Фильм начинается сценой, как будто не связанной с основными событиями: мальчик (потом мы узнаем, что это сын героя, Игнат) включает телевизор. Транслируется документальный сюжет о лечении заикания гипнозом.
Кстати, для тех лет ничего экзотичного в такой трансляции нет. Гипнотерапия была одной из лидирующих областей отечественной психиатрии. Причем по наработкам в этой сфере СССР, насколько мне известно, обходил даже США – тогдашнего лидера в развитии психотерапии. Гипнотизеры выступали публично. В годы выхода «Зеркала» их выступления транслировались и по ТВ. На эту тему снимались и научно-популярные фильмы.
Но этот конкретный сеанс был снят специально для фильма. Были приглашены психиатр и вполне реальный подросток Коля, страдающий заиканием.
Начинается обстоятельная трехминутная запись с того, что мучительно заикающийся подросток с трудом продирается сквозь слова, не в силах внятно назвать свое имя и место жительства. Завершается – тем, что после слов гипнотизера: «Если ты сделаешь это сейчас, ты будешь так говорить всегда; давай, Коля – громко и четко!» подросток поворачивается к камере лицом и громко внятно произносит: «Я могу говорить».
Сразу, без перехода, после этой фразы крупно высвечивается название фильма и идут титры.
В прошлой статье я уже упоминала о том, что начать фильм со сцены гипноза предложила Людмила Фейгинова.
Кстати сказать, в опубликованном варианте сценария эпизода «Я могу говорить» нет. Это, по-видимому, одна из тех сцен, которыми компенсировали неснятое интервью с матерью режиссера.
Именно она в итоге стала ключом, «открывающим» фильм для зрителя. Есть в ней интимный, важный именно для Тарковского смысл. Но есть и общечеловеческий. Чтобы понять, о чем я, обратимся сначала к истории семьи Андрея.
Арсений Тарковский и Мария Вишнякова сошлись совсем юными. Они вместе учились на Высших литературных курсах в Москве.
Поначалу их связывало яркое и сильное чувство. Но в 1937 году, полюбив Антонину Бохонову, Арсений Тарковский ушел к ней, оставив жену и двух детей: Андрею было пять лет, Марине – три. (В фильме, кстати, упоминается другой год - 1935).
Через три года Мария и Арсений Тарковские развелись официально, а на следующий год началась война... На плечи Марии Ивановны легли все тяготы жизни женщины с двумя детьми в военной Москве: одиночество, голод, неопределенность, тревога. Да еще и горечь брошенности. Любимый человек, отец её детей, был жив, она ждала его с фронта – но не для себя...
Не меньшим горем было всё случившееся и для детей. Нет, Арсений Тарковский не исчез совсем из жизни семьи. Мария не хотела лишать детей общения с отцом, не хотел этого и он. И она, женщина гордая, принципиальная и, по-видимому, очень любившая мужа, наступила на свою гордость. Она поддерживала теплые дружеские отношения с мужем, оставившим ее в непростое время. Она была дружна с обеими женами Арсения Тарковского и никогда не настраивала против них детей. Она не устроила собственной личной жизни, не желая приводить в семью чужого человека. По сути, это был материнский подвиг – и в этих словах нет ложного пафоса, это простая констатация факта.
Андрей и Марина после войны свободно общались с отцом.
Татьяна – дочь Антонины Бохоновой, – писала об их дружбе:
Я часто встречала Марию Ивановну, гуляющую с детьми в “Ленинском” скверике. Жили они недалеко от нас в Первом Щипковском переулке, в пяти минутах ходьбы, и я бегала к ним, носила Андрею и Марине свои игрушки и книжки. Арсений приводил детей к нам домой. Мама искренне любила их, они тоже полюбили ее, звали тетей Тоней. Мама никогда не проявляла ко мне больше внимания, чем к ним. Наоборот, если мы что-то натворили, — попадало мне. Мама объясняла это так: “Ты моя дочь, и мое замечание тебе не будет так обидно, как Андрею или Марине”.
И все-таки – им было обидно. Марина впоследствии писала:
И вот он ушел от нас, живет в другой семье, а не с нами. Мы, дети, не могли тогда знать, как сложны бывают отношения взрослых, сколько нужно любви, терпения и самоотречения, чтобы сохранить семью. Возможно, эта ранняя травма и сделала Андрея отчаянным задирой, а меня замкнутой, молчаливой девочкой.
Арсения Тарковского всю жизнь мучило чувство вины перед близкими. Сына он очень любил и ценил его талант. Участвовал и в съемках «Зеркала». Но после просмотра фильма у него вырвалась удивительная фраза в разговоре с Марией Ивановной: «Видела, как он с нами разделался?».
Что значило это странное замечание?
Сейчас, в наше открытое (на мой взгляд – к счастью) время всё меньше людей стесняются говорить о детских переживаниях. Но для Марины и Андрея в течение их молодых лет это было, как говорила она сама, негласным табу. Сказалось и время, и характеры, и печать воспитания гордой Марии Ивановны, для которой жаловаться было немыслимо. Глядя на нее, дети тоже молча несли тяжесть утраты.
И вдруг в 1973-1974 годах Андрея «прорывает». Он снимает фильм о своей боли, о семейной драме, о любви к отцу, о сломанной жизни своей матери. И начинает его фразой: «Я могу говорить!».
Конечно же, на тот момент уже существовала мемуаристика. Спустя какое-то время после смерти знаменитостей делалась возможной публикация писем. Но исповедальность с экрана, в игровом кино? К такому никто не привык. Да еще когда исповедь касается знаменитых и ныне живущих людей.
Отсюда фраза, непонятная многим моим сверстникам, но понятная людям тех молчаливых поколений: «Видела, как он с нами разделался?». Я не думаю, что это было осуждение. Скорее горькая ирония. Фильм словно поставил перед семьей зеркало, в котором все увидели себя – увидели со смешанными чувствами. И в первую очередь сам режиссер. Но он считал необходимым преодолеть то заикание души, которое мешает пережить свой опыт, превратить свою боль в творчество.
Для Марины такая исповедь стала возможна чуть позже. Она написала прекрасную летопись семьи, названную ей «Осколки зеркала».
И все-таки ошибкой будет сводить весь фильм к частному переживанию. Ведь сам Тарковский сказал о нем на худсовете:
Это не исповедь. Но я имею право на такой фильм, потому что я существую, а не потому, что я талантлив или бездарен.
Фильмом «Зеркало» режиссер утверждал право человека говорить – о себе, о своей жизни, о своей памяти. Он выводил на первый план ценность уникального человеческого опыта. И недаром зрители посылали ему письма с благодарностями, узнав в его истории – свои. Можно считать, что этим фильмом Тарковский помогает каждому произнести ключевую фразу:
– Я могу говорить!
© Ольга Гурфова
--
Оглавление цикла:
--
<<Следующий пост | Предыдущий пост>>
Удобный путеводитель по моим постам - здесь .
Подписывайтесь на мой канал здесь или в телеграме и получайте больше историй о театре и кино!
Ну и как же без бан-политики: вся информация о ней – вот тут))