.
Художник в театре – в огромной степени психолог. Я потом для себя поняла: вот говорят про ту или иную актрису, что, ой, она такая капризная. А что происходит на самом деле? Актриса смотрит эскизы костюмов, задачи у нас с ней разные. Я хочу побыстрее отшить утвержденный образ и перейти к следующей работе. А для нее это не картинка, это ее новая кожа, благодаря которой она превратится в другого человека. И нужно ей помочь обрести эту кожу, а не помешать. Бывали ведь случаи тяжелейшие.
– Например?
– Например, спектакль «Сладкоголосая птица юности», 1975 год. Сценограф – Борис Мессерер, художник по костюмам – Вера Ипполитовна Аралова. Она возглавляла Дом моделей на Кузнецком мосту и много лет была непререкаемым авторитетом для Ангелины Иосифовны Степановой, которая в этом спектакле репетировала главную роль. У Араловой и Степановой сложился устойчивый альянс. Вера Ипполитовна сделала эскизы костюмов для всего спектакля. А молодежь, в нем занятая, начала роптать, выражать свое несогласие.
Особенно была не согласна Нина Ивановна Гуляева, которой тогда впервые после ролей травести дали роль взрослой женщины, дамы полусвета, яркой, эффектной. Эскизы Араловой ей категорически не понравились. А у нее темперамент! Дошло до того, что молодые актрисы пошли к руководству и сказали: «Мы не хотим одеваться в то, что нам предложила Аралова. Мы хотим позвать Славу Зайцева». Каково? Уже вовсю идет работа, все куплено, раскроено. «Нет, мы не выйдем на сцену, будем в своем репетировать». Бунт! Директор театра Леонид Иосифович Эрман вызвал меня: «Надо что-то делать. Позвони в Дом моделей. В конце концов, Зайцев – ученик Араловой. Мы напишем письмо, пусть это с его стороны будет выглядеть как помощь». И я пошла в Дом моделей. Зайцев сказал, что для него поучаствовать в создании спектакля – большая честь. Он сделал потрясающие «летящие» эскизы. Нине Ивановне предложил туфли на платформе, добавив ей 15 сантиметров роста. Принес мешки бельевого трикотажа. Лиза выкрасила его в изумительные пастельные тона – золотистые, солнечные, бирюзовые. Из этого трикотажа Слава придумал актрисам платья в пол на узких лямочках, и все женщины преобразились: стали тонкими, легкими, двигаться начали по-другому.
Ангелина Иосифовна Степанова посмотрела на это и сказала: «Я хочу, чтобы меня одевал Зайцев».
– А как же Аралова?
– Это была ее последняя работа во МХАТе. Зайцев задрапировал Ангелину Иосифовну в струящиеся ткани, добавил немного каменьев, придумал ей чалму. Спектакль имел громадный успех.
– Как вы пережили раздел Художественного театра в 1987 году?
– Это была кровавая история. Резали по живому. Это же как развод в семье, раздел детей – вот что самое страшное. Спектакли для театра точно дети – и вот решали, какие спектакли останутся Ефремову, а какие – Татьяне Васильевне Дорониной. Сколько было совещаний – и открытых, и закрытых. Олег Николаевич мотивировал раздел тем, что 165 человек труппы невозможно полноценно занять в репертуаре. Татьяна Васильевна Доронина предложила мне пойти с ней. У нас с ней в результате сложились хорошие отношения, хотя когда в 1983 году она во второй раз пришла работать во МХАТ, то я подумала, что мне, пожалуй, пора уходить. Мхатовские мастера рассказывали про спектакль «О женщине» по пьесе Радзинского, где играли она и Евгений Киндинов. Говорили так: «В спектакле у героини был всего один костюм, девять костюмов мы сшили. И все оказывалось не то».
А тут – «Скамейка» Александра Гельмана, пьеса на двоих, репетируют Доронина и Олег Табаков. Художник Валерий Левенталь придумал декорацию невероятной красоты. Костюмов нет. Я говорю: «Валерий Яковлевич, а костюмы?» – «А какие костюмы? Ну что ты волнуешься, все сделаешь! Героиня же на чулочной фабрике работает, это несложно!»
И меня оставляют с Татьяной Васильевной один на один. Левенталь нарисовал эскиз, платье пшеничное в горошек. Доронина посмотрела и сказала: «Ну понятно. Это не то». – «А что?» – «Ну, это уж вы сами». И началось. Чего только я ей не предлагала, все было не то. Иногда она говорила: «Ну давай попробуем», а после первой примерки: «Нет, все мимо». Однажды я увидела на складе оставшиеся от костюмов, с лихвою купленные павловопосадские крепдешиновые платки: на синем, кустодиевском, фоне гирлянды цветов. Я их взяла и скроила из них платье по косой нитке, чтобы все было по фигуре, а внизу фалды. И вдруг попала в точку. Боже, какое это было счастье! Татьяна Васильевна была как спелая ягодка в этом спектакле. И когда случился раздел МХАТа, она меня пригласила пойти с ней. Но я сказала: «Татьяна Васильевна, я пришла давно, и мне страшно что-либо менять». Зато у нее случился альянс с совершенно замечательной Викторией Севрюковой.
– Когда театр возглавил Олег Табаков, мастерские изменились?
– Поначалу Олег Павлович решил, что держать свои мастерские слишком хлопотно. Сказал: давайте лучше мы закажем костюмы на стороне, там их сошьют, мы их купим и будем играть. И отказался от мастерских Художественного театра. Пригласил руководителя из Петербурга, Ивана Шарко, сына Зинаиды Шарко и Игоря Владимирова, который основал свою структуру по изготовлению декораций и костюмов. В МХТ он просто арендовал помещение. Олег Павлович сказал ему: нужды нашего театра – в первую очередь, а в оставшееся время можешь зарабатывать на стороне. Из прежних работников оставили пятерых: закройщика, меня, столяра, кого-то еще. Приходилось быть слугой нескольких господ. Помню, «Вишневый сад» Адольфа Шапиро мы делали ночами, напряжение было адовое. Но потом Табаков понял, что это плохая система. И мастерские начали восстанавливать. Мы вздохнули свободно, хотя все восстановить не удалось. И красильный цех, и цех по окраске меха, и цех гладильщиц-крахмальщиц, которые крахмалили фрачные рубашки, и мастер по коже, делавший обувь, чемоданы, седла, – все это ушло в прошлое.
С другой стороны, раньше театр был ограничен в закупках. На общих театральных складах выдавали обувь одного фасона, скудный набор тканей и приходилось как-то выкручиваться. Сейчас, конечно, есть специальные магазины, ткани высокой моды, и вопрос отсутствия какого-то цвета или фактуры стоит не так остро. Сегодня, видимо, будут возникать дополнительные сложности, но придумаем, как их обойти.
Беседовала Александра Машукова
#мхт #культура #театры москвы #театр #художник #екатерина афанасьева #закулисье #посторонним вход разрешён
Также будет интересно:
Олег Черноус: «Фотограф – всегда одиночка, даже в театре»