(против чего боролись, на то и напоролись)
Ответ на эссе Бориса Агеева «Цепь молчания, или «Чёрт всё устроит» («Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова как роман-инициация)
Вечное возвращение
И вновь – в который уже раз – мы возвращаемся к роману Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» (вооружаемся карандашом и внимательно – от и до – перечитываем текст, делаем заметки на полях). Для чего? Сколько можно? Да по весьма простой причине – потому что тема бесконечная.
Первое наше исследование на этот счёт было написано весной 2006 года – по горячим следам телесериала Владимира Бортко – и называлось…
Да, вот еще кстати возникший вопрос – как всё-таки правильно писать в данном случае это слово – МАСТЕР – с маленькой или большой буквы? В тексте романа, как все прекрасно знают, оно пишется с маленькой. Причина не объясняется, но надо полагать, что таким образом Булгаков подчеркивает то состояние, в котором оказался его герой – состояние, в котором он теряет собственное имя и саму индивидуальность.
Но… Мы-то не Булгаков, и не пишем продолжение его романа, где персонаж этот находится всё в том же художественном пространстве, – нет, мы употребляем это слово как собственное имя героя разбираемого произведения. И следовательно – «Прощание с Мастером» – так называлось наше первое исследование на данную тему. http://www.proza.ru/2016/05/16/1754
(И главное в нём открытие – то, чего не знал сам автор, но что у него получилось чисто подсознательно. Созданным образом Воланда он угодил в архетип, не имеющий ничего общего с христианским дьяволом-сатаной. Впрочем, к этому пункту мы тоже ещё вернёмся…)
На этом мы уже думали поставить точку, но получилось многоточие, и в 2011 году снова вернулись к теме с фундаментальным эссе «Возвращение «Мастера и Маргариты». http://www.proza.ru/2016/05/16/1773
Поводом и здесь послужила экранизация – затерявшийся в эпоху крушения советской системы и затем чудесным образом нашедшийся фильм Юрия Кара. А вместе с нашедшимся фильмом – на поверку оказавшимся лучшей из существующих на сегодня экранизаций данного произведения – мы по-новому разобрали и сам роман.
(Те его неисследованные истоки, о которых нет ни у Яновской, ни у Соколова, ни у Чудаковой).
Потом была ещё одна маленькая заметка – ответ на лекцию небезызвестного борзописца, – напечатанная в «Литературной газете» под названием «Булгаков vs Быков: кто есть who?» http://www.lgz.ru/article/-45-6486-12-11-2014/bulgakov-vs-bykov-kto-est-who/ – здесь в поле зрения впервые у нас попал тов. Сталин (кстати, гонорар мне за это так и не заплатили – может у них там, в «ЛГ», так принято?)
И по ходу вопрос первый: что является первопричиной этого вечного возвращения? То, что тема бесконечна – да, это понятно, – но что обуславливает эту бесконечность? Почему мы не норовим в очередной раз обсудить и проанализировать, например, не менее популярные «12 стульев»? Или «Белую гвардию» того же Булгакова? Или там «Фауста», «Дон Кихота», «Тиля Уленшпигеля»?
А потому, что в данном случае мы имеем дело с тайной, загадкой, недосказанностью, каковой является загадочный образ Воланда. Но ведь и в «Фаусте» есть Мефистофель! Чем он, казалось бы, хуже? Да тем, что совсем не загадочный, – ну нисколечки! Это традиционный христианский черт, вылезший, как писал Юнг, «из выгребных ям средневекового колдовства». Ну лжёт, ну мухлюет, ну сбивает с толку – эка невидаль! И вовсе не таков булгаковский Воланд, который, что называется, чертовски привлекателен.
И это – во-первых. А во-вторых, в романе своём Булгаков угодил в самое что ни на есть средоточие христианства. И сегодня споры вокруг него не утихают по той причине, что находится он не в литературном, а в религиозно-сакральном пространстве.
Уточним понятие. Согласно словарю, Сакра́льное (от англ. sacral и лат. sacrum — священное, посвященное богам) — в широком смысле — всё, имеющее отношение к Божественному, религиозному, небесному, потустороннему, иррациональному, мистическому, отличающееся от обыденных вещей, понятий, явлений.
Потому вполне закономерно, что произведение, затрагивающее ключевые понятия христианской религии, вызывает столь ревностное отношение со стороны её последователей. И в первую очередь, как водится, прозелитов, стремящихся в своём рвении, что называется, быть святее папы римского.
Наиболее характерным образчиком подобного творчества может служить книга Юрия Воробьевского «Неизвестный Булгаков: на свидании с сатаной». Несколько иные задачи, а именно – согласовать, привести в соответствие роман Булгакова с христианским вероучением, – в монографии «Мастер и Маргарита: за Христа или против?» ставит перед собой диакон Андрей Кураев.
Но нет, только не это!… оба примера – Воробьевский и Кураев – являются крайностями, и потому не выдерживают и малейшего испытания на истину, посему брать их в качестве отображающих позицию церковно-православную совсем не стоит. Зато в качестве таковой может служить эссе курского писателя Бориса Агеева «Цепь молчания, или «Чёрт всё устроит» («Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова как роман-инициация). http://www.rospisatel.ru/ageev8.htm
Без идиотизма бывшего партийного журналиста Воробьевского и лукавых передергиваний дьяка Кураева это вполне логичное и взвешенное мнение, которое в силу своей воцерковлености вызывает уважение и представляет несомненный живой интерес. Поскольку являет собой столкновение в пространстве сакрального. Потому прежде чем ещё раз пройтись подробно по тексту романа, разберём суть претензий Агеева к Булгакову. Итак, ещё один спарринг, а именно…
Агеев vs Булгаков
«Помнится то далёкое камчатское лето 1977 года, – пишет Борис Агеев, – когда довелось получить на одни сутки ксерокопированную копию публикации в журнале «Москва» романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». Первое впечатление было ошеломляющим…»
Но стоп! Похоже, что автор ошибся на десяток лет. Вот по сути та же ситуация в изложении ещё одного курского литератора Сергея Малютина:
«Помню, как в начале 67-го года (уже вышли и выхватывались из рук номера журнала «Москва» – №11 за 1966 и №1 за 1967 годы) по великому знакомству буквально на 2 дня удалось заполучить роман «Мастер и Маргарита», и я читал его запойно, не веря, что такое возможно, что так можно писать, так можно передавать любовь, сопрягая при этом времена и расцвечивая реальность фантастикой вперемешку с обаятельной чертовщиной!»
Борис Агеев: «Первое впечатление было ошеломляющим, и долгое время после прочтения романа в памяти вставали его яркие образы и выразительные, насыщенные экспрессией и ясно читаемым сарказмом эпизоды. Когда роман стал переиздаваться и его можно стало читать не торопясь и со вкусом, эти впечатления отстаивались и приобретали форму привязанности, то есть, становились частью внутреннего мира».
Наиболее подходящим определением для описанных состояний является, на мой взгляд, слово «экзальтация», экзальтированность восприятия. Вспоминая собственное первое знакомство с романом – а было это в году 1987-м, – могу сказать, что оно было гораздо более спокойным.
Да, похождения свиты Воланда в Москве воспринимались как нечто забавное – в самый раз для того, кто с детства любил юмористические хохмы и парадоксы в духе барона Мюнхгаузена или Ходжи Насреддина. История Мастера и Маргариты в любовном смысле никак не зацепила – в сравнении, например, с «Бегущей по волнам». Большой бал у Сатаны с предшествующим ему жалким подобием шабаша не мог произвести впечатления после знакомства с «Огненным ангелом» Брюсова. А вот главы о Понтии Пилате… хотя по молодости воспринимались более трудно, однако содержали нечто принципиально новое… Просто это было первое соприкосновение с евангельской темой.
Это уже года через два – повесть Леонида Андреева «Иуда Искариот», роман Мигеля Отеро Сильва «И стал тот камень Христом», баптистский фильм «Исус», «Жизнь Исуса» Ренана и Мориака, «Сын Человеческий» Александра Меня, рок-опера «Исус Христос – суперзвезда» и, наконец, непосредственно сам Новый завет. Но всё это – уже когда тема воспринималась с позиций первоначальных религиозных исканий, – первое же прочтение романа Булгакова предшествовало им, оказавшись, таким образом, прологом, дверью, вхождением.
Что, однако, случилось потом? Не у меня спокойного, а у тех, кто воспринял булгаковский текст чересчур экзальтированно – именно это состояние, на мой взгляд, и послужило главной причиной последующих метаморфоз.
Сергей Малютин: «Но с каждым новым прочтением в последующие годы я всё чаще ощущал некоторое внутреннее состояние неудобства от того, что в романе осознанно нарушено равновесие между силами добра и зла, и потому кажется, что состояние это (прости, Господи!) – по сути своей «Евангелие от Воланда», а не свидетельство торжества Иисуса-Иешуа… И вот года три-четыре назад я наткнулся на статью на эту тему замечательного курского писателя и публициста Бориса Агеева, который своей глубиной, точностью исследования и превосходным знанием предмета совпала с моими ощущениями и сомнениями».
Борис Агеев: «Правда, при перечитках ощущения невнятицы мысли и неудовлетворенности – и даже душевной смуты – навеянные непомерно большими эпизодами, подробно живописующими московские похождения нечисти и сатанинский бал с его скрытой ритуальной направленностью – только усиливались и требовали отдать себе отчёт, что же я читаю на самом деле. Со временем этот реалистический, но с дерзким включением в него фантастического элемента ярус романа становилось скучно и даже неприятно читать… <…> Стремление Михаила Булгакова облечь потусторонних персонажей и эпизоды с их участием в совершенные художественные формы – значило их эстетизировать, наделять достоинством прекрасного: и эту мерзкую, покрытую трупными пятнами Геллу, и Воланда с его пустым чёрным глазом и прочую гнусную нечисть».
Тут видим первую «вилку», а именно понятийное расхождение между художественным миром, созданным конкретным писателем, и сакрально-религиозным универсумом. Читатель запутался, он не понял, что попал просто в гости к писателю – творцу своего мира. Но отнюдь не в глобальное пространство группового эгрегора. Что же касается трупных пятен, то как тут не вспомнить Николай свет Васильича?! Там ведь эстетизации никак не меньше – так что же? будем кричать «караул»? Да и само слово «нечисть» в данном контексте не совсем уместно…
(продолжение следует)