В «Старой записной книжке» П.А.Вяземского можно прочитать: «В числе сердечных качеств, отличавших Елизавету Михайловну Хитрову, едва ли не первое место должно занять, что она была неизменный, твёрдый, безусловный друг друзей своих. Друзей своих любить немудрено; но в ней дружба возвышалась до степени доблести. Где и когда нужно было, она за них ратовала, отстаивала их, не жалея себя, не опасаясь за себя неблагоприятных последствий, личных пожертвований от этой битвы не за себя, а за другого». Такой её запомнили многие.
Однако, как это ни печально, зачастую Елизавета Михайловна подавала повод для насмешек над собой. 30 сентября 1836 года Александр Карамзин напишет брату о «м-м Элиз, которая делала невероятные усилия, чтобы выскочить из своего платья». Да, весь Петербург смеялся над пристрастием Хитрово к слишком открытым платьям (а ведь ей уже перевалило за пятьдесят – очень много, по понятиям того времени!)
И, конечно же, её друзья, ценящие Елизавету Михайловну на сердечную доброту, не упускают случая позлословить. Наверное, всё-таки нужно привести эти высказывания, тем более что они принадлежат тоже друзьям Пушкина.
Так, Вяземский после знакомства с ней и её дочерьми ещё в 1823 году писал А.И.Тургеневу: «Третьего дня мать говорила о себе: “ Quelle est ma destinée! Si jeune encore et déjà deux fois veuve! [Как печальна моя судьба! Так ещё молода, и уже два раза вдова!]” - и так спустила шаль – не с плеч, а со спины, что видно было, как стало б её ещё на три или четыре вдовства».
А В.А.Перовский как-то заметил: «Давно бы уж пора набросить покрывало на прошедшее!» Ходила и злая эпиграмма, приписываемая Пушкину, но сочинённая, видимо, С.А.Соболевским:
Лиза в городе жила
С дочкой Долинькой;
Лиза в городе слыла
Лизой голенькой.
У австрийского посла
Нынче Лиза в grand gala [парадно одетая];
Не по-прежнему мила,
Но по-прежнему гола (кто-то из комментаторов уже цитировал эту эпиграмму, приводя рассказ А.М.Колосовой о Хитрово на отпевании Пушкина. Хочу сказать сразу: в данном случае мемуаристка просто злословит. Соболевского, которого она поминает, в ту пору не было в Петербурге, а о том, как переживала гибель Пушкина Хитрово, ещё напишу).
Однако давайте посмотрим на воспоминания В.А.Соллогуба. С одной стороны, он писал: «Елизавета Михайловна поздно просыпалась, долго лежала в кровати и принимала избранных посетителей у себя в спальне; когда гость допускался к ней, то поздоровавшись с хозяйкой, он, разумеется, намеревался сесть; госпожа Хитрово останавливала его: ”Нет, не садитесь на это кресло, это Пушкина; не на этот диван – это место Жуковского; садитесь ко мне на постель, это место всех”» (впрочем, судя по дошедшим до нас мемуарам, приём посетителей в постели в те годы не был чем-то из ряда вон выходящим). Но, посмеявшись, граф добавляет: «Она никогда не была красавицей, но имела сонмище поклонников, хотя молва никогда и никого не могла назвать избранником, что в те времена была большая редкость. Елизавета Михайловна даже не отличалась особенным умом, но обладала в высшей степени светскостью, приветливостью самой изысканной и той особенной, всепрощающей добротою, которая только и встречается в настоящих больших барынях».
Так что, как видим, смеяться-то смеялись, но репутация Елизаветы Михайловны была непоколебима!
**************
В мае 1827 года Пушкин получает разрешение приехать в Петербург после семилетнего отсутствия. Видимо, почти сразу он знакомится с Елизаветой Михайловной. Во всяком случае, первое его письмо к ней предположительно датируется 18 июля 1827 года. Это записка, написанная по-французски (как и все другие). Её перевод: «Не знаю, как выразить вам свою благодарность за участие, которое Вам угодно было проявить к моему здоровью. Мне почти совестно чувствовать себя так хорошо. Одно крайне несносное обстоятельство лишает меня сегодня счастия быть у вас. Соблаговолите принять мои сожаления и извинения, равно как и выражение моего глубокого уважения. Пушкин».
Мы не знаем, ответом на какое послание эта записка была. Если Елизавета Михайловна сохранила все (или почти все письма Пушкина – их 26), то первое её письмо к поэту, дошедшее до нас, датируется 1830 годом, хотя, без сомнения, были и более ранние. Но сразу видна удивительная забота этой женщины о Пушкине, а вероятно, и нечто бо́льшее. О том, что Хитрово влюбилась в поэта, писали многие. Какой могла быть реакция общества на страсть немолодой женщины? Конечно же, смех! А Пушкин смешным показаться никак не хотел…
Елизавету Михайловну прозвали Эрминией: героиня поэмы Т.Тассо «Освобождённый Иерусалим» была самоотверженно влюблена в рыцаря Танкреда и даже спасла его от смерти, перевязав раны своими волшебными волосами. Н.О.Пушкина в 1834 году писала дочери: «Александр очень занят по утрам, потом идет в Летний сад, где прогуливается со своею Эрминией. Такое постоянство молодой особы выдержит все испытания, и твой брат очень смешон». Конечно, «молодая особа» применительно к Хитрово…
Мне интересно, знала ли Надежда Осиповна о таком эпизоде из жизни сына (к сожалению, многое можно лишь предполагать, «достраивая» события)?
В начале февраля 1828 года Пушкин болеет. Что с ним, точно неизвестно: скорее всего небольшая травма ноги. Известно, что 5-го он был в гостях у Ф.Ф.Вигеля, а 6-го уже отвечает на записку Хитрово: «Как это мило с вашей стороны, что вы захотели рассеять скуку моего заточения своим вниманием! Разные заботы, огорчения, неприятности и т. д. более чем когда-либо удерживали меня вдали от света, и я узнал о несчастном случае с графиней, только уже будучи болен сам. Арендт был так добр, что дал мне сведения о ней и сообщил, что ей гораздо лучше. — Как только позволит состояние моего здоровья, я надеюсь, сударыня, иметь счастье немедленно засвидетельствовать вам свое почтение. А покамест я скучаю, лишённый даже такого развлечения, как физическое страдание».
Упомянутая графиня - это Екатерина Тизенгаузен, дочь Хитрово. Что случилось с ней, мы тоже не знаем. Но Елизавета Михайловна намеревается, несмотря на болезнь дочери, ехать ухаживать на Пушкиным! Об этом ясно говорит его ответ (от 10 февраля) на ещё одно письмо: «Такой скучный больной, как я, вовсе не заслуживает столь любезной сиделки, как вы, сударыня. Но я весьма признателен вам за это чисто христианское и поистине очаровательное милосердие. Я в восхищении, что вы покровительствуете моему другу Онегину; ваше критическое замечание столь же справедливо, как и тонко, как всё, что вы говорите; я поспешил бы прийти и выслушать все остальные, если бы не хромал ещё немного и не боялся лестниц. Пока что я разрешаю себе бывать только в нижних этажах».
Два слова о «покровительстве» Онегину: в предыдущем письме есть фраза «Беру на себя смелость, сударыня, послать вам только что вышедшие 4 и 5 части Онегина. От всего сердца желаю, чтобы они вызвали у вас улыбку». Очевидно, Хитрово уже высказала своё мнение о них.
Наверное, слишком экзальтированная забота Хитрово подчас раздражала поэта. Вспоминает Н.М.Смирнов: «Е.М.Хитрово, женщина умная, но странная, ибо на пятидесятом году не переставала оголять свои плечи и любоваться их белизною и полнотою, возымела страсть к гению Пушкина и преследовала его несколько лет своею страстью. Она надоедала ему несказанно, но он никогда не мог решиться огорчить её, оттолкнув от себя, хотя, смеясь, бросал в огонь, не читая, её ежедневные записки; но, чтоб не обидеть её самолюбия, он не переставал часто посещать её в приёмные дни перед обедом».
Среди свято сохранённых Елизаветой Михайловной писем Пушкина есть два, относящихся, видимо, к одному и тому же времени (как правило, их датируют августом — первой половиной октября 1828 года). Обычно очень вежливый и корректный в переписке с ней Пушкин здесь явно выходит из себя: «Боже мой, сударыня, бросая слова на ветер, я был далёк от мысли вкладывать в них какие-нибудь неподобающие намёки. Но все вы таковы, и вот почему я больше всего на свете боюсь порядочных женщин и возвышенных чувств. Да здравствуют гризетки! С ними гораздо проще и удобнее. Я не прихожу к вам потому, что очень занят, могу выходить из дому лишь поздно вечером и мне надо повидать тысячу людей, которых я всё же не вижу».
Видимо, надо было очень постараться, чтобы довести поэта до такого состояния! В том же письме он напишет: «Я имею несчастье состоять в связи с остроумной, болезненной и страстной особой, которая доводит меня до бешенства, хоть я и люблю её всем сердцем. Всего этого слишком достаточно для моих забот, а главное — для моего темперамента». Пушкинисты ведут споры, о ком это. Я соглашусь всё же с теми, кто, связывая эту характеристику с незаконченным стихотворением «Рифма, звучная подруга» (Пушкин работал над ним как раз в то время), считает, что речь идёт о Музе поэта, - не думаю, чтобы он мог так откровенно писать одной женщине о другой, если предполагать, что за его словами стоит какая-то конкретная дама!
Напомню ещё, что как раз в это время от Пушкина требуют объяснений из-за его «Гавриилиады» (я об этом писала), так что нервы поэта уже и без того напряжены до предела…
Вероятно, Пушкин и сам почувствовал, что перешёл какую-то грань, и поэтому добавляет: «Вы не будете на меня сердиться за откровенность? не правда ли? Простите же мне слова, лишённые смысла, а главное — не имеющие к вам никакого отношения». А до этого было: «Может быть, я изящен и благовоспитан в моих писаниях, но сердце мое совершенно вульгарно, и наклонности у меня вполне мещанские. Я по горло сыт интригами, чувствами, перепиской и т. д. и т.д.».
Видимо, Хитрово не обиделась сама, но решила, что обидела поэта. И получает ещё одно письмо: «Откуда, чёрт возьми, Вы взяли, что я рассердился? Но у меня хлопот выше головы. Простите мой лаконизм и мой якобинский слог».
Следующее письмо Пушкина к Хитрово будет датировано лишь концом апреля 1830 года, поэтому мы можем только догадываться, как складывались их отношения за прошедшее время.
Восстановим события жизни Пушкина. Видимо, в ночь на 5 марта 1830 года он едет в Москву. Едет, услышав от приехавшего из Москвы знакомого, что мать и дочь Гончаровы, благосклонно отозвавшись о нём, передали привет. 4 марта, перед отъездом, он был с прощальным визитом у Елизаветы Михайловны. А дальше… Всё скажет её отчаянное письмо из Петербурга в Москву: «18 марта. Не успела я успокоиться относительно вашего пребывания в Москве, как мне приходится волноваться по поводу вашего здоровья — меня уверяют, что вы заболели в Торжке. Ваше бледное лицо — одно из последних впечатлений, оставшихся у меня в памяти. Я всё время вижу вас, стоящим в дверях. Предполагая увидеть вас на следующий день, я глядела на вас с радостью — но вы, бледный, взволнованный, вероятно, болью, которая, как вы знали, отзовётся во мне в тот же вечер, — уже тогда вы заставили меня трепетать за ваше здоровье. Не знаю к кому обратиться, чтобы узнать правду — я пишу вам уже в четвертый раз. Завтра будет две недели с тех пор, как вы уехали, — непостижимо, почему вы не написали ни слова. Вам слишком хорошо известна моя беспокойная, судорожная нежность. При вашем благородном характере вам не следовало бы оставлять меня без известий о себе. Запретите мне говорить вам о себе, но не лишайте меня счастья быть вашим поверенным. Я буду говорить вам о большом свете, об иностранной литературе — о возможности перемены министерства во Франции, — увы, я у самого источника всех сведений, мне не хватает только счастья». Боль сквозит в каждом слове… Звучит мольба: «Несмотря на мою кротость, безобидность и смирение по отношению к вам (что возбуждает вашу антипатию), — подтверждайте хотя бы изредка получение моих писем. Я буду ликовать при виде одного лишь вашего почерка. Хочу еще узнать от вас самого, мой милый Пушкин, — неужели я осуждена на то, чтобы увидать вас только через несколько месяцев». Завершится письмо просьбой: «Так напишите же мне правду, как бы горестна она ни была. — Увижу ли я вас на Пасху?»
На Пасху «огончарованный» поэт сделает предложение Натали, и оно будет принято. А чуть раньше, явно раздосадованный посланиями влюблённой дамы, напишет Вяземскому: «Письмо мое доставит тебе Гончаров, брат красавицы: теперь ты угадаешь, что тревожит меня в Москве. Если ты можешь влюбить в себя Елизу, то сделай мне эту божескую милость. Я сохранил свою целомудренность, оставя в руках её не плащ, а рубашку (справься у княгини Мещерской), а она преследует меня и здесь письмами и посылками. Избавь меня от Пентефреихи».
Что именно произошло, мы, конечно, не знаем в подробностях, но достаточно хорошо известна библейская история Иосифа Прекрасного: «Иосифа увезли в Египет, и там купил его Потифар, царедворец фараонов, начальник телохранителей, и стал Иосиф у него рабом. Иосиф работал настолько добросовестно, что Потифар назначил его управлять домом. Но жена Потифара влюбилась в Иосифа и соблазняла его согрешить с ней. Однажды Иосиф был вынужден бежать из её объятий, оставив свою одежду в её руках».
Думаю, что продолжение истории – о клевете на Иосифа – к Елизавете Михайловне относиться никак не может, но была ли действительно попытка обольстить поэта? Может быть, его стали раздражать вот такие высказывания: «А всё-таки у меня есть внутреннее убеждение, что если бы вы знали, до какой степени мне необходимо вас увидеть, вы пожалели бы меня и вернулись бы на несколько дней!»?
Ответное письмо Хитрово Пушкин отправил лишь через месяц; оно совершенно традиционно – извинения за невнимание: «Прошу у вас, сударыня, миллион раз прощения за то, что был так бесстыдно ленив. Ничего не поделаешь, это сильнее меня — почта для меня просто пытка. Позвольте мне представить вам моего брата и соблаговолите уделить ему частицу той благосклонности, которой вы меня удостаиваете».
Брата представляет, а о главном событии в своей жизни умалчивает – о предстоящей женитьбе ни слова. Как узнала о ней Елизавета Михайловна, нам неизвестно. Если и написал сам Пушкин, то письмо его до нас не дошло. Есть упоминания о несохранившемся письме к ней, где поэт писал: «Я женюсь на косой и рыжей мадоне», - но только в пересказе.
Как восприняла известие Елизавета Михайловна? Её письмо от 9 мая кратко, безэмоционально и, возможно, именно поэтому очень трагично: «Я считаю обязательным, чтобы вы написали мне о получении этого письма — впредь у вас не будет более причин для отговорок. Я не имею для вас никакого значения. Расскажите мне о своей женитьбе, о планах на будущее. Все разъезжаются, а хорошей погоды всё нет. Долли и Катрин просят передать вам, что вы можете рассчитывать на них, чтобы ввести вашу Натали в свет».
Продолжение следует
Если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал.
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь
Навигатор по всему каналу здесь