Квартира на Лесной и ее обитатели
Почти два года назад Московские истории опубликовали рассказ Ивана Туркина про его жизнь на Лесной улице в доме 22/24. Прочитала я его совсем недавно, и оказалось, что мы с ним жили в соседних квартирах, только я ко времени его рождения уже 6 лет как уехала в район Потылихи. К тому же он ровесник моему сыну. Но его маму, бабушку, дедушку и дядю я знала, а с дядей мы были ровесники, и моя семья приехала из эвакуации тоже в 1943 г. Примерно с этого времени я себя и помню, ну может годом позже. С его мамой, которую мы звали Алиной, и папой в дружеских отношениях была семейная пара, приехавшая в нашу квартиру после выезда прежних жильцов. Такое совпадение конечно удивило меня и вдохновило на публикацию моих заметок про жизнь в квартире на Лесной, только не в 70-е- 80-е годы, а в 40-е - 50-е.
ФОТО ДОМ 22/24
Дом на Лесной ул. N22/24 отстраивался для инженерно-технического и управленческого персонала, связанного со строительством индустриальных объектов и управлявшего промышленностью СССР. Дом был 7миэтажный и состоял из двух частей. Та, что выходила на 1ю Миусскую, была выстроена заново и была готова к заселению в 1939 г. Три этажа второй части была основой для четырех возвышающихся над ней этажей, и он был достроен позже. Соответственно было два подъезда. По тому времени он был вполне благоустроен: центральное отопление, канализация, газ, в ванной – газовая водяная колонка. Правда во время и некоторое время после войны с газом было плохо, да и с электричеством тоже. Так что иногда ходили в Селезневские бани, которые вызывали у меня ужас: я предпочитала ванночку.
Комнату около 18 кв. м в трехкомнатной квартире во второй части дома перед самой войной получил мой дядя, старший брат мамы, Александр Федорович Матвеев. Дядя работал на важнейших стройках периода социалистической индустриализации. В 1930 - 31 г.г. он – в составе инженерно-технического персонала строителей Кемеровского коксохимического завода; в 1933 г. – строит коксохимический завод на станции (с 1941 г. – город) Губаха в Пермской области на Западном Урале; с 1935 г. – в рядах Военстроя. Понятно, что от военной службы он должен был быть освобожден, но все-таки его призвали на фронт в 1942 г. – рядовым в 35 лет. В конце войны во время освобождения Венгрии 4-го ноября 1944 г. он погиб. В это время отец еще воевал, тоже в Венгрии. А мы втроем, мама, старший брат Юра и я, поселились после эвакуации в его комнате. И я помню, как принесли повестку о его смерти, и мама упала головой на стол рыдая.
Фото Матвеева А.Ф. на работе
Помимо нас в квартире жила со своим шустрым сыном Мишей и бабушкой Надеждой Филатовной сестра, а, может быть, вторая жена, кинодокументалиста Павла Мершина тетя Нюра, приехавшая из Казани. Павел Мершин также получил свою комнату перед войной, но погиб «при исполнении служебных обязанностей», что было очень нередко в среде кинодокументалистов во время войны. Была у него еще одна квартира в тогдашнем поселке работников кино на Потылихе, где в двадцатые годы началось строительство первых павильонов киностудии «Мосфильм». Там жило все его большое семейство, нередко являвшееся в гости к тете Нюре. Одну из его дочерей, Иру я встречала там не раз. Я часто смотрю на фотокарточку, где мы с ней в детском возрасте стоим в обнимку, а сзади примостился хитрый Мишка, о чем мы и не подозревали.
Фото детей во дворе
Тетя Нюра, Анна Зосимовна Мершина, личность артистичная: она виртуозно играла на деревянных ложках во время наших квартирных самодеятельных концертов, очень живописно изображала говор казанских жителей, путая глагольные окончания и говоря: он сказала, она пошел. Когда натирала паркетный пол в коридоре, что делалось в момент сдачи дежурства, она сажала детей на шерстяную тряпку и возила по полу, натирая его. Ее сын Мишка, хитрован и двоечник, убегая от ее расправы, часто запирался в туалете, а вся квартира вела с ней переговоры о его прощении. Работала тетя Нюра в Менделеевке на кафедре силикатных изделий лаборанткой, и ей полагалось за вредность молоко, которым она щедро делилась с нами. У них были интересные книги – о Есенине Мариенгофа, томик Лермонтова, Великое противостояние Кассиля. Все это были книги прежнего хозяина комнаты Павла Мершина. Когда Анна Зосимовна решила выйти снова замуж, в комнате поселился четвертый жилец. Человек он был простой, работал в Менделеевке слесарем. Иногда, находясь в хмуром расположении духа, он говорил: «Нюрка, я живу с тобой из-за соседей. Больно они хорошие».
В третьей комнате обитала интересная своей необычностью пара. Она - подполковник военной службы, хирург Наталия Гавриловна Мишина, участвовавшая в военных действиях на Дальнем Востоке. Была она красивая, статная, с черными волнистыми волосами, ходила в военной форме, а когда выходила вечерами, брала для упрощения своего женского облика серый вязаный платок у моей мамы. Я помню ее возвращение домой после демобилизации, трогательную встречу с мужем, Георгием Даниловичем Эрлихом. Он работал в НИИ судостроения на Садово-Кудринской и получил комнату, как и мой дядя, в доме на Лесной незадолго перед войной. Кажется, он был из поволжских немцев, а сама Наталия Гавриловна родом из Краснодара. Оттуда, с юга, приезжали ее многочисленные родственники и каким-то чудесным образом размещались в одной комнате, правда, довольно большой.
Лучше других помню ее племянницу Ирину, которая училась в педагогическом институте, а потом доучивалась в Историко-архивном. Когда Ира закончила институт, она начала работать в каком-то солидном архиве, профорганизация которого арендовала базу отдыха в Серебряном Бору, куда мы ездили кататься на лыжах – своих-то у меня не было долго, только коньки.
Фото в Серебряном Бору
С мамой Ирины, Марией Гавриловной, я дружила. Она рассказывала мне много всяких интересных вещей про жизнь, говорила, что муж – это «третье к обеду» (в смысле его зарплаты), а на первые два блюда надо зарабатывать самой. Она объясняла мне про неизмеримую ценность книги, рассказав, как в трудные военные годы пожилой человек носил по домам томики из своей библиотеки за тарелку супа, и что она была несказанно рада возможности читать в далеком Ейске, приютившемся в Краснодарском крае, хорошие книжки. Она первая привлекла внимание к повестям Эренбурга «Тринадцать трубок» и «Похождения Хулио Хуренито», которые надо было непременно прочитать. Мы с ней часто спорили, особенно когда я пошла учиться в МГУ, и далеко не все в ее рекомендациях было однозначно правильно, но ко мне она относилась как к взрослому человеку и при этом заботливо.
Иногда из Керчи приезжала младшая из трех сестер, Анастасия. Она была милой и очень болезненной женщиной, в основном лежала за ширмой, которые тогда были в ходу. Ее сын был тот еще балбес. Постарше меня, он задавал проблемы всей квартире, оставлять одного было нельзя. Моя мама спасла квартиру от пожара, залив пламень подожженных папильоток, как назывались бумажные скрученные фитили, применяемые для завивки волос. Его тетка, военный врач, вытаскивала его за ноги из помойного ящика, куда сваливали мусор со всего дома. Про такой ящик написано у Носова в Приключении Толи Клюквина, контейнеров тогда не было. И вот мы трое с приезжавшими родственниками и приходящими друзьями устраивали свалки в довольно большом коридоре, в котором еще и сундуки стояли один на другом. Они были дополнительными источниками различных затей.
Из трех владельцев своих очень неплохих комнат в большой комфортабельной квартире в центре Москвы (я доходила до Красной Площади за час с четвертью) в живых остался один Георгий Данилович – его служба не требовала присутствия на фронте. А те, кто поселились в этих комнатах, жили довольно мирно, дружно и довольно весело, не споря по поводу невыключенных ламп в туалете, занятых газовых горелок, долгого «висения» на телефоне, когда он появился, и по возможности помогая друг другу. Я думаю, были и конфликты, но я их не помню, потому что было принято детей в проблемы взрослых не впутывть.
Позже, когда Эрлихи получили отдельную квартиру где-то в Хлебном переулке, приехала молодая пара – Алла Абрамова и Володя Вольфсон, который работал там же, где прежний хозяин комнаты. С ними я подружилась сразу: они были старше меня лет на пять-шесть.. Володя вскоре стал одним из членов «Кабачка 13 стульев», который публиковал в Литгазете свои веселые рассказы и юморески. В него входил Григорий Горин, Аркадий Арканов и Володя, писавший под псевдонимом Владин. Человек он был остроумный и добрый, и мы порой допоздна засиживались на кухне, болтая про всякую всячину, когда вся квартира спала. Я училась в МГУ, он в Энергетическом, правда, на вечернем. Когда я его спрашивала, на каком он курсе, то отвечал: между вторым и шестым. Никакого чувства неполноценности не испытывал, а за авторство своих баек особенно не держался, иногда приписывал другим. Например: хочется чего-нибудь необычного, воблы, например. Тогда вобла к пиву была и правда дефицитом. Или: когда нельзя, но очень хочется, то можно. Начиналось увлечение ЭВМ, у них на работе была большая машина, еще ламповая. Она слегка подгорела, потому что ребята очень увлеклись расписыванием пульки. С этим связана его юмореска, может ли машина обыграть в шахматы человека. Эта тема зачиналась уже тогда. И вот в этой юмореске сел шахматист играть с машиной и вдруг замешкался. Другой товарищ зашел в машинный зал и появился с лампой в руке с кликом: куда тебе, дура, с человеком тягаться. Ну, или что-то в этом роде.
Фото Володи Вольфсона
Когда я познакомилась с моим будущим мужем, Алла, жена Володи, посоветовала мне расписаться в загсе, сказав, что проблемы с жилплощадью надо решать после него. Но первые три летних месяца нашей супружеской жизни мы жили в ее комнате. Конечно, в коммуналках живали по-разному, но мне очень повезло, и я думаю, многое зависит от самих людей, от их доброй воли, воспитания и широты взглядов. Да и сами условия быта тоже что-то значат.
